Месть самураев.

Между тем, Язаки не обманул Натабуру. Все, что он ему сообщил, было истинной правдой — правдой, которая коренным образом изменила его жизнь. Он вообще перестал врать.

Впрочем, новый день не предвещал ничего необычного. Когда Натабура и Афра отправились на встречу с капитаном Го-Данго, Язаки как всегда предался чревоугодию. Он уже приканчивал третью чашку овощного весеннего супа, когда во входную дверь кто-то поскребся.

Нищий, что ли? — решил Язаки и спросил, отдуваясь, как буйвол на пастбище:

— Кто там?

На всякий случай он прихватил свой любимый китайский меч и вообразил себя непобедимым самураем. Действительно, силы в нем было немерено, и он никого не боялся.

— Не откажите страждущему, — раздался мужской голос.

— Страждущему? — удивился Язаки и почему-то открыл дверь — словно его кто-то принудил его к этому.

Перед ним стоял странный человек, который не был похож на японца. Абсолютно лысый, правда, с венцом седых волос на затылке, с выпуклым, морщинистым лбом, с тяжелым взглядом энго*, в какой-то грязной хламиде и с клюкой в руках. Больше всего он почему-то напоминал круглоглазых дикарей, которых Язаки видел в Лхасе. Акинобу и Натабура называли их европейцами. Там они на положении рабов занимались самым тяжелым трудом: рубили камень и строили дороги.

— Слушай, кто ты такой? — поморщившись, спросил Язаки, испытывая вполне понятное чувство брезгливости.

Ему претила сама мысль общения с нечистым. Незнакомец ему не понравился. Страшилище, да и только, подумал он. А рожа... рожа! Такой приснится — до утра не уснешь!

— Ты один?

Незнакомец принес с собой тонкий, едва осязаемый запах серы и еще чего-то непонятного. Язаки даже невольно вспомнил, что так пах только демон смерти — Кадзан.

— А тебе какое дело? — грубо спросил он. — Вали отсюда! — и выставил перед собой тяжелый китайский меч.

Незнакомец сделал вид, что не замечает его, хотя кончик меча колыхался в двух сун от его носа. Язаки это несколько обескуражило. Он мог одним движением кисти отсечь незнакомцу руку, но тот, кажется, ничего не замечал.

— Я пришел за своими вещами, — сказал он очень спокойно, отводя в сторону кончик меча.

— Откуда здесь твои вещи?! — неподдельно возмутился Язаки, повышая голос. — Откуда?! Я тебя не знаю. Вали! — и готов уже был ткнуть наглеца куда-нибудь в шею, чтобы завершить разговор, но не хотел заливать дом кровью.

— Зато я тебя знаю, — самоуверенно произнес незнакомец и как-то незаметно для Язаки очутился на середине комнаты. — Где он?

— Кто? — Язаки вынужден был повернуться.

В этот момент китайский меч показался ему самым бесполезным оружием, и Язаки обреченно опустил его. Что-то ему подсказало, что убить этого человека не так просто и что у него не хватит для этого духа.

— Мой шлем ямады.

— Почему он твой? — уже не так резко спросил Язаки, потому кое о чем начал догадываться.

— Потому что он принадлежит мне!

Тут Язаки признал в нем Бога Яма. Точно, немея, подумал Язаки, он. Он — Черный самурай, который скакал на невидимом коне. Но его же убил Натабура?! Наму Амида буцу!

— Ну, так где же?! — напомнил Бог Яма, видя, что его собеседник готов от ужаса лишиться чувств.

— Я его отдал... — пролепетал Язаки, роняя на пол меч.

— Кому?

— Этому... как его... — Язаки забыл. — Кадзану!

— Кадзан пропал, — ровным голосом сообщил Бог Яма.

— Он забрал ямады и ушел, — снова нашелся Язаки.

— Где же тогда Кадзан? — не поверил Бог Яма и прищурился.

Язаки еще больше стало не по себе. Он пожал плечами — мол, ничего не знаю, и незаметно прислушиваясь, надеясь, что каким-нибудь чудом вернется Натабура и избавит его от непрошеного гостя. Но Натабура мог заявиться не раньше вечера, а Афра как назло ушел с ним. Стало быть, надо рассчитывать только на себя.

