О, теперь она припомнила сказки их южной опекунши, толстухи Ашиоль. Кого только не было там! Звероподобные злобные карлики с зеленой кожей, затаятся — не отличишь от пня! Одноногая женщина с клюкой, след которой указывает на золото, но заметит тебя — разорвет. Пьющие кровь призрачные летучие мыши с горящими багровыми глазами... А сколько духов незримых!
Этле едва не плакала от страха.
Когда поняла, что сбилась с дороги, перестав направлять грис, было еще светло. Трава тут казалась ярче — изумрудно-зеленой, то тут, то там высились кочки, и все больше попадалось засохших деревьев, кривых и маленьких. Грис стала бежать все медленней, потом заупрямилась и вовсе остановилась; девушка слезла, потянула своего скакуна за повод. Почва под ногами неприятно пружинила, будто Этле шла не по мху-травке, а по шкуре огромного спящего зверя. Пахло здесь странно и не слишком приятно — гниющей зеленью и чем-то еще незнакомым. Но запахи Асталы и без того утомили ее, привыкшую к горному воздуху, и Этле не придала этому особенного значения. Вскоре под ногам начало явственно хлюпать, обувь давно промокла, девушке становилось все холодней. Уже поняла, что попала в болото, но пыталась бодриться. Она понятия не имела, куда идти, перебираясь с кочки на кочку, с островка на островок. Выйти было необходимо — передергивало от одной мысли, что придется заночевать здесь, ложиться в эту травяную мшистую сырость. Да еще высунется какая-нибудь когтистая лапа...
Этле казалось, что она уже вечность бредет, ведя в поводу грис, и сама уже стала болотным духом, одиноким и мстительным. Увы, мстить было некому.
Небольшая птица пролетела над поляной, четкий абрис на фоне неба. Девушке показалось, что это голубь, и он был таким же, как те, которыми их снабдили в Тейит, как тот, что болтался у нее в клетке, привязанной к седлу. Таких голубей разводил Лачи, и в Асталу птице лететь было незачем. Этле едва не задохнулась от острой ненависти. Клятый дядюшка...
Вскинув голову, она взяла повод грис и пошла в сторону, откуда прилетела птица, глядя чаще вверх, чем под ноги. Под ногами чавкало и хлюпало все сильней, но это уже не пугало.
Кажется, чудо случилось, но не было сил радоваться. Следуя невидимым путем птицы, она все-таки выбралась на самом закате, и без сил свалилась не первое же встреченное сухое и ровное место. Мошкара, пауки, многоножки — какая разница. Поутру ее ждало еще одно чудо — дорога со знаком-отметкой. Глядя на него и на солнце Этле поняла, где находится.
Несколько дней миновало, с дороги девушка не свернула и никого не встретила, кроме одного раза — мимо прошагала вереница каких-то рабочих, шедших, судя по разговору, от селения до другого. Девушка отступила в заросли, удалось затаиться.
Теперь северянка сидела на причудливо изогнутом корне. Болота все еще тянулись неподалеку, но опасны были не более, чем утром приснившееся ночью чудовище. Впереди — если верить рисунку — оставалось полдня пути, и будет граница земель Асталы. Девушка впервые за долгую дорогу сумела облегченно вздохнуть. Рядом рос плод болотной дыни — большой, желтый с робкой прозеленью жилок, на прочном шипастом стебле. Уже переспелый, наверное.
Этле протянула руку, потянула плод. Он не поддавался, и она нагнулась к земле, двумя руками вцепилась в стебель, с усилием откручивая лакомство. Ножом взрезала кожуру, с наслаждением вгрызлась в прохладную мякоть, нежную, как пена. Плод оказался не слишком вкусным — довольно пресным и рыхлым. Этле отшвырнула недоеденную дыню и пристроилась подремать на мягкой кочке. Тихо было, и грис пофыркивала вполне спокойно. Этле поерзала на траве, устраиваясь поудобнее.
И сейчас лишь сообразила — у съедобных болотных дынь кончик острый, а у этой — тупой. Так плохо знала растения... а ведь рассказывала же Ашеноль о ядовитых, угощая брата и сестру местными фруктами.
Резь в глазах и спазм в горле помешали думать дальше.
**
Астала
Улиши несколько дней не выходила из своих покоев, и Киаль, узнавшая о сломанной руке, прорвалась к ней едва ли не с боем. Жена брата до сих пор была в этом доме чем-то вроде островка на реке: воды омывают его, выбрасывают то одно, то другое на берег, но не попадают вглубь. Служанки, которых Улиши с собой привезла, предпочитали болтать и сплетничать друг с другом, а не с прочими домашними, тем более не делились они секретами госпожи.
Но внучку хозяина дома они не посмели остановить.
Ступала Киаль бесшумно, но слышно ее было издалека: по звону браслетов, подвесок на поясе, или пришитых к подолу крохотных бубенчиков. Она не таилась — с чего бы? И все-таки застала Улиши с главной ее служанкой врасплох, ведь не только Киаль в этом доме носила браслеты. Приближенные Улиши тоже их любили.
— Не тревожься, ала, ты не потеряла способность иметь детей, — утешала служанка ее, сидящую на постели. — Все-такизря ты избавилась от него... ребенок бы упрочил твое положение, а рука... что рука? У кого не бывает вспышек гнева?
— Тебя не спросила, — холодно сказала Улиши, здоровой рукой обнимая себя, а больная висела на перевязи. — Хорошо, что я не успела сказать, вот дурой бы оказалась! Если бы он — ладно — не извинился, но вспомнил про то, что мне больно! Хотя бы на следующий день! Ну, пускай через день! Я не одна из его девок...
Она осеклась, заметив Киаль, неподвижно стоявшую у приоткрытой дверной занавески.
— Пойдешь доносить? — зло спросила Улиши. Сейчас она совсем не была красивой: растрепанная, бледная, с синяками под глазами и лихорадочными пунцовыми пятнами на щеках.
— Не пойду, — тихо сказала Киаль. — Не знаю, что он тогда сделает.
— А разве ты не мечтала от меня избавиться?
— Я пыталась быть твоей подругой.
— Конечно! Пригрев ту девку! — Улиши со свистом втянула воздух и вдруг разрыдалась, упав лицом на постель. Киаль постояла какое-то время, смотря, как суетится служанка, и тихо вышла.
Почти сутки металась внутренне, не зная, как быть. Къятте говорить в самом деле нельзя, но есть еще дед. Да и Улиши... может, ей нужна помощь? Но Киаль чувствовала, что не готова еще раз столкнуться со столь неприкрытым отвержением.
В конце концов она убедила себя, что не ее это дело. Что она знала о личной жизни старшего брата? Да почти ничего. Своих женщин он здесь не селил, не считая Чиньи, да и та была не его. Разные служанки в разное время интересовали его, но ненадолго. Хотя, как понимала по случайным обмолвкам, в городе и окрестностях у него всегда кто-то был, то одна, то другая. И Улиши не могла оставаться в неведении; она всяко изучила его лучше Киаль, которая, конечно, сестра, но живет на своей половине и даже младшему ближе, чем старшему, по годам уж точно.
Сами разберутся.
**
После домашнего совета Кайе дали сонное зелье, и тот проспал двое суток. Целитель ускорил заживление раны, однако не мог излечить ее мгновенно. Лучше уж пусть поспит для верности, ведь Кайе никогда не болел, может, снова пытался бы встать преждевременно.
Его сейчас опекала Киаль, ее единственную он соглашался терпеть рядом просто так, не ради перевязок. По два-три часа в день она проводила в смежной комнате, отделенной лишь аркой, смешивала ароматы, готовила очередную краску для губ или глаз, и напевала негромко. Присутствие девушки было вроде шелеста ветра в кронах, вроде журчания ручейка — можно про них даже забыть, но тишина не кажется давящей. Разговаривали мало, и о чем бы? Только в самом начале, когда рассказала о новостях.
— Северянку так и не нашли? — спросил, когда открыл глаза, увидел рядом сестру.
