Колос времени

Понемногу она успокоилась и, утерев лицо, собралась тронуть доктора за рукав, но вместо этого замерла, встревоженная неясными звуками. На мгновение ей почудилось, что кто-то стоит за дверью. Чужое присутствие ощущалось так явно, что по спине у девушки прошел холодок. Она настороженно прислушалась, но, ничего более не услышав, облегченно выдохнула и перекрестилась.

Порциус Гиммель, подняв голову, посмотрел на нее отрешенным взглядом.

— Что же с вами случилось? — спросила Мартина, прерывая затянувшееся молчание.

— То, что не должно было случиться... — Доктор запнулся, словно разом позабыл все нужные слова. — Когда я открыл глаза, то увидел, что лежу на голой земле, а рядом со мной сидит Феофано, бледная, как смерть. Не успел я открыть рта, как она принялась плакать и рвать на себе волосы. Я было решил, что она тронулась умом, и заозирался, выискивая отца. Но никого рядом не оказалось. Более того, мы были вовсе не в тюремном дворе. Приглядевшись, я узнал церковь Святого Георгия у Харисийских ворот — здесь проходила центральная улица Города, самая широкая и красивая. В любое время дня и ночи по ней сновала пестрая толпа, а у ворот собирались люди, желавшие попасть в столицу или покинуть ее. Но в тот момент я не увидел никого — ни одного человека. Даже нищие куда-то делись. Вокруг стояла необычайная тишина. Город будто вымер.

Видя, что Феофано никак не уймется, я встал и приказал ей успокоиться. Не сразу, но она меня послушала. Стало ясно, что отца и дядю мы не спасли, и хотя я не понимал толком, что же произошло, но намеревался вернуться к тюрьме, чтобы закончить дело.

Однако стояло мне сделать шаг, как Феофано вцепилась мне в руку с такой силой, что проткнула кожу ногтями.

— Никифор, не уходи! — закричала она. — Ах ты, Господи! Это я во всем виновата!

И снова залилась слезами.

Немалого труда стоило мне вытянуть из нее правду.

— Господь меня покарал, — все еще плача, сказала она. — Ты ни в чем не виноват, но и на тебя падет тяжесть искупления. Невинные приняли мученический венец — да вознаградит их Святая Дева за все страдания! Хотя я верю, что ныне они пребывают в раю, сердце мое разрывается... Колос, наш священный Колос, который я поклялась сберечь даже ценой своей жизни! Он остался там, в руках наших врагов! Я не должна была брать его, но сделала это, чтобы спасти невинных — лишь с его помощью можно было провести их сквозь время... немного, всего лишь на год или два вперед... Теперь все кончено. Мы потеряны, Никифор, Колос потерян... Никто из посвященных не в силах повернуть время вспять. Даже будь у нас Колос, мы не могли бы этого сделать. Но его нет! Он утрачен! За этот грех мне нет прощения! Никифор, Никифор, как теперь быть?..

Я ничего не мог сказать ей в утешение.

Тогда Феофано села на землю, соединив ладони перед собой. Из-под ее опущенных век все еще текли слезы — вдруг я заметил, что они замерзают у нее на щеках. Вся она будто заледенела и покрылась изморозью. Я дотронулся до нее кончиком пальца, и мою руку пронзило огнем. Феофано открыла глаза — они были совсем неживые. Несколько раз она повторила:

— Ищи Колос в землях франков...

Не дожидаясь, пока она придет в себя, я вышел на улицу.

Страшное зрелище открылось мне. Дома, нарядные дома из светлого камня, стояли полуразрушенные, пустые, почерневшие, как от огня. На каждом висели маленькие флажки — бледные пятна на закопченных стенах*. По руинам бродили собаки, что-то выискивая. Потом я заметил и мертвецов. Воздух... воздух был насквозь пропитан запахом гниения и смерти. Смерть была повсюду...

Феофано догнала меня, и мы направились к гавани. Нам было страшно, и мы держались за руки; наше горе отступило при виде ужаса, что царил вокруг. Города больше не было! Он умер, перестал существовать. Все было опустошено, разорено: лавки и склады вывернуты и растасканы, прекрасные церкви осквернены, кресты сбиты. Роскошные дворцы стояли голы и пусты, их богатства были похищены. Статуи и колонны валялись на земле, разбитые на куски. В фонтанах плавали трупы...