— Ушел! — как можно более твердым голосом сказал Язаки. — Знать ничего не знаю.

— А за деньги?

— За деньги? — Язаки показалось, что он ослышался.

— За деньги!

— За деньги подумаю, — признался Язаки, не ощутив в голосе Бога иронию.

Действительно, когда он вспомнил о своем кровно заработанном богатстве, то засомневался — стоит ли упорствовать. Но я действительно не знаю, где этот демон. Что же придумать? — лихорадочно соображал он.

*Энго — летучие оборотни из промежуточных миров.

— Вот что, — почти миролюбиво сказал Бог Яма, — отдай мне ямады и сразу получишь половину своих денег. Вторую половину — за знак Ада. Верни и его!

Бог Яма не мог убить человека. Он мог извести его любым известным способом, кроме кровопускания. Но убивать Язаки не входило в планы Бога Яма. Язаки был для него слишком мелкой сошкой. Вот только помощник пропал. Да и я, дурак, подарил Черный Знак Ада — каба-хабукадзё. Он глядел на Язаки с плохо скрываемым раздражением. Нашел кому дарить! Такому уроду!

— Натабура сейчас вернется! — на всякий случай сообщил Язаки.

— Как вернется?! — оторопел Бог Яма. — Он что жив? Я же его убил?! — и понял, что проговорился. Он едва не схватился за голову. Теперь уж точно все пропало — если Язаки и Натабура пожалуются Богине Аматэрасу, то точно несдобровать. Догадались они! Догадались! Надо было срочно придумать что-нибудь такое, чтобы Язаки не заподозрил меня в коварстве.

— Ты чего, старик! — наглея, начал заводиться Язаки. — За такие речи!.. — он оглянулся на середину комнаты, где одиноко возлежал меч.

— Ладно, ладно, — едва сдерживая панику, сказал Бог Яма. — Оставь ямады себе. Заодно и каба-хабукадзё. Деньги я тебе верну. Но... — Бог Ямады сделал злорадную паузу. — Ты никогда не сможешь ими воспользоваться, ибо я все же тебя накажу.

— Ова! — воскликнул Язаки. — Ова! — и подался в самый дальний угол, едва не споткнувшись о злополучный меч.

Он бы с удовольствием сбежал и дальше, но бежать было некуда.

— Я тебя так накажу, — добавил Бог Яма, — что ты будешь помнить всю жизнь! Знай, отныне ты станешь человеком, лишенным честолюбия. И никогда не будешь думать о себе, а только о других людях. Ты будешь любить всех, но только не самого себя!

— Не хочу! — закричал Язаки. — Не хочу! Не буду!

Он выскочил на середину комнаты, чтобы схватить свой любимый китайский меч и зарубить этого страшного, подлого Бога Яма. Искромсать на кусочки, — чтобы он только замолчал, ибо сила его была в его голосе.

Но Бог Яма только громогласно рассмеялся:

— Ха-ха-ха!.. Стань пророком!!! Отныне и навсегда!

Язаки даже не успел произнести: 'Наму Амида буцу!', как лишился чувств. А когда очнулся, то Бога Яма в комнате уже не было, пахло только серой. Зато рядом стоял знакомый мешок с деньгами и драгоценностями. Язаки равнодушно посмотрел на него и даже из презрения пнул. Впервые в жизни деньги не вызвали в нем никаких чувств, кроме брезгливости. Зато я стал этим, как его, пророком, вспомнил он и ощутил странную, доселе непонятную гордость. Может, быть пророком тоже неплохо, подумал он. Надо попробовать! Надо ощутить себя в новом качестве. Он пробежался по комнате и едва не взлетел под потолок. Ох, хорошо, подумал он и принялся ждать Натабуру, которому с нетерпением все и рассказал.

Глава 7.