— Нет, — вздохнула Киаль.
— Что вздыхаешь?
— Она ведь может погибнуть.
— Туда ей и дорога.
— Тебе ее совсем-совсем не жалко? — спросила по — детски, возмущенно сдвинув тонкие черные брови.
— С чего бы.
— Чиньи тоже нет, — нерешительно продолжила Киаль.
— А... — отозвался вяло. — Как она умерла?
— Ее отдали Хранительнице.
— Это хорошая смерть, — помолчал. — А северянин?
— Он под охраной. Больше, чем прежде. Снова возле Дома Звезд.
— Но... — Кайе примолк, языком тронул верхнюю губу — настолько сильный запах цветов, которыми украсила прическу сестра, что кажется — сладкий привкус у воздуха. Продолжать разговор не стал. Но Киаль, вертя на пальце кольцо, сказала:
— Мне все не дает покоя ее побег. Этле никогда со мной не откровенничала, но все-таки мне казалось, близнецы любят друг друга. И она не просто решилась на такой риск, она бросила самого родного человека. Он же теперь... один.
— Тебе-то какое дело? — Кайе качнул головой, раздраженно отбросил пальцами слишком отросшую челку. — Чем меньше тут северных крыс, тем лучше!
Рана почти уже не беспокоила. Мазь, изготовленная умелыми руками целителя, тепло этих рук — и боли нет, и даже двигаться можно. Вот только вставать не велели ему, и он слушался.
В эту ночь ему приснился сон, воспоминание из давнего прошлого. Когда-то они с братом нашли в лесу кроличью нору. Это сам он услышал писк, и, не обращая внимания на попытки удержать, помчался искать детенышей. Те сидели, голодные, полумертвые — видно, погибла их мать. А они звали. Странно, что детенышами не успел закусить никакой хищник. Он убил их тогда — слишком малы, не годятся в пищу. Думал потом, каково это — ни души рядом, звать, и никто не приходит? Разве что смерть.
Понимал — только рана виной подобным воспоминаниям. Но прогонять их не хотел.
Как только разрешили подняться, направился к дому, где поначалу поместили заложников и где нынче оставался только один.
На сей раз Айтли не вскинул глаза на гостя с надменным своим выражением, которого уже достаточно было для желания шею свернуть северянину. Он лежал ничком, сжимая голову. Не пошевелился, когда Кайе встряхнул его за плечо.
— Что с тобой?
Не отозвался. Кайе расцепил его руки — холодные... сущий лед.
— Этле... — простонал северянин. Губы его были бледно — голубого цвета. А охрана... этим недоумкам довольно было того, что в комнате тихо.
Кайе высунулся за дверь.
— Кто-нибудь сюда, живо!
Охрана быстро разобралась, что происходит, позвала целительницу. Немолодая женщина прибежала, словно девчонка. Первым делом посмотрела на Кайе, испуганно и покорно. Юноша прочел в ее глазах "я понимаю", и это его взбесило.
— Это щупальце сдохнет сейчас! Займись им, ну!
И вылетел из комнаты. Сел на пол у стены. Со злости сжал руку в кулак. Он и сам не понимал, почему причинила такую боль уверенность целительницы — это он что-то сделал с заложником.
— Я его и пальцем не тронул, ясно?! — повернув голову, крикнул он в дверной проем.
Он слышал про особую связь близнецов. Какая же тварь у него сестрица. Последнее дело, бросать своих, вот так — особенно. Наверное, сейчас она при смерти; вот прилетело и братцу.
А еще, как бы ни было тошно, Айтли напомнил другого, когда тот лежал на траве почти без сознания. Только у того все тело было в крови. И волосы — темно-рыжие.
Не меньше четверти часа прошло, и целительница высунула нос в коридор.
— Дитя Огня... Кайе-дани, он не умрет, и ему чуть получше, но сделать я ничего не могу.
— Ну?! — Кайе вскочил на ноги и мигом очутился рядом с кроватью Айтли.
