Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Его интерес, игривые интонации и вспыхивающие зеленые ободки в глазах были точным барометром настроения. Самым страшным и безысходным для меня станет момент, когда они перестанут разгораться, а значит, нужно приложить все усилия, чтобы этот миг никогда не наступил.
— Эвка, ты помнишь что-нибудь? — спросил однажды Мэл, когда после утренней гимнастики в кровати мы, оба вспотевшие, уравняли дыхание.
— Смутно, а что? — отозвалась лениво и расслабленно.
— Воспламеняешься мгновенно. Я тоже нечетко помню.
Взаимно сгораем.
— Это плохо? — поцеловала его ладонь.
— Это очень даже хорошо, — потерся он небритостью о мою щеку. — Пошли в душ.
Как уже упоминалось ранее, Мэлу претило бездействие. Это я могла часами лежать и мечтать, уставившись в потолок, а он был слеплен из другого теста.
Как-то вечером Мэл валялся на кровати, читая учебник по нематериальной висорике, а я тщетно пыталась собрать из конструктора икосаэдр. И так, и этак вертела уродливую кривульку, но пространственное мышление впало в ступор.
— Помоги, а то завтра влепят двойку, — пожаловалась я.
Мэл не стал выполнять задание вместо меня. Он сел сзади, и, управляя моими руками, показывал и объяснял, куда и какую деталь прикручивать. Совместными усилиями мы соорудили требуемый многогранник, закрутив гаечки ключом.
— Спасибо, — поцеловала его. — Ты мой герой.
Некоторое время Мэл подбрасывал икосаэдр в ладони.
— Садись-ка снова, — кивнул на кровать, и когда выполнила его просьбу, завязал мне глаза галстуком. Я уже закусила губу, предвкушая, но Мэл был настроен по-деловому.
— Прислушайся к себе. Чувствуешь волны?
— Зря всё это, — протянула я руку, чтобы снять повязку, но он отвел её в сторону. — Ничего не вижу, ничего не ощущаю. Абсолютно.
— Есть интуиция. Есть математика и теория распределений. Если регулярно тренироваться, ты когда-нибудь создашь свое первое заклинание. Слепые тоже могут управлять волнами.
— Ну да, — усмехнулась скептически.
— А как воины сражаются с завязанными глазами на мечах и побеждают противников, оставаясь невредимыми?
— Таких воинов — два на сто тысяч человек. И то, потому что у них необычайно развито внутреннее видение.
— Волны подчиняются определенным законам, — не унимался Мэл. — Их изучают давно, написано множество книг и работ на эту тему. Плотность потока, длина, распределение в пространстве, зависимость от погодных условий. Хороший шахматист просчитывает партию на несколько ходов вперед. Ты тоже сможешь просчитать.
— Ты забыл одно. Из меня получится отвратительнейший шахматист.
— Эва, ты не хочешь попробовать, потому что боишься, — напирал он.
Наверное, Мэл прав. Я — трусиха. Боюсь заглянуть в колодец и увидеть свое отражение, потому что оно заочно не нравится. Зачем мне волны? Жила без них спокойно, и проживу ещё сто лет без бед. Но теперь рядом со мной Мэл, и буду цепляться за него всеми конечностями.
— Ну, давай попробуем.
Мэл опять сел сзади и притянул к себе. Мы сидели, как тогда, в его квартире перед окном, разве что теперь мне завязали глаза.
— Прежде всего, оценивай время суток, время года и фазу луны. Теплый колпак не играет роли. Неплохо бы знать активность Солнца и наличие магнитных бурь, но они незначительно влияют на волны. Сейчас они упорядочены и текут в одном направлении. И плотность хорошая — на один кубометр порядка двух волн.
— Вообще-то знаю, — ответила я раздраженно. Зря, что ли, проучилась в висорических ВУЗах почти три года?
— Прекрасно. Освоим заклинания первого порядка, а потом примемся за те, что идут по нарастающей.
Мэл не сказал: "попробуем" или "попытаемся", он безапелляционно утвердил: "освоим" — и точка.