Простите, моя госпожа, я не стану утомлять вас описанием злосчастий, постигших великий Константинополь. Целая жизнь прошла с тех пор, как империя ромеев перестала существовать, попав под власть неверных. Но ни я, ни Феофано не знали тогда, что, преодолев двумя шагами без малого две с половиной сотни лет, мы оказались в том несчастном Городе, который турецкий султан по праву победителя отдал на трехдневный грабеж своей озверелой солдатне.

Мы проходили мимо церкви Святого Иоанна в Трулло, когда услышали крики и увидели, как из распахнутых ворот вывалилось человек десять в тюрбанах и кольчугах, с кривыми мечами у пояса. Это были турки, грабившие церковь. Они несли украшенное драгоценностями распятье, на которое был нахлобучен тюрбан; у некоторых поверх доспехов было надето расшитое золотом священническое облачение, а в руках — смятые оклады и обломки мозаик.

Один из них заметил нас и указал прочим. Мы бросились бежать, и несколько человек погнались за нами. Дорога была неровной, вся в трещинах и завалах. Еще один отряд вышел нам наперерез... Мне удалось миновать их, но тут я услышал крик Феофано... Я оглянулся — турки схватили ее и повалили на землю. Она не звала на помощь, она кричала:

— Никифор, найди Колос, он в землях франков! Никифор, найди Колос!

Это был ее последний наказ.

Как безумный я бросился бежать, не разбирая дороги. Мне повезло: в тот же вечер я благополучно добрался до гавани Петриона. Один рыбак согласился тайно перевезти меня и еще нескольких человек в Галату — за это мы отдали ему все, что имели. Оттуда вместе с другими беженцами я отплыл на Крит, потом в Венецию.

Правительство сего славного города издало указ, по которому имущество греков, спасшихся на венецианских кораблях, подлежит конфискации. Эти средства должны были пойти на уплату долгов империи. Но я ничего не имел, поэтому меня отпустили, велев немедленно покинуть республику. Мне опять повезло: потом я узнал, что те, кто не смог расплатиться имуществом, были проданы туркам. Так добрые венецианцы возмещали ущерб, нанесенный их торговле на востоке.

Больше месяца я скитался по дорогам Италии, прося подаяние, пока не попал в Рим. Здесь я встретил многих соотечественников, отношение к ним папы Николая V было самое благосклонное. Знатным греческим семьям покровительствовали кардиналы-греки Исидор и Виссарион — первый и сам бежал из захваченного Константинополя, поменявшись одеждой с нищим. Оба ратовали за Крестовый поход и вели переговоры с христианскими государями. Я добился встречи с Виссарионом. Тот принял меня милостиво и, узнав, что я хорошо образован и принадлежу к патрицианскому семейству, предложил мне место помощника секретаря. Нужно было лишь принять католическое вероисповедание, что я и сделал. Моим восприемником стал друг кардинала, немецкий купец Порций Эберхард Гиммель. При крещении я принял его имя, хотя в те годы в Риме предпочитал зваться Никифор Дассилиат. На службе у кардинала я провел четырнадцать лет. Благодаря его поддержке я получил степень доктора богословия; позже Виссарион сделал меня своим секретарем. У него я встретился с великим Региомонтаном, который стал моим учителем... впрочем, это не представляет для вас интереса.