Верность бусидо

Кантё Гампэй все надоело. Ноги болели. Жена где-то на краю свет, дети еще дальше. И хотя деньги в конце концов доставили и они с Бугэй даже переехали назад в богатый район, настроение у него не улучшалось. Наоборот, день ото дня он все больше хмурился и с недовольством поглядывал на своего помощника. Бугэй оказался не только ленивым, о чем кантё подозревал еще на своей джонке 'Кибунэ-мару', но глуповатым, а главное — своенравным, что было хуже всего. Прежней власти над ним Гампэй уже не имел, и Бугэй пользовался этим, слушался его исключительно из-за денег, которые требовал при любом случае: на еду, на одежду, даже, имел такую наглость, — на то, чтобы пойти погулять в веселом квартале Ёсивара, который находился на юго-западе Киото. А так как веселый квартал закрывался в полночь, Бугэй дошел до того, что отсыпался в ближайшей канаве, а утром чуть свет ломился в ворота. Пару раз ему доставалось от охранников Ёсивара, но он вновь и вновь отправлял туда, спускать деньги кантё Гампэй. Кроме этого Бугэй пристрастился к местному лакомству — батату в сахарной пудре, и ел его в неимоверном количестве. Кантё Гампэй считал это баловством и детской забавой. Но давно махнул на Бугэй рукой и решил, что избавится от него при первом же удобном случае. Пока такого случая не представлялось.

Гампэй давно заподозрил неладное. Пять дней Бугэй шпионил за Язаки и ничего не нашпионил. Обмануть хочет, понял кантё. Думает, что я ничего не понимаю. Думает, что Гампэй старый, ничего не замечает. Ладно, пусть шпионит. Деньги я всегда сумею забрать. Куда он денется дальше своей деревни? Поэтому кантё Гампэй особенно и не беспокоился. А вот получить триста монет за жену субэоса Камаудзи Айдзу можно было попробовать. Верное дело. Для этого надо было всего-навсего возобновить знакомство с капитаном Го-Данго, который питал к госпоже Тамуэ-сан самые теплые чувства. Недаром он прожужжал о ней все уши. Через него можно было выйти, если повезет, и на Натабуру, а где Натабура — там и Язаки, а значит, и деньги. С этой целью кантё Гампэй отправился в харчевню 'Два гуся', где обычно околачивался капитан Го-Данго.

Прошел, день, два. За ним никто не пришел и не арестовал. Похоже, на этот раз все обошлось. Интересно, почему? — ломал голову капитан Го-Данго.

В тот вечер он был особенно хмур и пил, как последний бондарь. И все равно, несмотря на то, что после двенадцатого кувшина сакэ Гампэй стал незаметно выливать божественный напиток в реку, капитан Го-Данго оставался трезв как стеклышко. Гампэй не мог с ним тягаться.

Они сидели в веранде, которая углом выходила на реку Окигаву, над их столом свешивалась ветка кедра со смолистыми шишками, на другом берегу светились огни, по воде скользили лодки, и слышалось: 'Смот-ри-ри-и... смот-ри-ри-и...'

Ночной Киото был прекрасен. Пролился весенний дождь, и воздух был насыщен запахами цветов вишни и кедровых шишек. Но кантё Гампэй было все равно: в своей жизни он навидался столько больших и маленьких городов, что столица Мира не производила на него особого впечатления. Ему больше нравился Чанъань, но жить он в нем не мог, потому что китайцы точно так же не любили японцев, как японцы не любили китайцев.

— Нет, — говорил капитан Го-Данго, — я себе не так представлял свою жизнь.

— А как? — спросил кантё Гампэй в надежде разговорить капитана.

— Ха... Одно время я хотел командовать большой армией. Но меня предали, — он тяжело вздохнул, вспоминая прошлое.

Настоящее — это время, отпущенное на размышления, вдруг подумал он и был рад этому маленькому открытию.

— Ты еще молод, — сказал кантё Гампэй, — еще можешь наверстать. Это я стар, как гнилой канат. И то хорохорюсь. А ты... А-а-а... У тебя все впереди! Что ты!

Вряд ли это были честные слова, но кантё Гампэй сказал именно так. Возможно, в тот момент он говорил даже искренне, хотя давно утратил чувство справедливости, и честно говоря, его не волновали проблемы капитана. Он хотел лишь одного — обеспечить свою старость.

— Нет у меня жизни. Ни впереди, ни позади, — пробормотан Го-Данго, подзывая хозяина, чтобы принесли еще сакэ. — Погорячее, — попросил он.