— По-моему, ты далеко замахнулся, — пробормотала я. Руки Мэла, обнимающие меня, отвлекали от сути разговора, как и дыхание у виска. В искусственной темноте кожа наэлектризовалась, и ощущения стали острее. — Между прочим, Стопятнадцатый обучил меня некоторым заклинаниям первого порядка.
Выслушав о заклинании отвлечения, холодном уколе и о "засирайке", Мэл попросил показать, но после нескольких неудачных попыток я опустила руки.
— Давно не тренировалась.
— Неплохо. Ходишь рядом, и движения смазаны.
Он помогал, водя моими руками, правильно выставлял пальцы, показывал, как дергать и закручивать волны.
— Уй!
— Что? — сорвала я повязку. — Больно?
Он рассмеялся.
— Попала ледышкой в бок. Слушай, выходит, это ты уколола меня тогда после лекции? — осенило его. — А я думал, отдача. И оглушение Касторскому тоже ты устроила? Когда я чуть не накормил его deformi*... Ну, Эвка, ты даешь, — ухмыльнулся Мэл и прижал к себе, а я смущенно молчала. — Теперь знаю, что мы на верном пути. Не отвертишься.
Притомившись, я предложила поменяться ролями и завязала Мэлу глаза шарфиком, чтобы испытать на тактильную стойкость. Он сперва скептически хмыкал и посмеивался, но вскоре эксперимент сорвался, потому что терпения Мэлу хватило ненадолго.
— У тебя выносливость ни к черту, — сообщила я, отойдя от налетевшего шквала. — Нужно работать и работать над выдержкой.
— Хочешь стать моим тренером? — обнял Мэл, зевнув. Выдохся, бедняжка. Впрочем, как и я.
Таким образом, тренировки с волнами вслепую вошли в ежевечернюю программу, а Мэлу привезли вторую коробку с книгами, и он занялся расчетами — строил графики, карябал формулы и приводил зависимости распределения волн в пространстве в форму, которую бы понял слепой. В общем, увлекся товарищ, а мои плечи ныли после отдачи, но в объятиях Мэла забывалось о боли.
В любой сказке найдется ложка дегтя. Пусть Мэл не заикался о ритуале, проведенном в стационаре, но к свалившемуся на меня счастью примешивалась вина за его жертву. Каждая свободная минута возвращала меня к разговору с Царицей, и на глаза наворачивались слезы. Я недостойна Мэла! Я не заслужила.
В порывах нежности моя забота вываливалась на него по разным мелочам. Мэл просыпался по утрам, а на столике ждал завтрак: кофе, как он любил, булочки, сливочное масло, омлет. Я же любовалась спящим Мэлом, каждой черточкой повзрослевшего лица, расслабленного во сне, каждой морщинкой. Любовалась его руками — сильными, способными держать руль, собирать икосаэдры и любить меня до потери памяти. Он казался мне произведением искусства.
Наверное, Мэл испытывал неловкость. После нескольких пробуждений он спросил грубовато:
— К чему это? Сюси-пуси всякие, кофе в постель...
— То есть? — растерялась я.
— Эвка, если считаешь себя обязанной, забудь. Мне не нужны телячьи нежности. Не хочу, чтобы ты чувствовала себя виноватой.
Я открывала рот и закрывала, а потом рухнула в кресло и, захлюпав, расплакалась.
— Прости меня... — где-то рядом извинялся Мэл, а я отпихивала его, закрывая лицо.
— Не хочешь — не надо. Уйди!
— Эвочка, я не хотел... Думал, что ты из чувства долга... Что расплачиваешься со мной...
Примирение вышло долгим. Мэла напугали мои слезы, а я не могла ничего с собой поделать. Плакала на его плече, а он обнимал меня, поглаживая, и успокаивал.
— Я хотела, чтобы ты... — Ик. — Хотела сделать приятное... — Ик. — Ты красивый...
— Я?! — удивился Мэл.
— Да, — икнула опять. — И еще ты — мой...
— Твой, — ухмыльнулся он.
На следующее утро меня разбудил аромат кофе.
— Просыпайся, засоня. Пропустишь всё интересное.