Конец истории близок. Мне было тридцать три года, когда я оставил Рим и отправился в странствие по Европе. Я побывал всюду, обошел Бургундию, Францию и Испанию, добрался до Лиссабона, а оттуда отплыл в Англию. Посетил Нидерланды, на голландском корабле ходил в Данию и Норвегию. Был в Чехии, Моравии, Венгрии, вслед за Региомонтаном отправился в Нюрнберг и долгое время жил там... За время странствий я испытал немало лишений, два или три раза стоял на пороге смерти, но все же спасся. Я многое переосмыслил и, наконец, осознал суть великого учения, переданного мне Феофано. Все эти годы я ни на минуту не переставал искать священный Колос. Я научился делать шаги сквозь время... совсем небольшие, не более чем на пять месяцев вперед, но в основном гораздо, гораздо меньше... Я постиг тайные законы Хроноса и восстановил утерянное знание... теперь оно хранится здесь, — Порциус Гиммель ткнул себе в лоб. — И будет храниться, пока я жив... Долгие годы неустанных трудов увенчались успехом. Мне удалось позвать Колос, и он откликнулся. Это он привел меня в ваши земли, указал путь к своему убежищу. Теперь он со мной, и я смиренно благодарю за это Господа.

* знак того, что в доме уже брать нечего

— Все испытания, жертвы были не напрасны. Я в полной мере уверился, что мою стезю определила Божья воля, — торжественно закончил доктор. — Вы, да, вы сами тому подтверждением. Встретив вас, я понял, что великая тайна не умрет вместе со мной, последним хронитом. А вы чувствуете это?

— Я... не знаю... — смущенно пробормотала Мартина.

Черные глаза Гиммеля загадочно блеснули. Некоторое время доктор пристально разглядывал сжавшуюся девушку, потом кивнул:

— Пусть так. Понимание не приходит сразу. Вы так юны... но времени у нас достанет. Я не мог ошибиться — fata viam inveniunt*. И слепому ясно, что судьба предназначила вас для высшей цели, sic et simpliciter**!

Он смолк, взволнованно перебирая пальцами по столешнице, потом поднялся, чтобы зажечь новый огарок.

Опустив голову на скрещенные руки, Мартина погрузилась в размышления. До той поры она с затаенным волнением ловила каждое слово доктора. Странные, необъяснимые вещи, о которых он толковал, не вызывали сомнений, а мысль о чуде завораживала. Но когда речь заходила о ней самой, Мартину охватывало смятение. Святым Господь вменил в обязанность творить чудеса — но дозволялось это обычным людям? Не грех ли притязать на подобное? Не искушение ли дьяволово? Если бы можно было разрешить сомнения, поговорив с отцом капелланом... Но доктор взял с нее клятву хранить все в тайне, а клятвопреступление — тоже страшный грех.

— Ступайте к себе, моя госпожа, — мягко произнес Порциус Гиммель. — Я вижу, что утомил вас сегодня. Benedictio Domini... Ступайте, а завтра мы поговорим о substantia vitalis

* * *

, то есть о нематериальном начале, которое ведет сила Хроноса.

Мартина устало кивнула и, взяв свечу, направилась к выходу. Прохладный воздух галереи немного освежил ее, но в духоте женской половины болезненно потяжелела голова.

Покои встретили девушку глухой молчаливой пустотой. Кое-как распутав шнуровку, она стянула платье, распустила волосы и, распахнув окно, облокотилась об узкий карниз.

Дождь кончился, но с крыш еще текло. Ловя в ладонь тяжелые капли, Мартина полной грудью вдохнула сырой ночной воздух. Спать совсем не хотелось. Поджав босые ноги, она высунулась как можно дальше и обвела взглядом широкие гребни замковых стен. На площадках и в караульнях горели огни, слабый отсвет медленно полз над парапетом: стража совершала еженощный обход. Рассеянно проводив огонек глазами, Мартина прислушалась — под окном слышалось чье-то невнятное бормотание. Послушав немного, но ничего не разобрав, девушка раздраженно передернула плечами и, заскучав, наконец легла в постель.

Сон сморил ее сразу, едва голова коснулась подушки.

* От судьбы не уйдешь

** Так и именно так

* * *

Жизненная сила

Мартина не поняла, что ее разбудило. Мгновение, и она села на кровати с руками, прижатыми к груди, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Страх подкатывал к горлу. Вокруг стояла могильная тишина, не нарушаемая ни единым звуком, ни движением.

Помедлив, Мартина сунула ноги в туфли, накинула шаль и подкралась к двери. Тяжелая створка со скрипом отошла и остановилась, наткнувшись на препятствие. Кто-то ойкнул, завозился, и с пола поспешно поднялась заспанная служанка, стряхивая с ладоней буроватую пыль.

