Кто поверит эху? - Часть 1

У заставы Хуни остался небольшой отряд. Остальные поехали на восток, по течению горной речушки.

К переправе, наведенной через реку примерно в двух третях пути до цели, прискакали уже за полдень. Солнечные лучи немного развеяли подавленность, охватившую почти всех в отряде.

Разведчики, поняв, что птицы молчат, насторожились, подали отряду знак остановиться — кони затанцевали на месте, всадники озирались по сторонам.

Тагари с перевязанной головой ехал одним из первых — не узнать его было трудно, не только по форме, но и по мощному сложению.

— Здесь кто-то... — начал, подъехав к нему, один из разведчиков.

Энори метнулся вперед и вправо, загораживая генерала. Стрела свистнула, и ей ответил десяток стрел воинов Хинаи; всадники мигом спешились и натянули луки, прячась за лошадей.

Там, где таилась засада, два трупа остались в кустах, один раненый сумел уползти — недалеко, впрочем; еще один из напавших убежал невредимым.

За ним отправились следопыты.

Генерал обернулся тревожно, и увидел Энори, который по-прежнему находился в седле. С удивлением смотрел на торчащую под ключицей стрелу, на тонкую алую струйку; не различить на черном, только там, где располагались белые узоры, видна была кровь.

Приложил ладонь к этим узорам, отнял — и разглядывал пятна, размазанные по линиям на руке. Недавно уже было подобное, только и крови было куда меньше, и опасности никакой...

К нему подскочили, готовые подхватить, если вдруг упадет, дивясь, что он все не падает, поддерживали — он и с коня сошел сам.

Стрела из засады — дело привычное, но сейчас генерал был бледнее обычного, и не за себя испугался. За другого — и всевидения его боялся. Снова спас, на сей раз подставившись под удар...

А Энори не отталкивал руки, что поддерживали его, и стоял прямо, только взгляд стал невидящим, будто юноша прислушивался к чему-то, происходящему внутри.

Мягко он взялся за стрелу.

Генерал перехватил его руку, но отпустил, услышав едва различимое:

— Не мешайте мне...

Одним рывком выдернул стрелу с широкими зазубринами — такие достают осторожно, проталкивая, чтобы вышла с другого конца...

Кровь хлынула, и даже черное сукно стало ярко-красным. Энори зажал рану ладонью. Больше на его лице не было любопытства или удивления, оно стало почти прозрачным, как тонкий фарфор.

— В крепость, — сказал тихо, непостижимым образом все еще держась на ногах. Изо рта вытолкнулась кровь, будто обрадовавшись новой дороге. Только тут окружающие словно очнулись от наваждения.

— Повязку, идиоты! — крикнул генерал. Сжимал в руке стрелу, понимая, что вошла она глубоко, и после рывка... Вся верхушка легкого должна быть разорвана в клочья. Почему он позволил этому юнцу себя убить?!

По дороге Энори едва дышал — казалось, куклу везут, а не человека; но, когда вестник от всадников генерала достиг ворот Тай-эн-Таала и с размаху ударил в висевший возле них бронзовый диск, внезапно открыл глаза и посмотрел по сторонам ясным взглядом.

— Я не собираюсь ни на Небо, ни в Нижний дом, — сказал он подъехавшему Тагари, — тихо, с трудом, но на губы легла странная усмешка, не похожая на обычную чуть лукавую полуулыбку.

— Зачем?! Нет, не говори ничего...

Он и не сказал — посмотрел на небо, где, предвещая дождь, летали стрижи.

Солдат гарнизона известие о вылазке северян или бандитов по большей части оставило равнодушными — не привыкать. Хотя подобраться столь близко — такого давно не случалось. А вот известие о страшном пожаре — это проняло и бывалых стражей границ. Наиболее суеверные заговорили, что здесь нечисто — прогневили то ли местных духов, не иначе... Не может крепость сгореть так стремительно. Эти разговоры старшими по званию пресекались в зародыше, но совсем искоренить их не удавалось.

