— А теперь ложись на спину, вот сюда, — в голосе не было даже тени какого-либо выражения.
Анмай пропустил приказ мимо ушей: он вовсе ему не понравился.
— Нет!
— Тогда мы прострелим тебе ноги и всё равно привяжем здесь. Считаю до трех...
Анмай вздрогнул, вжимаясь в стену. Сомневаться в словах ару не хотелось. С отвращением к себе и ко всему миру он подчинился. Его руки и ноги быстро и крепко привязали к вделанным в стены стальным кольцам, растянув их так сильно, что он даже не мог шевельнуться.
— Теперь ты будешь говорить только правду, Анмай, — сказал старший ару, подходя вплотную. — Иначе мы заставим тебя передумать. Мы можем сделать с тобой очень многое и прямо сейчас. Ну что? Я жду. Сначала ты скажешь, что вы сделали с Уркусом.
— С кем?
— С моим сыном, которого вы захватили! Ну!
— Он был в полном порядке, когда я попал в плен.
— А зачем вы его схватили? Вы пытали его?
Анмай промолчал. Он понял, что любой ответ будет неверным.
Старый ару присел рядом, вынул из-под своего балахона кинжал и приставил его к обнаженной груди файа, точно против сердца.
— Что вы делали с ним? Я вырежу тебе сердце, если ты будешь молчать.
Анмай не ответил, но сердце у него ушло в пятки. Эта тварь могла отрезать ему пальцы, или выколоть глаза — и, самое страшное, её явно не интересовал его ответ. Вдруг острие кинжала, проколов кожу, уперлось в его нижнее ребро. Он вздрогнул. Не может же наяву...
— Я повторяю, что вы делали с ним?
Ару резко нажал на рукоять. Ребро захрустело. Анмай дернулся от пронзившей грудь дикой боли, но не издал ни звука. На лице ару появились сразу ярость и скорбь.
— Значит, вы действительно пытали его...
Старик загнал остриё кинжала под его кожу, подцепив её вырезом на лезвии, потом потянул кинжал назад, разрывая её. Прочная кожа файа поддавалась с трудом. Ару пришлось тянуть изо всей силы. Остриё со скрежетом, толчками поползло по кости.
Анмай бешено рванулся — раз, другой, но ремни держали мертво. От боли его замутило, мир под сжавшимися веками окрасился в желтый цвет. Он зажмурился, чувствуя, как по боку течет теплая струйка, его плотно сжатые губы вздрагивали. Главное — не закричать...
Ару поддел вырезом на лезвии обнажившееся ребро и начал вытягивать его. Ощущение было очень неприятным. Скорее от страха, чем от боли Анмай заорал так, что даже у него самого зазвенело в ушах. Ару отпрянул, кто-то из его неосмотрительных собратьев попытался зажать файа рот. Анмай сомкнул челюсти, с наслаждением услышав, как хрустнула кость. На языке появился чудесный вкус крови. В следующий миг от зверского удара по голове у него посыпались искры из глаз, но он был доволен. Старик, как ни странно, тоже. Он провел окровавленным острием по судорожно сжавшемуся животу Анмая.
— Знаешь, совсем не забавно пытать малодушных врагов. Только смелого врага можно убить так, чтобы было, что вспомнить. Я бы с радостью сделал это, но нам нужно многое узнать от тебя. Моя месть подождет. Начинайте!
Старик отвернулся. К Вэру подошли те трое, перебирая инструменты. Он закрыл глаза. Все его мышцы непроизвольно напряглись и он вздрогнул, ощутив равнодушные прикосновения чужих рук. Затем мочки его ушей сильно сжал холодный металл, покрытый чем-то липким, донеслось щелканье. Анмай перестал дышать, замер, ожидая боли, но её пронзительный удар всё же застал его врасплох. Ещё хуже оказались дикие судороги, ужаснувшие его своей силой. Анмай боялся, что его тело не выдержит, он уже ощущал, как разрываются мышцы. Бешеная ярость, страх, ненависть к бездушным истязателям, — всё это исчезло в приливе мучительной, дурнотной боли. Не вытерпев, он заорал во все горло, и тут же получил удар по животу, лишивший его дыхания. Теперь Вэру стало по-настоящему плохо. Он ничем не мог выразить, как ему больно. В голове мутилось, он боялся, что сейчас умрет...