Кантё Гампэй насторожился — сейчас проболтается о Натабуре! Он затаил дыхание. Трехдневные усилия наконец дали результаты.

— А что у тебя есть? — спросил он.

— Ничего — страшно пьяным голосом сообщил капитан Го-Данго.

Впервые за три вечера, которые они проводили вместе, капитан заметно опьянел. Они сидели с полудня, выпили немереное количество сакэ и съели множество самых разных блюд.

— Я любил женщину, но она оказалась женой другого.

— Кого же? — кантё Гампэй делано выпучил глаза.

Капитан Го-Данго вздохнул. Он вообще в этот вечер вздыхал чаще обычного.

— Моего друга Натабуры. Я понял, что у хорошего человека нельзя отбивать жену. Это не подобает самураю.

— Жену? — кантё Гампэй сделал вид, что еще больше удивился. — Какую жену?

Что-то ему подсказывало, что женщины в жизни не главное, что всему свое время и что в его возрасте больше заботятся о душе. Но этот вопрос был спорен, и кантё Гампэй никому не навязывал свою точку зрения. Но он мог понять собеседника и даже дать совет.

— Честно говоря, я пробовал, но у меня не получилось.

— Неужели она так хороша? Может, ты плохо пробовал? А она даже не подозревает.

Капитан Го-Данго тяжело вздохнул:

— Я даже ее украл, но это ни к чему не привело. Она отвергла меня.

— А Натабура?

— А что Натабура?! Он вправе убить меня в любой момент. Я в его власти. Зачем мне жизнь?!

— Он здесь, твой друг? — перешел кантё Гампэй к главному.

Казалось, большой и добродушный капитан Го-Данго даже не насторожился.

— Здесь, в городе. А где еще? — он потянулся к кувшину и разлил по чашкам сакэ.

В воздухе повис тонкий аромат трав, но ни капитан Го-Данго, ни кантё Гампэй этого не почувствовали. Они вливали в себя сакэ, как воду, не ощущая вкуса. Закусывать им уже не хотелось, хотя стол ломился от снеди.

Тема разговора переменилась, кантё Гампэй понадобилось некоторое время, чтобы снова повернуть его в нужное русло.

На самом деле, Го-Данго прикусил язык, испугавшись, что проболтался. Я что-то сказал о заговоре, тяжело вспоминал он, или не сказал? Точно он припомнить не мог. Мысли были тяжелыми, как горы Оу. Но самурайская жилка, которая жила в каждом из воинов субэоса Камаудзи Айдзу, заставила его изменить разговор.

— Все, — сказал он. — Пора идти.

Он вспомнил, что утром должен встретиться с Натабурой, а потом с Гёки. Эта мысль немного его отрезвила. Да и трезвел он прямо на глазах: только что движения капитана были размашистыми, но в следующую кокой стали более осмысленными. Здоровый, бугай, неприязненно подумал кантё Гампэй. Здоров. О Натабуре я так и не выяснил. А то можно было бы пойти ткнуть стражей в их дерьмо и заявить, что они не там ищут.

— Пойдем вместе, — предложил кантё Гампэй. — Я провожу тебя.

— Нет, — стараясь быть добродушным, произнес капитан Го-Данго. — Это я тебя провожу. Трактирщик, мы уходим! Давай наше оружие.

Прибежал хозяин заведения и, кланяясь, протянул каждому его дайсё. Рассовав мечи за оби, пошатываясь и добродушно хихикая, они вышли на берег реки. Перед входом в харчевню горели фонари. Ни кантё Гампэй, ни капитан Го-Данго не заметили, как следом за ними выскочила тень и растворилась в темноте ночи. Под ногами захлюпала весенняя грязь. Они брели, не разбирая дороги, и хитрый кантё Гампэй пытался разговорить капитана Го-Данго.

— Где твой друг живет? — спрашивал он.

— Не помню, — капитан делал вид, что по-прежнему пьян.

— Я отведу тебя к нему.

— Я сам кого хочешь отведу.

Так болтая, перебраниваясь и посмеиваясь, они выбрались на центральную набережную реки Ёда, перешли мост Макабэ и очутились в благородном квартале цветочников, которые трудились исключительно на императора и регента.