А вот Сашка обиходный русский язык знал хорошо и, когда до него дошло, что поют на самых высоких нотах сотни голосов, то прежде чем заржать во все горло он стоял в безмолвии несколько минут. От смеха свело живот и вновь страшно захотелось в туалет.
— Ты что-нибудь слышал? — спросил Ловец, до ушей которого долетел отзвук хохота, согнувшего Сашку в дугу.
— Тс-с-с!!! Тихо, — ответил шепотом брат-писарь. Над головой шаркали ноги богобоязненных прихожан. — Тут слышимость — будь здоров, как будто стен нет совсем. Мы сейчас пойдем под главным залом собора. Я тебя на конюшню выведу.
И они пошли дальше. Пошли в абсолютной темноте. Монах уверенно чувствовал себя в лабиринте переходов и не зажег ни одного из тех факелов, какие торчали из щелей между необработанных валунов. Чтобы поспеть за быстрым шагом брата-писца, Ловцу пришлось использовать третий глаз. Лишь с помощью магии он делал вату темноты серой грязью, через которую видел своего высокого провожатого.
— И как ты видишь в такой темноте? — поинтересовался Ловец и тут же получил по лбу.
— Тише ты, — закричал шепотом монах. — Сколько раз говорить. Тут устроено так, что в зале слышно с усилением. Прихожан воспитываем, когда надо.
— И как помогает?
— Конечно. Особенно если прихожанин — Великий Герцог, считающий себя настолько великим, что молится в соборе один и без помощи клира.
— Ага, вот тут-то ему голоса и приходят, — проявил недюжинную догадливость Ловец.
"Дети мои! — возвестили стены коридора сразу после того, как хор в очередной раз послал всех и вся в указанном Петровичем направлении. — Слушайте!"
— Как я понимаю, теперь мы с тобой в положении герцога? — Ловец попытался продолжить беседу, но, заметив насупленные брови монаха, понял, что разговора не будет.
"Дети мои, в недобрый час собрались мы почтить силу Богов Всевеликих! Отвернулись от нас Боги и посылают кару на чад своих. Великие несчастья ждут нас. Не бывало еще таких несчастий, которые подстерегают нас. Помните ли вы??? — Старческий голос настоятеля монастыря вопрошал так искренне и многозначительно, что толпа отреагировала одобрительным гулом переходящим в продолжительные стенания. — Даже во время Великой Войны на Юге, когда мы — люди — договорились с ничтожными дриадами и троллями, и отбились от кочевых орд степного народа, даже тогда не было столь великих несчастий. Помните ли вы?"
Ловец как слушатель, сохранивший остатки способности мыслить критически и не поддавшийся гипнотическому воздействию службы, заметил, что проповедь наверняка будет необычной. Уж слишком явно аббат апеллирует к коллективному мнению толпы, формированием которого сам же и занимается.
Прихожане тем временем слились в едином ностальгическом порыве, дружно заявив, что, мол, помнят и еще как.
"Сейчас нет войны. Сейчас мир. Но нет покоя в нашем Богами хранимом Королевстве Трех Морей. Вышли из повиновения инородцы нечеловеческие и заполонили наши города, поселки и деревни, купаются в роскоши, унижая людей своими непотребствами. Вилланы перестают выполнять обязанности и платить подати дворянству, которое забыло долг свой перед податными людьми и королем нашим. Землю матушку, кормилицу нашу продают пришлым людишкам морским! Позор!!!"
Праведный старец взял еще одну высоту, подняв градус всеобщего возмущения до стадии кипения. В такой момент необходимо указывать направление, куда возмущенная толпа должна излить свои чувства. Настоятель как опытный проповедник это знал. Не зря же он вещал народу больше десяти лет.
"Позор тем приспешникам нелюдей, которые собрались вокруг трона. Позор тем, кто не выполняет заветов отцов наших и стремится поменять порядок, положенный в основу мирозданья и тысячелетнего королевства нашего. Позор!"
Податливая масса искренне присоединилась к мнению сановного моралиста.