Через несколько секунд, показавшихся ему вечностью, боль утихла. Ему приказывали говорить, спрашивали. Он ответил самой черной бранью, и через миг боль вернулась. В голове Вэру не осталось никаких мыслей, одна яростная, испепеляющая ненависть. Она одна не давала ему утонуть в океанах боли. Он почти не чувствовал или, точнее, не сознавал её. Перерывы, вопросы отчасти давали ему опомниться, но едва включали ток, всё возвращалось.
Он не знал, сколько продолжалась пытка, но страшные, сводящие с ума удары вдруг прекратились. С его обожженных ушей сняли электроды. Над его лицом вновь склонился старший ару.
— Ты выносливее, чем мы думали — тем хуже для тебя! Тебя уже пытали, ты умеешь терпеть, и ты не тот, кем кажешься, но мы и это узнаем. Сейчас мы попробуем более эффективные способы.
Теперь палачи разнообразили приемы, прикладывая электроды к наиболее чутким местам его тела. Это тоже было зверски больно... но всё же, не настолько мучительно. Анмай мог бы объяснить им, что самое страшное при пытке током, — когда электричество проходит через мозг и ослепленный болью пленник лишается рассудка от судорог и страха. А подобные изощрения, конечно, унизительны, но куда менее эффективны. Понятно, что он не стал этого делать. Он кричал, рвался, выл и корчился. Потом остались только бешеные судороги и боль. Темнота подступала всё ближе, и, наконец, его принял сон без сновидений...
...............................................................................................
Он очнулся от мучительной, палящей боли. Кроме неё в мире не осталось ничего, только жажда и страх. Коснувшись разодранного бока Анмай вздрогнул. Рану покрыла тугая корка из плотной, похожей на резину массы. Он испуганно отдернул руку и лишь потом понял, что это его кровь, свернувшаяся, измененная Файау кровь. Под неё, казалось, налили кипятка пополам с кусачими муравьями. Даже дышать оказалось дико больно. Он всё ещё ощущал тупой скрежет стали, царапающей живую кость.
Мысль о том, что скоро начнется новая, ещё более страшная пытка, наполнила Вэру невыразимым ужасом. Все его мышцы выли, сожженная кожа горела, а ниже живота словно зияла рана. Хуже боли было только мерзкое чувство бессильного унижения, столь сильное, что хотелось умереть. Он мог это сделать. Ещё на Хаосе его, как и любого Высшего, обучили, как остановить сердце усилием воли, чтобы умереть безболезненно и быстро, потому, что даже самого стойкого палачи рано или поздно превратят в безвольную скотину, и это будет стоить жизни ещё многим. Далеко не все могли этому обучиться, но Анмай был хорошим учеником. Единственное, что удерживало его теперь от бегства во тьму, — подлый, животный страх перед смертью. Это пугало Вэру больше, чем всё остальное, и он постарался убедить себя, что пока он жив, есть надежда. Он сможет сбежать — как-нибудь, когда-нибудь. А тогда он сможет рассчитаться за всё...
Анмай утешал себя ненавистью. Она оказалась горячей, как огонь, и грела его в этом ледяном подземелье. Вот только тот, второй Анмай, мечтающий любой ценой выжить, никуда не исчез. Появились ещё и другие, уверяющие, что всё это только снится ему, или занятые какими-то странными, отвлеченными мечтами. Вэру словно парил в пустоте, глядя внутрь себя. Он казался себе необозримой равниной, уходящей в бесконечность, пугающей и незнакомой...