Мэл лежал в кровати, подперев голову рукой, и смотрел на меня. Если он думал таким способом выбить клин клином, то глубоко ошибся. Нет ничего лучше, чем начать день рядом с любимым человеком, пить с ним кофе из одной кружки, делиться булочкой, увозиться в яблочном джеме и слизывать его с губ Мэла. А потом облизать его липкие пальцы, а затем... затем забыть о завтраке напрочь.
Ну, и после горничные поменяли заново постельное белье.
Но однажды мои слезы не подействовали. Хуже того, я испугалась, что они всё испортили.
С отцом я не общалась. Да и зачем? Между нами было всё предельно ясно, а изображать любящую семью перед камерами будем, когда вернусь с курорта. По умолчанию наша договоренность осталась в силе: я получаю аттестат о висорическом образовании, родитель сообщает адрес матери.
Зато молчание семьи Мэла настораживало. Он не общался с родителями по телефону, не рассказывал сестре, как проводит дни. Возможно, Мелёшину-старшему хватало сухих рапортов охранников и отчетов врачей, но все же элементарный привет не мешало бы передать, тем более, маме.
Еще настораживало, что Мэл не притронулся к кредитной правительственной карте. Получив от администратора такую же карточку, что и моя, он задумчиво поиграл ею и отложил. За всё время реабилитации в Моццо он не прикоснулся к синему пластику с буквой "V".
Как-то я предложила сходить на концерт популярного заезжего певца, но Мэл отказался. Он предпочитал избегать мест, где требовались висоры.
К правильным выводам я пришла не сразу. Лежала ночами, пялясь в потолок, не в силах уснуть, пока не оформились беспокоившие меня мысли.
Мэл ушел из дома. Вернее, отдал родителям ключи от квартиры. Этим объяснялся переезд в общежитие. И еще Мэл отдал кредитки. Теперь у него нет денег.
Вот и всё.
Почему? Что произошло?
Что, что? Тупая голова! — отругала себя.
Родственники Мэла не могли причинить вред из-за Дьявольского Когтя. Наверняка они мечтали выплеснуть на меня свой негатив и обвинить в трагедии, произошедшей с Мэлом. Или считали себя в достаточной степени аристократами, чтобы опускаться до слепой девчонки с гнилыми корнями. Наша семья справится и без вас, барышня, — посмотрели свысока Мелёшины и отвернулись. У Мэла получился серьезный разговор с родителями. Они высказали всё, что думают по поводу моей особы, а Мэл не разделил их мнение.
Мне были безразличны брезгливая снисходительность отца и его воспитательные методы. Наши родственные отношения всегда строились на договоренностях. Но за Мэла сердце болело, несогласное с тем, чтобы он разрывал из-за меня семейные связи.
Несколько дней я наблюдала за ним. Ему звонили друзья, в основном, Мак и Дэн, и Мэл, не стесняясь моего присутствия, смеялся, слушая их рассказы, и делился о том, чем занимается в Моццо. Почти в каждой его фразе звучало "Мы с Эвой...", "Я так и сказал Эве...", "Вчера ходили с Эвой...". Поговорив с друзьями, он пересказывал мне последние институтские сплетни.
С дедом Мэл общался кратко и по делу, но всегда с большим уважением. Тот считался незыблемым авторитетом у внука, — вынесла я из их разговоров. Но родителям и сестре Мэл не звонил, так же как и они не донимали его телефонными трелями.
Моя нервозность нарастала. Меня угнетало быть причиной размолвки в чужой семье.
И так и этак я подходила к Мэлу, придумывая, как начать разговор, но слова казались надуманными, и он бы сразу догадался, к чему клоню. Теперь я понимала сомнения Мэла, когда он не решался сказать об ашшаваре*. Может, спросить напрямик? Нет, вопрос деликатный, здесь нельзя действовать топорно.
— Как думаешь, почему меня оставили в институте, а не предложили учиться в лицее? Твоя сестра там учится. Или меня посчитали недостаточно высокородной? — спросила у Мэла, когда мы пришли с пляжа.
Он посмеялся.