Ловец пришел к выводу, что проповедь подошла к главному моменту, настало время для указания путей исправления столь катастрофичной ситуации. Обычно все сводилось к тому, что необходимо молиться еще больше, а главное чистосердечно каяться.
"Вижу, — отец-настоятель понизил голос до шепота и удивил Ловца неожиданным пассажем. — Вижу рождение нового человека. Он уже рядом. Он идет. Он здесь. И он страшен. Он — это маленький камешек, который обрушит горную лавину. Он покарает неправедных врагов наших и наградит друзей и последователей своих. Я вижу рождение Героя".
Слово "герой" привлекало внимание. Как никак с недавних пор Ловец мог считать себя таковым. Они уже вышли из соборного лабиринта, поэтому слышимость ухудшилась, но Ловец понял, что старец процитировал часть "Легенды о Камешке", которая распространена у народов королевства как выражение ожидания всеобщего апокалипсиса. В последнее время эти ожидания действительно усилились, и в том, что подобные настроения пытаются использовать даже монахи, ничего необычного не было. Все укладывалось в обычную схему политической целесообразности. Но вот дальше...
"Герой — это наше будущее", — успели еще раз обнадежить темные стены лабиринта, когда раздался дикий крик молодого голоса.
— Люди!!!
Аббат подавился невысказанными словами. Народ, как водится, безмолвствовал и ждал продолжения, которое не замедлило последовать.
"Праведные люди! Вы слышите голос! — Хрипло закричал старец. Он еще не успел прокашляться и его основательный бас превратился в неуверенный тенор. — Боги подали нам знак!"
— Ау-у-у-у!!!
"Чудо! Свершилось чудо! — Неожиданный тенор настоятеля сорвался в истеричный крик обокраденной на базаре бабы. — Голос Героя! Герой с нами!"
— Хоть кто-нибудь меня слышит?!
Ловец непроизвольно подумал о Сашке. Точнее о том, что, скорее всего, в детстве этого чрезмерно любознательного юношу никогда не пороли, а если иногда и охаживали ремешком или прутиком его мягкое место, то недопустимо мало. Преступно мало.
— Уходим быстрее, — заявил первым вышедший из ступора брат-писарь. — Сейчас сюда со всего монастыря стража набежит.
— Надо этого идиота найти, — Ловец сорвал со стены факел, зажег его и побежал обратно по коридору. — Напарник, будь он неладен.
С настоятелем, наверное, случился припадок и он выбыл из неравной борьбы за души и помыслы богобоязненных монастырских прихожан. Теперь вместо него звучал голос помоложе.
"Герой! Герой могучий молви слово Свое!"
— Вытащите меня отсюда! — попросил "Герой" голосом Сашки.
"Люди! Он с нами! Он идет! Герой жаждет встречи со своим народом!"
— Я тут! Внизу! — Сашка указал, где "Герой" ожидает свой народ.
"Как имя Твое, Герой?"
— Саша, — неуверенно ответило подземелье.
— Да заткнись, придурок! — Не выдержал Ловец, поняв, что соблюдать режим молчания уже не имеет смысла.
"Имя Его — Саша! Слава Герою!!!... Слава!!!... — Орала толпа, чей рев постепенно перешел в пение гимна Петровичу. — И-ди-и-те-е вы-ы на-а-а..."
* * *
Отец Феофан старался по возможности не участвовать в праздничных службах. Он и обычную-то службу, с которой начинается любой день в монастыре, отстаивал постольку поскольку. Положено так. А раз положено, то выделяться не след. Брат-каморник устоявшееся положение вещей одобрял и всячески поддерживал, ибо не любил праздности и никчемности, которыми насыщен этот грешный мир.
"За людишками, нужен глаз да глаз, им все время нужна опуга, чтобы знали свое место и работали", — любил говаривать отец Феофан, находясь в благостном настроении.