А Тагари, при всей вере в силы незримые, больше вспоминал брата с его предостережением. Кэраи, вот кого сейчас не хватало. Он бы понял, наверное...

Тем временем раненого разместили в комнатке на западной стороне. Когда-то здесь гостила жена генерала... давно это было, но остались тяжелые занавеси на окне, и полог, отгораживающий стоящую в нише кровать.

На умирающего Энори не походил. Дышал часто, прерывисто и неслышно, был белее изморози, даже губы сиреневые — но отказался лечь, полусидел на подушках. Не силой же его укладывать! И еще разговаривал, тихо, но четко вполне.

— Со мной все будет хорошо, господин генерал. Но я должен покинуть крепость.

— Тебе нельзя говорить.

— Нельзя мне оставаться здесь. Я должен ехать.

— Тебя привязать к кровати?

— Я... — замолчал, не в силах подобрать слов. — Когда вы наконец начнете мне верить?

— Верю тебе. Давно. Будто не знаешь сам. Но я разбираюсь в ранах получше тебя. Умрешь на полдороги, даже если тебя будет кто-то поддерживать в седле. А повозку отрядить — невозможно.

— Никакой повозки не нужно... Я устал спорить, — сказал он тихо, прикрыл глаза. Генерал ждал некоторое время — юноша не шевелился, похоже было, что он заснул.

Зная непредсказуемый нрав советника своего, на всякий случай рявкнул на лекаря:

— Головой все ответите, если что!

— Не беспокойтесь, господин генерал. В горячке такое бывает... человеку кажется, что он здоров. Но он не сможет и встать, не то что выйти из комнаты.

— Это я и сам знаю.

Война учит принимать раны как должное. Но выдержка Энори поразила бывалого воина. За годы, проведенные в Осорэи, он не получил даже ссадины, и казался весьма изнеженным существом. Теперь же спокойно переносил боль, слабость, и еще порывался куда-то ехать!

И если бы бредил... у него был вполне ясный взгляд, хоть глаза и запавшие.

Невозможно...

Впрочем, вот уж кто удивлял столько раз, что пора бы перестать удивляться.

С тех пор, как восемь лет назад встретил его у ручья, с язвительными речами, и блестящей форелью в руках...

Ливень шуршал плотно и монотонно. Генерал, стоя в открытой галерее, рассматривал паутину, всю в каплях дождя. Она казалась темно-серебряной, вздрагивала от порывов ветра. В центре должен быть паук, но его нет.

Вздрогнул от мысли — тот, кто лежит сейчас в постели за стеной, не делает зла. Не считать же таковым выходку вроде этой, с письмом... но он всюду, и без него невозможно. Всюду, как... этот дождь.

Может, быть, лучше ему умереть?

Генерал словно очнулся, испуганно сделал отвращающий жест. Это все от удара, он не хотел это думать. Упаси Небо! Тогда все пропало... удача оставит его самого окончательно.

Дождь прекратился, вновь прояснилось, лишь остатки клочковатых туч ползли по небу. Солнце спустилось промеж двух гор; сосны казались черными, в просветах меж ветвей полыхало небесное пламя, напоминая солдатам крепости о другом пожаре. Лекарь снова заглянул к раненому, как делал это каждые полчаса. В предыдущие визиты заставал того с опущенными веками — сон ли, забытье — и уходил столь же бесшумно, как появлялся. Только б не потревожить. Выживет раненый, или умрет, не мог бы сказать. Пока держится хорошо...

Энори не спал. Полулежал на подушках, осунувшееся, заострившееся лицо было восковым. Врачу показалось, что глаза юноши полыхнули желто-зеленым. Но он отвернулся, закашлялся, на губах опять появилась кровь.

— Отодвинь занавеску и открой ставни, — сказал через силу.

— Яркий свет вас побеспокоит...

— Открой...

Лекарь повиновался. Комната словно вспыхнула, залитая оранжевым пламенем.

— Закат... — прошептал Энори.

Врач смотрел на него в замешательстве — юноше явно стало хуже, и стоило позвать господина генерала.