— Во-первых, высокородная леди, лицей — женское заведение. Твоих охранников не пустили бы внутрь...
— А разве женщин-телохранителей не бывает?
— Бывают. Не подумал об этом. Но их тоже не пустили бы. А еще потому что твой отец благодаря тебе поддерживает популярность и расположение Рубли. Ты не закрылась в мирке для избранных, а учишься в массах, несмотря на то, что стала слепой. Ты смело смотришь вперед.
— Ничего подобного! — возмутилась я пафосом в его словах.
— Это не я. Это газеты, — он бросил на колени мне увесистую пачку страниц.
В одной из колонок, посвященных сплетням и слухам о личной жизни известных людей, с восторгом сообщалось о моих успехах в лечении и о планах на будущее, в частности, о продолжении учебы в институте. А обо мне и о Мэле — ни слова, — закусила я губу.
— А когда твоя сестра закончит учебу?
— Через четыре года, — ответил он неохотно.
— А как поживает твой дед? — поинтересовалась я за обедом. — Разбирает очередное дело?
— Угу, — отозвался невнятно Мэл, помахав вилкой.
— А клиника Севолода процветает или разорилась? — поинтересовалась между прочим, когда Мэл вернулся с лечения.
— Процветает, — кивнул он с хмурым видом.
— А...
— Кузен здравствует, о тебе не спрашивал, — перебил Мэл. — Эва, к чему вопросы?
— Просто так, — попробовала увильнуть.
— Нет, специально.
Видно, плохой из меня дипломат, и не умею плести хитроумные интриги.
— Егор, ты не общаешься с родственниками. Они не звонят и ты им — тоже.
— Ты тоже не звонишь своему родственнику, — усмехнулся он.
— Я — другое дело. У нас так принято.
— Откуда знаешь, как принято у нас? — криво ухмыльнулся Мэл и вышел на террасу.
Я двинулась следом и обняла его, прижавшись к спине.
— Мэл, они тебя любят и беспокоятся. Отец оформил перевод в Моццо, выделил кредитную карту, присылает тебе книги...
— Это дед посылает...
— Неважно, — приложилась щекой к рубашке. — Позвони им! Они ждут. И мама скучает.
— Да что ты можешь знать о моей матери? — разорвал он сцепление рук.
— Ничего... — у меня задрожали губы. — Просто... у меня тоже есть мама, и она ждет меня... Если бы я могла, то давно позвонила ей... А у тебя телефон под боком...
— Эва, не дави на жалость и не пускай слезу. Не поможет, — сказал грубо Мэл.
Разве я послушалась? Наоборот, заплакала, закрывая рот ладонью, а Мэл дернулся и вышел из комнаты, с грохотом закрыв дверь. Не знаю, где он бродил и что делал. Я проплакала, лежа на кровати, и отказалась идти на ужин. У меня разболелась голова, и дежурная медсестра дала таблетку.
Неужели Мэл не понимает?
Наоборот, он понимал, требуя, чтобы я не винила себя за принятое им решение в стационаре. Но и без того я испытывала огромный груз вины за размолвку в семье Мэла.
Если бы мой ребенок поступил так же ради особы, которую толком не знаю? Наверное... — взялась за обгрызание первого ногтя — я бы ужасно гордилась, что мой сын, единственный на всем белом свете смог перебороть смерть. Никто — ни хваленые врачи, ни лучшие консультанты страны — не помогли ни делом, ни советом. А он сумел. Он скромный и не кричит на всех углах о своем подвиге. Потом... — принялась за обгрызание второго ногтя — я бы переступила через себя и обязательно поинтересовалась девочкой, ради которой мой сын совершил геройский поступок, и постаралась понять, что привлекает моего сына в ней. Какие у нее достоинства и недостатки. Затем... — перешла к третьему ногтю — даже если бы она не понравилась, я не прекратила бы общаться с сыном. Подумаешь, какая-то девчонка. Девчонки приходят и уходят, а связь с ребенком нельзя терять. А если бы мой сын умер из-за этой девчонки? — занялась четвертым ногтем — Хватило бы мне сил пережить горе?
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |