— Что вставлял?
— Слово 'типа'. Сорняк. Вместо связки. Знаете, кто-то через слово 'блин' говорит или 'значит', или 'в принципе', кто-то... на матерные связки горазд, а этот повторял: 'типа', 'типа'.
— Замечательно! — Следователь шустро записал сказанное Стрельцовым в протокол. — 'Типа'... Не склад с мармеладом, конечно, но уже кое-что. Махонькая, но зацепка. И еще раз, чтобы ничего не упустить, куда, по каким частям тела вы им удары нанесли?
— Точно не ...
— Ориентировочно.
— Тому, что в шортах, головой в лицо стукнул, кажется. В скулу вроде бы. Хрустнуло что-то. А тому, что слева сидел, здоровяку в очках, я толком никуда не попал. Ни ногами, ни локтем, но руку прокусил сильно, кровь побежала.
— Какую руку, не вспомните? И что именно прокусили: предплечье, плечо, ладонь?
— Не знаю. Кто там разберет, такая свалка... не ладонь, точно. Скорее, мясное — бицепс или трицепс... не знаю.
— Спасибо. — Следователь встал со стула и протянул папку с протоколом Артёму.— Здесь подпишите, пожалуйста.
Стрельцов извлек правую клешню из-под одеяла и накарябал собственную роспись.
— Правильно. А теперь внизу напишите: мною прочитано, с моих слов записано верно.
Под ровными протокольными строчками, напоминающими мелкую речную зыбь, гнутым изломанным проводом протянулась кривая стрельцовская запись.
— Еще раз спасибо.— Подписанный протокол юркнул в папку, удовлетворенно щелкнула кнопка.— Поправляйтесь. Через две-три недели, возможно, я дополнительно вас допрошу.
— Зачем? Я все рассказал, — хлопнул ресницами Артём.
— Сегодня я кое-что опускал, некоторые подробности не выпытывал, учитывая ваше состояние. Кроме того, если найдем преступников, надо будет провести опознание. И еще много чего.
— Найдете ли?
— Гарантий нет, но постараемся. Всего доброго, выздоравливайте.
Следователь развернулся и шагнул к выходу и выскользнул из палаты. Стрельцов закрыл глаза. Он действительно невероятно устал, в ушах стоял легкий гул, в висках стучала паровозными колесами кровь, грудь и верх живота раскалились до температуры доменной печи.
— Слышь, Артём... — голос соседа по палате скребнул железом по стеклу и заставил вздрогнуть. То, что в помещении остался еще кто-то, из головы вылетело. Вернее, не кто-то, а тот самый 'товарищ с перевязанной головой', которого Стрельцов увидел сразу же после того, как пришел в себя. Звали 'товарища' соответствующе — Василий Сидоров, и попал он на больничную койку в результате банального ДТП. Или не совсем банального, учитывая, что на своем новеньком 'нисане' Вася столкнулся, не больше не меньше, с трактором К-700. К счастью, что именно с такой махиной, а не с мелкокалиберной 'Окой', например. Поскольку Сидоров, управляя 'японцем', пребывал не в подпитии и даже не сильном алкогольном опьянении, а в столь помраченном состоянии сознания, что его вполне можно было назвать глубокой комой.
Невзирая на собственные травмы, повреждения, да что там — гибель автомобиля, который восстановлению не подлежал, а также перспективу длительного лишения права управления транспортными средствами, Василий не унывал. Приставал к медсестрам, травил анекдоты и каждые пятнадцать минут отвечал на звонки по сотовому. Благо, что телефон стоял на режиме вибрации, а то окружающие с ума бы сошли. А Артём, которому мать принесла мобильник, телефон пока не использовал и не собирался. Только если мать позвонит. Слишком тошно.
Василий, узнавший от медсестер о том, что с его соседом по палате произошла какая-то беда, Стрельцова по мере сил поддерживал и попутно проявлял недюжинное любопытство. Поскольку сил у переломанного вдоль и поперек Сидорова было не так уж и много, и большую часть суток он дрых, обколотый соответствующими медпрепаратами, а оставшееся время тратил на телефонные переговоры, то поддержка заключалась в основном в занимательных байках из жизни поселковых предпринимателей. Впрочем, Стрельцову было все равно, и Васин бубнеж он воспринимал как завывания радиокомментаторов. Фоном. И не протестовал против бесконечных побасенок. Чем Сидоров беззастенчиво пользовался и отрывался на 'благодарном' слушателе по полной программе.
Однако если в палату кто-нибудь входил, Василий моментально переключался на новый объект, опорожняя вместилище — предположительно, кишечник — красноречия на медсестер и посетителей. Своих. К посетителям Артёма, к счастью, не приставал, а лишь умолкал и, простите за примитивный неологизм, 'навострял' уши.
Грех любопытства у Васи занимал второе место после неумной разговорчивости, поэтому игнорировать его оклик было бесполезно, все едино, не отстанет.
— Слышу...
— А их сколько было, этих козлов?
— Каких?
— Которые тебя избили и подрезали. Я толком не понял. Трое или четверо?
— Я четырех... видел. Хотя, сто процентов, не всех.
— Козлы! — возмутился Сидоров.— Вчетвером на одного. Отморозки недоделанные. И жену убили, да? Я бы таким... — несколько не вполне пристойных эпитетов украсили бы лексикон любого матерого боцмана торгового флота,— яйца отрывал.
Артём только чуть заметно скривился и закрыл глаза. После утомительного допроса еще и общаться с Васей...
Перебор.
— А следователь приходил из нашей прокуратуры или из города?
— Не ваш, из города, — буркнул, не размыкая свинцовые створки век, Стрельцов.
— То-то я гляжу — вальяжный, лощеный, одеколоном дорогим воняет. А наш-то еще придет, ничего не говорил? — не унимался Сидоров.
Если бы Артём ответил, хоть кивком, хоть звуком, то Вася непременно втянул бы его в затяжной обмен репликами, что было совершенно ни к чему. Отвлечься от горьких дум в любом случае не сумеет, а Сидорова после пятого-десятого-пятнадцатого вопроса (нужное подчеркнуть) не выдержит и пошлет. Далеко, куда и Иванушка-дурачок не хаживал. Дабы избежать ненужного конфликта, Стрельцов промолчал, сделав вид, что заснул. Вася еще выстрелил парой контрольных вопросов в воздух, и угомонился, предоставив Артёму в тишине и комфорте наслаждаться болью.
И мечтать о том, чтобы он сделал, окажись в его власти ребята с острова Гладышева.
ГЛАВА 6
Над аккуратным нимбом лысины торчали остренькие рожки, а подбородок курчавился чернильными кольцами бороды. Глаза обрамляли кривые, изломанные очки, почему-то треугольные. Но даже в подобном — разрисованном то ли малолетними озорниками, то ли недоброжелателями из стана конкурента — виде один из кандидатов в градоначальники был вполне узнаваем. Харизму-то никуда не денешь, и сквозь чернильные кляксы пробивается.
Окруживший строительную площадку забор, на котором висел расписанный неизвестным 'художником' агитационный плакат Калинина, напоминал стенд на выставке импрессионистов. Мало того, что плакаты висели на заборе в количестве, сравнимом с числом украшений на пожилой цыганке, так еще и добрую половину из них подпортили любители народного творчества. Не удивительно: строительная площадка примыкала к остановке общественного транспорта, и в ожидании автобуса или троллейбуса студенты, школьники и прочие творческие личности с необузданной энергией и примитивной фантазией коротали время за наскальной росписью. А поскольку ранее расклеенные киноплакаты и цирковые афиши, как снежной лавиной, накрыло изысканными изделиями агитпропа, то и доставалось ныне от ручек и маркеров лишь изображениям кандидатов в градоначальники. Безальтернативно.