Сегодня настроение его было далеко не столь хорошим, чтобы мирно философствовать, глядя на монастырский двор. Он был зол. Мало того, что ему сорвали полноценный обеденный перерыв, так еще нарушителю покоя удалось скрыться. То есть этот "богопротивный вольнодумец" остался безнаказанным. Хорошего настроения не добавлял еще и тот факт, что пришлось отправить в дальний скит своего ближайшего послушника, чтобы не болтал лишнего. Посидит там пару-тройку годочков, силушку на лесоповале поднаберет, чтобы в следующий раз промахов таких досадных не допускать. Глядишь, еще и поумнеет. Тогда, может, и место ему новое подберут.
— Еще оправдывался, недомерок, — ворчал Феофан, собираясь заняться своими не самыми приятными, но все же необходимыми обязанностями.
Он сел перед окном с видом на собор. Маленький письменный стол услужливо топорщил гусиные перья. Лист дорогой белой бумаги лег поверх разбросанной и уже исписанной корявым почерком дешевой серости.
"Ваше Высоко...
— Как же правильно? Прево... Кажется привосходительство.
Нет, все же писательство не его призвание. С цифрами он обращался гораздо более уверенно.
— Э-эх.
Феофан порылся на столе и нашел свое старое письмо, где его рукой была накарябана правильная форма обращения к адресату. Прочитал, повторил несколько раз и начертал:
"Ваше Высокопревосходительство гере Виктор Эрман".
Брат-каморник засунул в рот слюнявый язык и полюбовался на стройность букв. Поставил вместо точки восклицательный знак. Подумал и написал следующую строку своего послания:
"Нечаго не случилось, — вздохнул и продолжил. — Настоятель опять хулил Яго Вяличество".
— Вот я вам всем устрою! — Феофан порадовался своей бумажной власти над всеми свысока смотрящими на него иерархами монастыря. — Попляшете вы у меня.
Откинулся на спинку стула и глубокомысленно посмотрел в окно, за которым "нечаго" стремительно превращалось в очень даже "чаго".
Из соборных врат лилась возбужденная толпа. После службы люди должны быть погружены в благостное умиление от общения с Богами. Теперь было иначе.
"Кажется, что-то пошло не так", — родилась меланхоличная мысль, которая тут же получила подтверждение.
— Герой! Герой! Герой! — Скандировали люди, неся на руках человека в рясе, предназначенной для праздничных служб.
Феофан встал и отправился осведомиться, что значит сие необычное столпотворение.
В толпе металась монастырская стража. Пытались навести хоть какое-то подобие порядка, но бородатых братьев-стражников никто не слушал. Не слушали стражников!!! Подобного каморник припомнить не мог, так же как не мог этого припомнить начальник стражи, богатырским рыком отдававший толпе приказ:
— Молчать!!!
Его никто не слушал. Не помогала даже его знаменитая на всю округа плетка. Толпа не оценила мастерство метких ударов по подворачивающимся спинам. Плетку вырвали и... Феофан не увидел, что произошло дальше. Судя по крикам — ничего хорошего.
Ликование нарастало. Человека в рясе подбрасывали вверх. Каморник протиснулся поближе к собору и разглядел, что это был молодой помощник настоятеля. Самого старца под руки уводили прочь вдоль фасада собора в сторону аббатских покоев. Посеревшее потное лицо, разом ссутулившиеся плечи и трясущиеся руки. Настоятель был не в себе.
— Он принес нам Весть!
— Спасибо!
— Герой! Герой! Герой!
— Слава!
Мелькнул треугольный зеленый вымпел с черной орлиной лапой. Рыцарь в полном парадном доспехе вращал мечом, разгоняя толпу.
— Разойдись, бараны! — Глухо звучало из-под опущенного забрала.
Люди шарахались в сторону, стремясь избежать укуса сверкающего широкого жала. Несколько неповоротливых прихожан стонали от боли и страха, зажимая кровоточащие раны.