— Не вздумай, — Энори, похоже, прочитал его мысли. Он по-прежнему жадно глядел на закатное пламя. Руки, истончившиеся, неподвижно лежали и казались мертвыми.

— Уходи.

— Вам нельзя говорить.

Как ему вообще подчиняется голос?

Врач подошел, откинул тонкое покрывало. Потемнел лицом — повязка снова в крови.

— Уходи.

— Невозможно, надо сменить повязку...

— Нет... не делай того, о чем пожалеешь. В последний раз говорю — уходи. Мне надо быть одному... — медленный голос напоминал сейчас густую смолу.

...Можно, конечно, попробовать силой перевязать — он сейчас едва способен шевелиться. Но все же способен... не убьет ли подобное принуждение? Всяко нужно сказать господину генералу...

Тот рассердился — велел делать, что нужно. У мальчишки, может, помрачение рассудка?

Что ж, отвечать за последствия врач был готов.

Когда они с другим лекарем вошли в комнату меньше чем через четверть часа, увидели пустую кровать.

Не было одной из лошадей у коновязи — той, на которой собирались отправить гонца в Осорэи. Караульные уверяли, что никто к лошадям не приближался.

— Знакомо, — генерал не стал слушать. — Другие идиоты допустили пожар и тоже не видели ничего.

Ворота оказались открыты.

— Он мог отвести глаза, — сказал молоденький солдат старшему товарищу — тихо, чтобы слова не достигли уха Тагари Таэны. Слух пополз по крепости, люди не удивлялись особо — если ему под силу взгляд в будущее, то отвязать коня и уехать незамеченным точно сумеет. Особенно на ночь глядя.

Солдаты не слишком горели желанием искать Энори — в потемках под грозящими поразить стрелами. Правда, иным людям генерала юный советник раньше пришелся по сердцу, они искренне желали найти его, и найти живым.

Как бы там ни было, приказ прозвучал, и оставалось его исполнять.

Тагари Таэна места себе не находил. Ему чудилось тело, забросанное ветками... через них виднелось тонкое черное сукно с белой вышивкой, хотя юноша, покидая крепость, был едва одет, и вовсе не в черное.

— Он не мог умереть... он не ошибается... Демоны нижние, почему я его не отпустил сразу?! Нет, у него не хватило бы сил...

Полчаса миновало, когда факелы замелькали, подавая сигнал. На дороге нашли тела двух караульных, тех, что несли службу на одной из ведущих в крепость дорог. Отчего люди умерли, понять не удалось. Форма младшего была слегка испачкана кровью, но на телах ран и даже царапин не оказалось. Глаза одного были открыты, лицо выражало ужас. Второй казался мирно спящим.

— Те же, что и стреляли, — предположил один из старых солдат. — Они еще бродят в округе...

Генерал согласился с ним, узнав о найденных трупах. Поиски прекратили — заходить дальше значило рисковать понапрасну.

— Убирайся из Хинаи подобру-поздорову! — сказал Таэна лекарю, упустившему пациента. — Если ты не смог тяжело раненого удержать... Лучше проваливай, пока я сам тебя не придушил.

Несчастному не оставалось ничего, кроме как взять коня и покинуть крепость — заполночь, дорогой, на которой недавно нашли мертвых и где, возможно, поджидали убийцы.

Генерал всю ночь мерил шагами комнату, под утро отдал приказ — пусть организуют поиски, осматривая окрестности. Следы лазутчиков, или Энори, хоть что-то должны найти, помимо убитых! Сам он сейчас покинуть крепость не мог, долг повелевал оставаться.

Глава 15

Два месяца. Солнечные дни, совсем немного дождей и нередко по вечерам — туман, будто сползающий с гор. Порой не успевал отследить, как меняются сутки, и даже забыл про день рождения брата, хотя всегда хранил в памяти, в отличие от него самого. Из Столицы подарки слал, а тут позабыл — если б не домочадцы...