В основном это выражалось в пририсованных усах, бородах, хвостах, шляпах, каблуках и прочих предметах. Встречались и подлинные 'шедевры', к сожалению, не вполне цензурного толка. Например, на одном фото после своеобразной коррекции в руке кандидата — известного телеведущего — вместо микрофона оказалась вещь, совершенно не приспособленная для эфира. Даже не вещь, а орган.
Кроме рисунков агитационные листовки украшали также и надписи. В большинстве своем непарламентского свойства; частью раскрывающие сексуальные предпочтения и особенности свободного времяпрепровождения кандидатов, а частью — информация о лицах, к выборам мэра никакого отношения не имеющих. Самые приличные из них были вроде: 'Ванька — лох!' или 'Наташка Петрова — проститутка!' (с сохранением оригинальной орфографии: 'прасти тутка').
Однако усы и бороды доминировали. Это, с одной стороны, свидетельствовало о некоей культурности населения — все-таки не мат, с другой же, являлось своеобразной приметой времени. Тополиный пух, укутавший лужи, означает, что июль на дворе, а усы, очки и бороды на агитационных плакатах — дело к выборам.
На носу выборы, можно сказать, под усами.
Кандидат Калинин смотрел из-под очков строго и взыскательно, словно напоминая о близости часа икс. За последние три недели ни окружение председателя Законодательного собрания, что вполне ожидаемо, ни гренадеры Туманова, что удивительно, Данильца не беспокоили. И Трофимов куда-то запропастился. Лишь злодей прокурор — даром, что в отпуск собирался — о существовании неудобного следователя не забыл и периодически на планерках требовал отчитаться 'по материалам', особое внимание уделяя как раз делу по факту обнаружения двух трупов на острове Гладышева, что легко объяснялось — дело областной подсудности, находится на контроле у вышестоящего прокурора, плюс общественный резонанс и т.д. Однако придирки Кондратьева — явление привычное, за рамки обыденности не выходящее. Он и по другим делам постоянно требовал отчитываться, докапывался — будь здоров. А вот областная прокуратура не беспокоила, невзирая на особый контроль.
Затишье растянулось, буря не грянула. Легкая паника давно улетучилась, и нехорошие мысли Игоря Юрьевича беспокоить перестали. Следователь уже не ждал, что в любой момент трель телефонного звонка громыхнет набатным колоколом или на улице подойдет незнакомый молодой человек и, открыто улыбаясь, поинтересуются, куда делись подлинные вещественные доказательства, изъятые с места происшествия по одному серьезному уголовному делу.
Если о следователе Данильце непримиримые политические оппоненты и не забыли окончательно, то как минимум отложили все связанное с ним и с островными находками в долгий ящик.
До выборов, а то и дальше.
Пока отшумят агитационные страсти, победившая сторона будет купаться в шампанском, а проигравшая лить слезы о грязных технологиях конкурента, изначальном неравенстве и административном ресурсе, пока закончатся судебные споры по жалобам на нарушения законодательства о выборах, много воды утечет. Ручей, а то и река.
Ажиотаж утихнет, и уголовное дело попадет на пыльную полку сейфа. И будет покоиться там до лучших времен, которые — подсказывает опыт — не наступят никогда.
Так Игорь Юрьевич представлял себе перспективы данного уголовного дела. Если, конечно, его не раскрыть. А раскроется или нет дело, напрямую зависело от Данильца. Подобное случается даже не раз в год, а раз в десятилетие. Преступления поголовно и повсеместно раскрывают оперативники, это их работа — 'жуликов' ловить. А удел следователя — процессуальное закрепление доказательств, фиксация того, что накопают сотрудники милиции. Однако по 'островному' делу именно он, следователь, волен решать, лягут ли материалы на пыльную полку или нет, волен определять перспективы. Недаром мудрые люди отмечали: 'кто владеет информацией — владеет миром'. У Игоря Юрьевича некоторая информация имелась в наличии, по крайней мере, он знал, откуда ноги растут. Из окружения Алексея Михайловича Туманова. И если бы захотел, мог дать наводку операм, чтобы они прошерстили это самое окружение, прошлись мелким неводом. Наверняка какая-нибудь рыбка попалась бы. А то и золотая.