Он не мог считать времени, но его прошло немало, прежде, чем дверь открылась и камеру вновь залил яркий, режущий глаза свет. Он не видел вошедших, но, когда ему приказали встать, понял, что явилась та же компания, что и вчера. Приказ повторился, затем охранники решили поднять его с помощью пинков. Анмай попытался схватить одного из солдат, зная, что не разожмет рук, пока не переломает твари все кости... но тут же задохнулся от меткого удара в поддых. Теперь он не мог даже орать от боли.
Его били аккуратно, с толком, чтобы не искалечить, только туда, где кости близко к коже — по локтям, голеням, в крестец... От боли тоже перехватывало дух, и Анмай лишь чудом смог отдышаться. Он вновь попробовал сопротивляться, но чей-то тяжелый башмак пнул его между бедер. Пока Анмай корчился от боли, его вновь перевернули на спину, растянув между уже знакомыми кольцами. Но это был спасительный удар. Он вышвырнул того, второго Вэру куда-то в темноту, и остался лишь один, который орал и рвался, как бешеный, даже зная, что это совершенно напрасно...
Лишь ощутив, как по содранной ремнями коже течет кровь, Анмай замер. Он не хотел делать за этих тварей их работу. Но тут же его вновь охватил безумный страх, отозвавшийся во всем теле крупной дрожью. Если весь этот кошмар начнется сначала, он не выдержит...
— Что ж, раз ты не желаешь разговаривать, придется прибегнуть к особым средствам... — процедил старик.
Его заставили закрыть глаза, смазали веки какой-то ледяной дрянью, наложили вогнутые электроды, прижав их резиновым жгутом, и голова файа словно взорвалась, — такая дикая, ослепительная боль пронзила её. Через миг Анмай совершенно обезумел от этой непредставимой, чудовищной боли. Он вопил, кричал и бился, утопая в раздирающем мозг белом пламени, бешено рвался, тщетно стараясь освободиться, не сознавая, что лишь выгибается в судорогах, насколько позволяют ремни, задыхаясь от непрерывного крика.
Самым страшным оказалось даже не то, что он сходил с ума от мук. Он никак не мог потерять сознание от боли, которую нельзя терпеть. Его тело, переконструированное Файау для повышения устойчивости, предало его, вынуждая терпеть муки, которые обычного файа убили бы или свели с ума.
Через минуту его рассудок дотла выгорел бы под напором нестерпимой боли и света, но, пока ему задавали вопросы, он успел отдышаться, осознать себя, а потом агония боли повторилась... потом ещё раз... ещё... и ещё...
Хуже всего оказались именно эти паузы между ударами. Ожидание боли было ужасней любой муки. Анмай осознал, что превращается в обезумевшее, вопящее от ужаса животное, готовое выполнять любые приказы... и что-то в нем нашло способ ускользнуть от этого разрушающего страдания. Он перестал сопротивляться, стараясь ещё более усилить эти убийственные удары... и вновь провалился в черную бездну, недоступную даже для боли.
...............................................................................................
Очнувшись, он едва не задохнулся от ужаса. Даже его забытье стало одним бесконечным, чудовищным кошмаром. Анмай сжался и попробовал разобраться в своих ощущениях. Наконец он осознал, что лежит в той же камере, с той же цепью на шее, но руки и ноги у него оказались свободны. Впрочем, теперь это уже мало что значило. Голова дико болела и кружилась, очень хотелось пить, но он нигде не нашел ни пищи, ни воды. На содранной ремнями коже запеклась кровь, глаза тоже болели нестерпимо, впрочем, он был удивлен, как они вообще не лопнули от адской боли. Правда, он ещё мог мечтать, сражаться, бежать, но он уже сильно ослабел. Его даже незачем было больше пытать — было больно и так. Страх душил его. Ещё одной пытки он не вынесет, а жажда жизни вдруг вспыхнула в нем с неистовой силой. Что угодно, только бы жить! Пускай ему придется делать всё, что потребуют от него эти мерзкие твари... всё, что угодно, лишь бы сохранить жизнь... и хотя бы ничтожную крупицу души...