А в Хинаи сделал всего ничего, по крайней мере, если смотреть широко. Слишком мало, даже если на будущее смотреть. Провинции нужны еще деньги, и поступать они должны без перебоев. Это значит, у многих людей, увы, поменяется жизнь. Старался не трогать крестьян и простонародье, но тут ничего нельзя сделать: все, что происходит выше, отражается и на них.

Приказы он старался отдавать внятные, и быть справедливым — для желающих работать ничего неприемлемого. К тому же Кэраи порой больше был склонен договориться, чем Айю, который при всей своей мягкости иногда упирался и действовал по старинке.

...Бесконечные тяжбы, где чья земля, кто занял чье место и что имел право делать, а что нет. Кто у кого сколько украл при строительстве, отписал лишнего, поставил негодный товар. Не в судах дело, конечно, а в том, что дела пересматриваются раз по десять, будто судьи разучились решения принимать или делать им нечего. В юности — он помнил — отец не допускал такого болота.

— Почему не я родился старшим, — сказал он однажды с досадой помощнику. — Я уважаю брата, но он мог бы смотреть не только на крепостные зубцы. Честное слово, у медведя в берлоге больше порядка.

— Это и моя вина, — печально ответил Айю.

— Кто выше стоит, на том и ответственность больше. Но что делать, мы живем здесь и сейчас, нет смысла гадать, что могло бы пойти по другому.

Он чувствовал неловкость из-за собственной вспышки. Что старший брат не чиновник, не управленец, а воин, прекрасно знал. Так что надо благодарить Небо, что успел вовремя. Еще бы лет пять, а то и три года, и поводья перешли бы в другие руки, а сразу за переворотом подоспела Столица.

— Нас нарочно хотят запутать в эту паучью сеть. Пусть пробуют, а мы вырвемся, — сказал, снова ощущая некоторый азарт. Противников не боялся, обидно было за упадок мощи родного Дома.

Нажить врагов он не опасался. Еще с тех времен, когда совсем молодым нашел лишние траты при поставке драгоценных вин во дворец. И когда добился пересмотра стоимости ремонта одной из городских стен и дороги, ведущей к ней, тем самым помешав кое-кому нагреть руки.

Правда, тогда у него был высокопоставленный покровитель, которому эти люди как раз не были друзьями.

Однако убить его все-таки попытались, видимо, без согласия свыше, потому что одной попыткой все ограничились. Тогда повезло — метательный нож просвистел мимо, едва задев стойку-воротник дорожной куртки...

Вышитый голубым и аметистовым шелком футляр дорогой книги. Работа нездешняя, но и не столичная — как раз кого-то из мастерских Серебряного озера, только несколько десятилетий назад.

Открыл футляр, пробежал глазами сшитые и свернутые в свиток листы. "Жизнеописание великого путешественника по прозвищу Кленовый Посох, им самим сочиненное". Подарок, негласная благодарность за поддержку в прошлом от одной из почтенных семей Осорэи.

"И шел Кленовый Посох, посещая все новые земли, и не во всех его встречали приветливо; но чаще удавалось договориться с местными жителями, и странник получал кров и еду..."

Различным способом "договориться" с ним, Кэраи. пытались несколько раз — конечно, не мелкая сошка, чиновники покрупнее, или члены их родовитых семей. Он удержался от соблазна поступить жестко и ограничился прозрачным намеком на бессмысленность подкупа. И отдал приказ строже следить за этими людьми.

...Текст на странице книги сменился стихом и рисунком — зубцы крепости на горной вершине.

Они ничего не могут пока, говорил Айю. Но палки в колеса будут вставлять. Он и сам это понимал. Те, кто помельче, сами вряд ли отвяжутся; те, что покрупнее, будут использовать мелких. Значит, пристальней надо смотреть, кто за кем стоит.

Плохо, что недовольство, тихое пока, началось даже в тех верных семьях, которые не затронули перемены. Потерявшие теплые места недовольны были в первую очередь, хоть открыто роптать не могли. Скоро подобных им будет еще больше, и среди них много отпрысков видных семей. И, увы, для верных их Дому семей не исключение делать не может.