Покуда делиться ценными сведениями Данилец не спешил. Разворошить депутатский улей — не то, о чем мечтает рядовой российский следователь. Журналисты вороньем налетят, газетчики, телевизионщики, начнут орать о провокациях, депутатской неприкосновенности и злоупотреблении органов. Вони будет до Лихтенштейна с Люксембургом. К тому же не стоило забывать о том, что сам Леха Туман в силу воспитания, сволочного характера и темного прошлого способен обидеться на инициатора 'провокации' и припомнить потом излишнюю инициативу, выразив неудовольствие посредством девятиграммового подарка. А девять грамм свинца, к примеру, голову Данильца совсем не украсят. Возможность оказать очередную неоценимую услугу Калинину того не стоит, он и так сделал немало.
Вот если бы знать конкретных исполнителей — тогда бы был другой расклад. Никакой перетряски, вони, точечный удар, железные доказательства, и дело в шляпе. Точнее, в суде. И претензии к рядовому следователю минимальные — он лишь винтик в механизме правоохранительных органов. Если бы знать...
Между тем до сегодняшнего дня существенных зацепок по конкретным исполнителям преступления не было. Дураку понятно, что кто-то из тумановских ребят, его уши торчат, но понимание к делу не пришьешь. Оставалось надеяться, что экспертизы что-нибудь дадут или оперативники нароют, хотя 'убойники' энтузиазм уже утратили. Они чуть ли не полгорода перетряхнули, соседей, друзей, знакомых, коллег убитой и ее мужа опросили Безрезультатно. Дополнительную трудность создавало то обстоятельство, что оперативникам не был ясен мотив преступления. В квартире ничего не пропало, ценные вещи на месте, тысячные купюры в кармане брюк 'обгорелого' гражданина уцелели, лишь чуть обуглились. Кольцо на безымянном пальце женщины, и то не тронули. Соответственно, корысть, как возможный мотив, отпадала, и опера разрабатывали другие версии; убийство на почве мести, ритуальное убийство и т.д. И топтались на месте. Кроме того, у них появились более свежие, горячие 'темнухи', требующие раскрытия, и 'островное' дело постепенно 'подвисало'. Откровенно говоря, Игорь Юрьевич не верил, что у оперов получится выйти на след исполнителей, а поскольку рассказывать о ноже, отпечатках, надписи и прочих мелочах он никому не собирался (кто надо, уже был в курсе), то внутренне готовился, используя профессиональный жаргон, 'херить' дело. То бишь выполнить необходимый минимум следственных действий и производство по делу приостановить. Благо, что срок следствия истекает — вот совпадение — едва ли не в день выборов.
В коридоре прокуратуры следователя остановила заведующая канцелярией и сунула в руку кипу скрепленных бумажных листов.
— Игорь Юрьевич, вам почта.
-Спасибо,— Данилец тут же мельком просмотрел текстовое содержание бумаг. Это от криминалистов поступило заключение судебно-дактилоскопической экспертизы. Продираясь сквозь терминологические дебри, Игорь Юрьевич попытался осмыслить результаты дактилоскопии, что называется, не отходя от кассы, но не преуспел. Поэтому пришлось открыть кабинет, расположиться в кресле и приступить к осмыслению в комфортных условиях.
Эксперты, независимо от направления деятельности и стажа работы, почему-то обожали употреблять сложные неудобоваримые термины, которые возможно отыскать разве что в узкоспециализированных справочниках. Судебные медики, криминалисты, баллистики, трасологи, взрывотехники, психологи и все прочие специалисты, осуществляющие производство экспертиз, нагружали собственные произведения эпистолярного жанра таким количеством заумных словечек, что прочтение их, не говоря уже о понимании, представлялось делом довольно затруднительным. Для непрофессионала.
