Еретик. Книга 1

Вивьен умиленно улыбнулся, но все еще ничего не сказал.

Улыбка Элизы померкла.

— Я прекрасно вижу, что книги восхищают тебя своим содержанием, не меньше, чем меня они привлекают своей таинственностью и недоступностью. Ты видишь в них очень много смысла. Поэтому я могу себе представить, каково тебе смотреть на то, как их уничтожают.

Вивьен прерывисто вздохнул. Он не ожидал, что найдет полное понимание своего отношения к сожжению книг у Элизы. Даже Ренар этого не понимал. Он сомневался, что и Кантильен Лоран мог в полной мере осознать, какие возможности теряются при процедуре уничтожения этих книг. А Элиза — необразованная язычница Элиза — смогла.

Глубоко вздохнув, он обнял ее и погладил по светлым волосам. Невольно при этом в его сознании вновь промелькнула мысль, что выражается Элиза далеко не так, как это делают обыкновенные необразованные крестьянские девушки.

И все же, отбросив привитую годами профессиональную пытливость, он не стал задавать ей вопроса о том, отчего она разговаривает, как дама знатных кровей. Возможно, когда-нибудь он поговорит с ней об этом, но не сейчас.

— В этих книгах мы могли бы найти ответы на множество вопросов. Почему люди следуют еретическим учениям? Что именно так привлекательно в них? Обладая детальными знаниями об этих учениях, мы могли бы находить в них те самые изъяны, которые лежат в глубине, а не на поверхности. Те самые, с помощью которых можно заставить людей самих начать искать изъяны в своей ереси. Мы могли бы пробудить в человеческих умах, пытливость которых так порицается, обратный процесс, и, взяв этот самый процесс под контроль, могли бы покончить с ересью. Исключить саму возможность повторного погружения в нее. Изымая у еретиков их тексты, мы приобретаем мощное оружие против них… и уничтожаем его вместо того, чтобы применять. Это просто глупо.

Элиза отстранилась и испытующе посмотрела на него.

— Ты видишь в книгах только оружие?

Вивьен поджал губы и вздохнул. Ему стоило бы прислушаться к увещеваниям Ренара и прикусить язык, однако Элизе… Элизе он все же решил сказать правду:

— Нет. Не только.

Она поняла его.

— Тебе ведь и самому интересны эти тексты. Тебе интересна их внутренняя суть. Я это вижу, Вивьен, это читается в твоей скорби, когда ты смотришь на то, как они сгорают, или говоришь об этом. Люди, которые теряют оружие в борьбе с противником, выглядят не так.

Он усмехнулся.

— Боже, Элиза! — воскликнул он, нервно хохотнув. — Боюсь, если я научу тебя читать и писать, я самолично создам нового ересиарха. Твое умение читать в людских душах и видеть суть вещей — опасно.

Девушка самодовольно ухмыльнулась.

— Все-таки подумываешь о том, чтобы меня сжечь?

— Не провоцируй, — одновременно игриво, но с присущей профессионально-угрожающей манерой отозвался он.

Несколько мгновений они молчали, глядя друг на друга. На улицу все заметнее опускалась темнота. Наконец, Элиза нарушила тишину, перемежающуюся шелестом листвы и стрекотом насекомых:

— Вивьен, ты… я лично не сталкивалась с инквизиторами до тебя. — Она неловко поджала губы. — Но что-то подсказывает мне, что ты существенно отличаешься ото всех, с кем работаешь. Взять даже Ренара. Вы знакомы давно, вы ведь, наверное, много переняли друг от друга, и все же он явно мыслит не теми, — она помедлила, подбирая нужное слово, — понятиями, что и ты. Я полагаю, что большинство инквизиторов рассуждает, скорее, как Ренар — а то и жестче — чем, как ты.

Вивьен неприязненно передернул плечами.

— Ренар… еще относительно гибок в своих суждениях, нежели большинство инквизиторов.

«Уж не знаю, к сожалению, или к счастью», — добавил он про себя.

— И ты, — она чуть нахмурилась, — не рискуешь?

— Чем? — Он снова ощутил укол неприязни, почувствовав, что она начинает предостерегать его в сходной с Ренаром манере.

— Работая при своих взглядах в инквизиции, — смущенно ответила Элиза. — Ты ведь… и меня допрашивать не стал по своим личным убеждениям. Я уверена, что, встреть я в тюрьме не тебя, а Ренара, судьба моя сложилась бы куда мрачнее.

Вивьен отвел взгляд.

— Ты пытаешься сказать мне, что мои личные убеждения сильно разнятся с общими убеждениями служителей инквизиции?

Элиза неловко перемялась с ноги на ногу.

— А ты можешь сказать, что разделяешь убеждения инквизиции? Я спрашиваю, потому что иногда мне кажется, что нет….

— Боже, — шепнул Вивьен, устало потерев руками лицо. Некоторое время он молчал, а затем серьезно посмотрел на девушку. — Элиза, я не могу их не разделять. Пойми, я являюсь служителем структуры, которая дает массу привилегий, полномочий и протекций. Это привлекает. Не может не привлекать. А ведь каждый человек, по сути своей, думает о том, как бы обеспечить себе определенную защищенную позицию. Глупо будет отрицать это. В нашей среде каждый стремится к чему-то своему, но объединяет нас одно: находясь внутри такой структуры, ты обязан платить за свою принадлежность к ней разделением ее убеждений.

Элиза выразительно смотрела на него.

— И поэтому ты пошел в инквизицию?

«Я пошел в инквизицию, потому что в один прекрасный день в Сент-Уэн явился Кантильен Лоран и выбрал нас с Ренаром для этой работы. Черт, если ведь рассудить по уму, то, выходит, что ни решения о том, чтобы отправиться в доминиканский монастырь, ни решения о том, чтобы стать инквизитором, я не принимал самостоятельно…»

— Можно сказать и так, — ответил Вивьен.

— Прости, тебе неприятен этот разговор, да? — Элиза вновь прильнула к нему.

Он обнял ее и хмыкнул.

— Нет, все хорошо. Я просто задумался. — Он чуть отстранился и с интересом посмотрел на Элизу. — Скажи, а в твоем веровании приносить девушке срезанные цветы — кощунство? Ведь ты, думаю, гораздо больше ценишь их в их естественной красоте, когда они растут на природе, не сорванные?

Глаза Элизы блеснули — Вивьену показалось, что с благодарностью. Она потянулась к нему, он подался вперед, и уже не намеревался этой ночью ее отпускать.

Темнота окутала лесную поляну, на которой кратером темнело пятно места для так и не разожженного костра.

Вивьен подхватил Элизу на руки и крепко прижал к себе. Она зарылась руками в его темные волосы, сжимая их на границе нежности и жесткости. Он продолжал целовать ее в губы, в щеки и шею, неся ее на руках к дому.

— Стой, — вдруг шепнула Элиза, и он остановился, не поднявшись по ступеням крыльца. Элиза дала понять, что хочет, чтобы он опустил ее на землю, и он последовал ее желанию. Игриво сверкнув глазами, Элиза сняла ремень, подпоясывающий его сутану, и потянула ту наверх. Вивьен не сумел сдержать азартную улыбку, сбросив сутану на землю и оставшись в рубахе и шоссах.

Смело взяв его за шнуровку горла рубахи, Элиза потянула его на себя, и он вновь подхватил ее на руки — на этот раз так, чтобы она обвила ногами его талию — и прижал к стене дома, снова начав целовать ее, сгорая от желания под звук ее частого жаркого дыхания. Он поднял юбку ее платья, проведя рукой по ее бедру…

Какой-то шорох в кустах заставил Вивьена резко обернуться. Кто-то явно только что подошел к дому со стороны лесной чащи и снова скрылся.

Однако настороженность Вивьена быстро развеялась от тихого смеха Элизы.

— Это Рени, — хихикнула она. — Уже убежала, видимо.

Вивьен почувствовал, что зарделся, и порадовался, что покров темноты не выдал предательского румянца, залившего его щеки.

Элиза вновь провела рукой по его волосам, игриво глядя на него.

— Так на чем мы остановились?

‡ 12 ‡

За годы своей службы Ренар и Вивьен отметили ряд закономерностей, соблюдавшихся в руанском отделении инквизиции с поразительной точностью. Одна из них гласила: если несколько дней подряд выдались спокойными и тихими, жди неприятностей в ближайшее время. Никто не произносил это наблюдение вслух, но известно о нем было каждому.

Как правило, спокойных дней выдавалось не более пяти-шести к ряду. И чем дольше длилась эта мирная благодать, тем неприятнее оказывалось событие, идущее следом.

Вот уже три летних дня прошло в тишине и фактическом бездействии.

После встречи у большого дуба Ренар и Вивьен брели на службу в особой задумчивости, пытаясь предсказать, какого злоключения ожидать в качестве расплаты за минувшие мирные деньки. Ни у кого из них не было сомнений: недобрые вести обрушатся на них уже сегодня.

— Легки на помине, — одобрительно произнес епископ Лоран, когда подчиненные оказались в его кабинете.

Ренар и Вивьен переглянулись. По дороге они, не сговариваясь, предположили, что грядущее известие будет так или иначе связано с их бывшим учителем фехтования — беглым еретиком Анселем де Куттом. Однако, когда дело касалось его, на лице судьи Лорана читалось характерное мрачное напряжение, следов которого сейчас не было.

— Вам предстоит поработать с одним арестантом, — кивнул Лоран, дождавшись, пока подчиненные покорно склонят головы. — Наши агенты подготовили все сведения, что удалось собрать.

Остановив испытующий взгляд на Вивьене, Лоран придвинул к нему по столу пару листов бумаги. Сердце молодого инквизитора заколотилось быстрее: сведения на этих бумагах могли касаться Элизы.

— Не очень-то большое дело, — хмыкнул Вивьен.

— Все верно. Этой еретички у нас еще не бывало. — Лоран сцепил пальцы рук и устало потянулся. — Учтите: времени на изучение у вас нет, так что прочитаете все по дороге в допросную. Приступить нужно прямо сейчас.

Еретички.

Вивьен всеми силами постарался не выказать своего волнения.

— Как ее зовут?

— Женевьева.

На этот раз сложностью стало не выказать своего облегчения слишком явно.

— А возраст?

— Двенадцать.

Вивьен вздрогнул, опустив бумаги, и недоверчиво посмотрел на судью Лорана. Выходит, предчувствие не врало: нечто неприятное действительно случилось.

— Она ребенок, — неуверенным полушепотом произнес Вивьен, удостоившись строгого взгляда епископа.

— Есть проблемы? — со скрытой угрозой в голосе спросил тот.

Вивьен сглотнул и покачал головой.

— Нет, — ответил он, хотя голос его предательски дрогнул. — Никаких.

— Вы с ней уже говорили, Ваше Преосвященство? — осведомился Ренар. На его лице не отразилось никаких чувств, когда он услышал о возрасте арестантки.

— Нет, с ней поговорите вы. Идите.

Дальнейших указаний не последовало, и оба инквизитора, почтительно кивнув, направились в допросную комнату. Вивьен шел понуро, рассеянно пробегая глазами по тексту дела.

— Что там у нас? — с легким оттенком раздражения спросил Ренар, понимая, что без наводящего вопроса Вивьен не собирается делиться с ним информацией. — Кроме того, что ее зовут Женевьева и ей двенадцать.

Вивьен вздохнул.

— В доносе сказано, что в инквизицию пришла ее сверстница. Подруга по имени Мари. Действовала по наставлению своих родителей. Женевьева во время небольшого спора отказалась клясться — на просьбу сделать это расплакалась и убежала. Доносчица упоминает, что Женевьева делала так уже не один раз. Когда она рассказала об этом своим родителям, те посоветовали ей передать все инквизиции. После этого Женевьеву прямо с улицы взяли под арест. По сути, больше ничего содержательного тут нет.

Ренар нахмурился и повторил вопрос, заданный епископу:

— Почему Лоран сам с ней не поговорил?

Вивьен понуро вздохнул. Ответ на этот вопрос в деле присутствовал.

— Он пытался. Она ничего ему не ответила во время простой беседы.

Ренар страдальчески поморщился.

Попадая на допрос, некоторые арестанты избирали одну из самых хрупких и ненадежных тактик, которая лишь подтверждала для следствия наличие их вины, — тактику молчания. Они не говорили ничего: не выдавали сообщников, не подтверждали своей вины, не отрицали ее, не умоляли остановиться, когда дело доходило до пыток — они просто молчали. Ровно до того момента, пока пытка не заставляла эту тактику рухнуть. После этого арестант рассказывал все, что знал.

Вивьен и Ренар относились к таким арестантам с долей азарта — их выдержка порой вызывала недюжинное уважение, а в момент слома информация сыпалась на инквизиторов, как из рога изобилия. Чаще всего такие еретики не делали попыток снова впасть в ересь после признания вины. Они всем сердцем желали воссоединиться с Церковью, понеся соответствующую кару, лишь бы муки прекратились и никогда не возобновлялись. Обыкновенно Вивьен и Ренар любили вести дела с такими арестантами, потому что прекрасно знали, чем это закончится… если только в допросной комнате не оказывался ребенок.

Дети попадали в застенки инквизиции гораздо реже взрослых и тактику молчания не выбирали почти никогда. Выбор Женевьевы пугал своими перспективами, и оставалось лишь надеяться, что она от него откажется.

Вивьен медленно шел в допросную, размышляя о детях, оказывающихся в руках инквизиции. Разумеется, Святой Официум открыто призывал людей к честности и выражал благодарность доносчикам, выдававшим еретиков, кем бы последние им ни приходились. Но Вивьен не понимал, как подобного призыва может быть достаточно, чтобы заставить родителей донести на собственного ребенка. А ведь люди выдавали своих близких пугающе часто: брат доносил на брата, муж на жену, дети на родителей, родители на детей. И далеко не всегда между этими людьми была лишь ненависть.

Вивьен невольно задумывался, как бы поступил сам, впади в ересь, к примеру, Ренар, и понимал, что ответ для него очевиден — он бы его не выдал. Вивьен много раз задавался вопросом, что же толкает других людей на то, чтобы идти против своих родственников или близких. Ответ каждый раз был один: страх.

Страх перед Святым Официумом.

«А ты можешь сказать, что разделяешь убеждения инквизиции? Я спрашиваю, потому что иногда мне кажется, что нет».

Всплывшие в памяти слова Элизы заставили его легонько вздрогнуть и замереть прямо перед допросной комнатой.

— Идем, — хмуро буркнул Ренар.

Вивьен нехотя толкнул дверь. В допросной, прикованная цепями к стене, томилась чумазая хрупкая девочка в простом платье с растрепавшимися русыми волосами. Она сидела, подтянув к груди колени, и тихо шмыгала носом. На вошедших инквизиторов она уставилась с неподдельным ужасом и пискнула от страха, но не произнесла ни слова, а лишь сильнее сжалась и уткнулась лицом в колени. У противоположной стены, рядом с лестницей, стоял палач. Лицо его не выражало ничего, он со скучающим видом смотрел на девочку и ждал указаний инквизиторов.