— Что-то стряслось с его сестрой. Уканэ чувствуют людей... а близнецы еще и невероятно близки.
— Она мертва?
— Не думаю. Но ей очень плохо.
— Дура. Это я знаю. Ты можешь ему помочь?
— Мало чем... Погрузить в сон — и то, ему будут сниться кошмары. Сам он уйти не в силах сейчас...
— А эти, наши уканэ, могут?
— Не думаю... Связь близнецов большинству из них не по силам; вмешиваться — как раскалывать оболочку ореха, рискуя повредить ядро...
— Тогда прочь отсюда, и не мешайся!
— Я сейчас позову...
— Пошла прочь, и не смей рот открыть! — рявкнул он, и женщина поспешила покинуть опасное место.
Как только она ушла, Кайе присел на постель, всмотрелся в бескровное лицо. Айтли выглядел, будто уже расстался с душой. Целительница сказала, что ему легче — и верно, стонов не было больше. Но руки все еще ледяные. На запястье бьется жилка — единственное, что выглядит в эсса живым.
Целительница отступилась, признавая свое бессилие. А вот если умрет заложник? Не хватало потерять еще одного. Сестра сбежала, брат умер... повод к войне? Разве не этого хотел Къятта?
Взял руки лежащие поверх покрывала. Пригодно довольно смуглые, сейчас они тоже выглядели почти серыми. Руки, как у девчонки... интересно, каково жить, зная, что ты можешь защищаться только этой своей внутренней Силой?
— Это я решу, когда ты сдохнешь, — пробормотал Кайе, пытаясь отогреть эти руки. Он не умеет лечить. Но уж огнем поделиться может, даже с этим замороженным щупальцем. Пламя его принадлежит земле, огня в недрах хватит на всех! Ощутил, как, повинуясь невидимым волнам этого огня, начинает чаще стучать или замирать сердце мальчишки, и немного испугался, поняв, что лежащее перед ним человеческое существо совершенно открыто — моллюск без раковины.
— Идиот, — буркнул, непонятно к кому обращаясь. — Ладно...
Растереть кожу, заставить мышцы расслабиться... не так трудно. Легкими пощечинами вернул на лицо краску. Целители умеют лечить... но тут не лекарство нужно. Этим умникам и в голову не придет взять лежащего без сознания и как следует потрясти...
— Пусти, — наконец-то ожил северянин. Дышал он прерывисто, с усилием. Взгляд немного блуждал, словно у лежащего кружилась голова, и растерянности в нем было больше, чем страха. Кайе фыркнул и отстранился.
— Живой?
Северянин, похоже, никак не мог понять, где находится и с кем говорит.
— У меня вся кожа горит...
Наконец он сообразил, кто перед ним, дернулся в сторону:
— Что ты сделал?
— Да ничего. Пытался заставить твою рыбью кровь бежать быстрее.
— Зачем?
— Хоть я помогу, раз больше ты никому не сдался.
Айтли, кажется, вспомнил, сказал:
— Моя сестра... ей было плохо.
— А сейчас?
— Кажется, лучше... Раз и мне тоже...
— Значит, это благодаря сестре ты очухался. Ну и валяйся тут дальше, — Кайе поднялся.
— Погоди... — Айтли был еще очень слабым. — Ты и вправду пытался помочь?
— Еще чего! Всего лишь не хотелось, чтобы ты сдох раньше времени.
— А! — лицо его стало странным. Будто ни одно выражение не могло на нем задержаться. — Что же теперь?
— Хватит с тебя на сегодня. А то и впрямь помрешь слишком быстро, — зло сказал Кайе и вышел.
Рынки в Астале не пустовали никогда, но, когда приходили вереницы грис с севера или с побережья, торговля оживала необычайно, на общих центральных рынках особенно. Ни разу не обходилось без ссор — то кто-то кого-то обвесил, то кому-то подсунули плохой товар — а может, возвели друг на друга напраслину. Стража в оба глаза следила за спорами и даже драки допускала порой, лишь бы нарушение порядка не выходило за пределы разумного. А так... кровь горячая, можно.