— Что ты тут делаешь? — сердито прошептала Мартина, потирая нос. — Что у тебя в руке?

— Простите, барышня, не хотела вас беспокоить...

— Опять дубовую кору рассыпала? — Не дожидаясь ответа, Мартина оттолкнула служанку. — Язычница!

— Нет, барышня, не ходите туда! — неожиданно воскликнула Кристина, вцепившись хозяйке в рукав. — Там творятся черные дела.

— Что еще за дела?

— Плохие дела, не божеские... Не ходите!

Со двора донесся негромкий тоскливый крик.

— Пусти! — Мартина выдернула рукав из пальцев перепуганной служанки и побежала к лестнице.

— Нет, барышня, Христом вас прошу, стойте!.. — выкрикнула ей вслед Кристина.

Нижний зал был пуст и темен, очаги потушены. С усилием отодвинув щеколду, дочь барона вышла во двор и повернулась к донжону. Под ее ногами захлюпала вода, туфли и подол сразу промокли. Что-то тихо прошелестело за спиной, по шее скользнуло слабое дуновение. Краем глаза Мартина уловила движение, но тут же отвлеклась.

Лужи на выщербленных плитах двора напоминали разлитые чернила. Сильный порыв ветра на мгновение разогнал облака, и бледный свет заходящего месяца отразился в них, словно в разбитом зеркале. Но одно пятно так и осталось темным. Затаив дыхание, Мартина медленно приблизилась к нему и остановилась как вкопанная.

Перед ней лежало изломанное мужское тело. Голова была свернута на бок, мокрые волосы облепили череп, лицо скрывала тень. Правая рука, вывернутая на спину, сжимала скрюченными пальцами сломанный кинжал. Мягкие дорожные сапоги съехали к лодыжкам, будто их надевали второпях, даже не застегнув пряжек. Бархатный плащ сбился неряшливым комком, под ним медленно расползалась еще одно пятно, чернее и страшнее прочих.

Оцепенев от ужаса, Мартина минуту или две стояла неподвижно, потом, очнувшись, опустилась на колени и обхватила голову мертвеца немеющими руками. Холодная и тяжелая, как камень, голова никак не хотела поворачиваться. Внезапно по ладоням Мартины пробежало что-то горячее, даже обжигающее, раздался хруст, и на девушку глянули широко раскрытые мертвые глаза Жульена де Мерикура.

Мартина разжала руки и поспешно вытерла их о рубашку. Только сейчас она заметила, что сидит в луже крови, и поползла прочь, оставляя за собой широкий темный след. Наконец ей удалось подняться на ноги, но от сильной дрожи она не могла сделать ни шагу. Волна липкого ужаса покатилась по телу, и девушка, вскрикнув, закрыла лицо руками.

Кто-то подошел сзади, ступая громко и уверенно. Спокойный голос произнес:

— Фрейлейн фон Зегельс? Что происходит?

Мартина отчаянно замотала головой, мыча в сомкнутые ладони. Альберт Хорф шагнул к распростертому на камнях телу и провел факелом от головы к ногам.

— Вот оно что, — без удивления он ткнул мертвеца кончиком сапога и, подумав, перекрестился.

— Это... это...

— Да, Мерикур. Пьяным выпал с галереи. Что ж... — Хорф пожал плечами.

Несколько человек, как по команде, вынырнули из темноты, и рыцарь приказал убрать тело. Никто не произнес ни слова. Двое подняли и унесли Жульена, обернув француза собственным плащом, остальные принялись отмывать кровавые пятна с плит. Хорф удовлетворенно наблюдал за происходящим.

Мартина опустила руки, с тягостным недоумением смотря перед собой. Она взглянула на Хорфа и уже не в силах была отвести глаз. Его спокойствие пугало ее сильнее, чем звериный оскал. Еще страшнее была мертвенная тишина в замке. Никто не выбежал на крик: ни слугам, ни стражникам, ни господам, как видно, не было дела до внезапной смерти француза. Даже башни, подобно рыцарю, безучастно взирали темными провалами окон на копошащихся внизу людей.