Насколько знал Феофан, славный рыцарь "Черного Орла" должен был возглавить выборных людей от монастыря на съезд городских старшин, открывающийся в губернском городе. Отец-настоятель заранее решил, кто станет выборным, а на службе народ должен был единогласно согласиться с его, как всегда правильным выбором. Никакого "Героя" и "героизма" не ожидалось.
Феофан двинулся в обратный путь, решив отсидеться в своей тихой каморке.
"От греха подальше".
Руки с длинными пальцами похолодели и сделались мокрыми. Кажется, его очередной служебный отчет наполнится новыми подробностями, для описания которых нужно еще найти верные слова. Слов пока не находилось, и монах не знал, где их искать.
Кое-где начались потасовки. Кто-то бил кого-то.
На глаза попалось несколько бродяг. Воспользовавшись случаем, то есть тем, что за ними не присматривает стража или хотя бы монастырские послушники, враз осмелевшие "лихие люди" шарили по купеческим повозкам и крестьянским телегам. Кое-где раздались возмущенные возгласы обокраденных прихожан, заметивших отсутствие на поясе кошелька.
— Прочь отсюда, грешники! — Пустил в ход свой уставший фальцет Феофан, и получил адекватный ответ в виде увесистого камня, пролетевшего в опасной близости от его лысеющей головы. Ему повезло больше, чем стоявшему за ним подмастерью, которому ушибло плечо.
Мальчишка выронил из руки колпак с кокардой кузнечного цеха и закричал от боли. Кричал прямо в ухо монаху.
Феофан даже не сразу понял, что камень этот был брошен в него. В него! Во всемогущего брата-каморника. И кем?! Бродягой!
Он успел увернуться от еще одного камня, споткнулся и упал.
"Мир рушится".
Со стороны конюшни раздалось яростное ржание. Огромный вороной жеребец вырвался на соборную площадь, сбивая и топча людей.
"Мир сошел с ума", — пришел к окончательному выводу монах, когда узнал в наезднике одного из тех проходимцев, которому дал сегодня приют за стенами обители. Второй, тот, у кого случился падучий припадок, сидел за спиной наглого вора, вцепившись в высокую спинку рыцарского седла.
Работа дубинок братьев-стражников, рыцарского клинка и бешенство брыкающегося боевого коня сделали свое дело. Толпа быстро разбегалась. Дорогу коню преграждал лишь воин в полном парадном доспехе.
— Вперед! Чтоб тебя!
Конь хрипел под ударами плетки, но, узнав хозяина, упорно отказывался атаковать приближающегося рыцаря.
— Алекс, сзади! Алекс!
Судьба конокрадов была уже решена, но случилось чудо. Именно так — "чудо" — описывали потом свидетели произошедшее с рыцарем "Черного Орла". Именно так пытались объяснить произошедшее впавшему в безмолвный шок пажу славного рыцаря, на глазах которого хозяин и покровитель превратился в... кусок вареного мяса что ли. Монахи так и не смогли найти подходящего слова тому, что предстало их взору, когда они заглянули под пластины доспеха.
Меч был уже занесен, чтобы покарать воров, но вдруг рыцарские доспехи, а вместе с ними и человек, стали распадаться на части. Железные коленки поножен стукнулись о площадный камень, лязгнул меч, шлем откатился в сторону. Откатился прямо под ноги отцу Феофану, замершему совсем недалеко от разыгрывающегося действа.
Конь хрипнул и перескочил через кучу железа и мяса.
Остального монах не видел. Он бросился бежать. Он был в ужасе.
Несколько часов Феофан сидел в каморке, забившись в угол своего отнюдь не монашеского ложа, снабженного тяжелым балдахином.
— А если и меня также? — вопрошал он неизвестно кого до тех пор, пока его не облили холодной водой. — Что это было?
— Вода, — ответил ему брат-писарь.
— Нет. Там у собора.
— Не знаю. Я не видел, — лаконично ответствовал степенный брат-писарь.
В какой другой момент Феофан обязательно бы заострил внимание на слепоте брата-писаря. Но они были вдвоем, потрясать тонким чувством юмора было некого. Каморник промолчал.