В себя его привели неожиданно резкие содрогания пола, сопровождавшиеся низким гулом. Анмай не понимал, что это, пока после особенно сильного удара ему на голову не посыпался песок. Бомбы. Это место бомбили, не больше минуты, быть может, но основа его страха, одиночество, разбилась вдребезги. Если даже над тюрьмой его врагов разгружаются чьи-то бомбовозы, их дела не слишком хороши. Его, правда, тоже. Анмай не сомневался, что при малейших признаках поражения эти твари убьют всех пленников.
В это мгновение вновь пронзительно заскрежетала дверь.
...............................................................................................
Анмай оцепенел от дикого ужаса. Он знал, что теряет последний шанс спасти себя, попросив о пощаде, но, словно в кошмарном сне, не мог ни двинуться, ни открыть рта. Внезапно он понял, что охранники вошли в камеру одни, без палачей. Один из них направил на него автомат, второй открыл замок и снял цепь, но Анмай уже не пытался напасть на них.
Едва солдаты ударами и бранью вновь попытались поднять его, он начал корчиться на полу, изображая крайнюю слабость. После таких пыток любой, не прошедший биохимической реконструкции Файау, должен был обессилеть, а чем слабее он будет выглядеть, тем хуже его будут стеречь. Конечно, он мог вырвать автомат у одного из солдат, и, уложив остальных, выскочить в коридор. А что потом?..
Анмай решил подождать лучшего случая... и горько пожалел об этом, когда его руки грубо вывернули за спину и связали. Затем в камеру втолкнули двух других узников. Они вытащили файа в мрачный сводчатый коридор, оказавшийся на удивление длинным. В каменных стенах чернело множество железных дверей. Почти все они были открыты, ару выгоняли из них пленников. Похоже, после бомбежки они сочли это место ненадежным и решили перевезти их куда-то ещё. Вэру очень хотелось разглядеть их поближе, но он тут же спохватился, и, откинув голову, закатил глаза, словно потеряв сознание.
Они миновали запиравшую коридор решетку, охраняемую стражей, потом вторую, поднялись по длинной грязной лестнице, через широкую железную дверь попали в комнату, полную автоматчиков, затем миновали двойные стальные ворота и лишь тогда вышли на улицу. Анмай мысленно похвалил себя за сдержанность. Он никак не смог бы вырваться отсюда...
Ослепительный солнечный свет причинил страшную боль его глазам. Анмай зажмурился, с наслаждением вдыхая свежий, теплый воздух. Затем он осторожно, из-под опущенных ресниц, осмотрелся, стараясь не шевелить головой. Вокруг был высоченный забор и несколько низких белых зданий с решетками на окнах. Из-за ограды поднимался дым — один, два... четыре жирных черных столба. Дома так не горят. В Линзе не было нефти, и синтетическое горючее стоило здесь дорого. Кто бы ни выбирал цели для бомбежки, он далеко не дурак...
Его подтащили к стоявшему поблизости небольшому фургону с глухим железным кузовом. Здесь его неожиданно грубо бросили на землю, в стороне от остальных узников. Ожидание оказалось долгим. Анмай перекатился на спину, чувствуя, что к нему понемногу возвращаются силы. Зрачки обожженных глаз сузились, и он смог осмотреться внимательней, хотя свет по-прежнему причинял боль.
Сразу за стеной начинался заросший лесом склон, залитый ярким, теплым светом Желтого Солнца. По зеленоватому небу плыли редкие пушистые облака, густая изумрудно-пепельная листва слабо шелестела. Шагах в двадцати от него на земле сидело множество пленников, окруженных цепью охраны. Ещё несколько солдат стояло над ним, явно тяготясь охраной полуживого файа.
Анмай не смог заметить тут ни одного из своих соплеменников. Все пленные оказались людьми, почти сплошь юноши, лишь несколько мужчин. Все испуганные, ободранные и грязные, однако, хотя бы частично одетые. Они равнодушно разглядывали его, слишком занятые своими страданиями, чтобы обращать внимание на чужие.
