Родные миры

Я подхватил женщину под бёдра, намереваясь таким образом добраться до кровати. Правда, когда она в ответ обхватила меня ногами, тихо выдохнув возле самого уха "пожалуйста", стало понятно, что идея обречена на провал. Сил не нашлось даже для того, чтобы окончательно раздеться: для этого надо было на несколько секунд прервать поцелуй, что было решительно невозможно.

От двери мы в итоге так и не отошли, всё случилось на том же самом месте. Грубо, без всяких прелюдий; нам обоим слишком хотелось близости, чтобы откладывать её на какие-то мгновения. Женщина цеплялась руками за мои плечи, я обеими ладонями сжимал её бёдра, и наш бессвязный шёпот смешивался в тишине с мягким влажным звуком, сопровождавшим каждый короткий взлёт. И одно только это возбуждало до полной потери разума. Длинные плавные движения вверх-вниз, сильные и глубокие, — пока она не выгнулась в моих руках с тихим вкрадчивым стоном на выдохе. Разрядка оказалась очень быстрой и яркой, как вспышка молнии, и я прижался лбом к твёрдой прохладной поверхности двери, пережидая темноту в глазах и с наслаждением вдыхая запах женщины, которую сжимал в объятьях.

Моей женщины. И духи с ними, с рассуждениями, логикой и принципами! Я временно не готов поступать разумно.

Несколько секунд я так простоял, потом всё-таки добрался до кровати и присел на её край, не выпуская Яронику из рук.

— А почему ты назвал меня ведьмой? — поинтересовалась она, слегка отстраняясь чтобы стянуть с меня рубашку.

— А как тебя ещё назвать? — ворчливо ответил я вопросом на вопрос. — Со мной такого безумия никогда не случалось, чтобы одна-единственная женщина полностью занимала всё внимание, не давая больше ни о чём думать. Я, например, совершенно не помню, что этот профессор говорил днём, зато помню, что ты на меня ни разу не посмотрела. Это нормально?

— Я смотрела почти не отрываясь, — хмыкнув, созналась женщина. — Краем глаза; у нашего пола вообще хорошо развито периферийное зрение, а у меня оно ещё и тренированное. Хотя всё равно рисковала заработать косоглазие.

— Как приятно осознавать, что не я один мучился, — с усмешкой прокомментировал я это заявление. — Признавайся, ведьма, специально издевалась?

— Конечно, специально, — спокойно согласилась она. — Мне Пи предложила проверить, действительно ли ты ревнуешь, простейшим способом: высказать фривольное предположение в адрес Алексея и наблюдать за твоей реакцией. Реакции не было, я решила, что это всё глупости. Потом твой младший пришёл, и опять начал доказывать, что ты на самом деле ревнуешь, только не сознаёшься. Я подумала и решила: а и духи с тобой, буду откровенно флиртовать с землянами, а там или ребята окажутся правы, или я хоть отвлекусь и получу удовольствие.

— Пороть. Нещадно! — хмыкнув, назначил я лечение. — Мерзавка.

К этому моменту мы за разговором успели окончательно обосноваться на кровати, и лежали, сплетясь в единый организм подобно тем существам с безымянной планеты. И почему-то сейчас иную форму бытия даже представлять себе не хотелось.

— Ладно, с ведьмой замнём для ясности; а почему ты меня вдруг Никой назвал? — благоразумно сменила она тему.

— Когда? — я озадаченно нахмурился я.

— Буквально только что, у двери.

— Кхм. Ты сейчас пытаешься добиться от мужчины объяснения, что он говорил во время умопомрачительного секса. Ты делаешь это осознанно, или просто не подумав? — ехидно фыркнул я.

— Пятьдесят на пятьдесят, — откликнулась она, и в голосе явно звучала улыбка. — То есть, я понимаю, что это наивно, но всё-таки надеюсь, что ты сообразишь.

— Не знаю, — хмыкнул я, честно пытаясь оправдать её надежды. — Может, потому, что звучит мягче. Меня и на ясную голову подмывало, — кстати вспомнил я. — А что? Ты против?

Она почему-то долго молчала, прежде чем ответить. Потом глубоко вздохнула и изрекла, явно скрепя сердце:

— Ладно. Тебе можно.

— Однако! Тебе настолько не нравится этот вариант?

— Да не в том дело, — отмахнулась Яроника. — Так, субъективные глупости.

— Конкретизируй.

— Как ты метко заметил, это сокращение действительно звучит гораздо мягче. Это имя как будто делает меня немного другой; более слабой, более нежной, более беззащитной. Обычно это довольно неприятное ощущение, но... кажется, я согласна побыть для тебя такой. Главное, не злоупотреблять, — она насмешливо хмыкнула. — Меня так всего двое называли: та, кто почти заменила мне мать, и тот, в кого я по молодости имела дурость влюбиться. И если к первой претензий нет, то второй очень меня разочаровал и обидел, а я крайне мстительная женщина, имей в виду, — она тихонько захихикала, потом приподнялась на локте, заглядывая мне в глаза; взгляд был совершенно серьёзный и никак не вязался с насмешливым тоном. — Для меня это важно, Кар. Это доверие. Оправдай его, ладно?

— Постараюсь, — растерянно пообещал я.

Подумать только, какие странные вещи порой имеют для людей принципиальное значение. Сокращение имени; казалось бы, какая разница, как буквы переставить и какие выкинуть? Оскорблением не становится, и ладно.

Я бы даже пожалел, что спросил, и забрал бы слова назад, если бы не одно "но". Это оказалось до дрожи приятное ощущение: осознавать степень её ко мне доверия и быть в этом единственным. Хотелось надеяться, что после такого ревность не будет отравлять мне жизнь. Хотелось, но всерьёз не верилось.

Это я Кверру мог говорить что угодно и надеяться, что тот поверит, но себе стоило уже наконец признаться: попал ты, Кварг Арьен, и попал так глубоко и конкретно, как не попадал никогда прежде. Проще говоря, влюбился не то что по уши — с головой, и, похоже, всерьёз.

Впору помянуть мать с её пророчествами. Лундра могла быть сколь угодно безалаберной женщиной и плохой матерью именно с точки зрения материнских обязанностей, но при этом она была очень по-женски мудрой. Единственный раз она решила всё-таки поговорить со мной о чувствах. Правда, момент выбрала не слишком удачный: плохая идея, обсуждать подобные темы с упрямым и самоуверенным тридцатилетним мужиком со вполне сложившимся характером и взглядами на жизнь. Но тем не менее сейчас я снова вспомнил её сказанные с сочувственной насмешкой слова.

"Как бы ты ни дёргался, парень, — заявила она, затягиваясь сигаретой, — что бы ты себе сейчас ни думал, как бы себя ни ломал, а темперамент не убьёшь. Смирись, ты слишком похож на меня, чтобы в твоих силах было это изменить. Не спорю, моя вина, что у тебя вообще возникли подобные мысли, — что это нужно менять, — но исправлять ситуацию поздно, ты уже упёрся. Главное, помни: рано или поздно всё тайное становится явным, и надеяться на обратное бессмысленно. Не знаю, как это будет; может, на службе что-то такое случится, коль уж ты на ней так повёрнут. Я бы предпочла, чтобы это была женщина. С удовольствием посмотрела бы, как мой вроде бы разумный и такой сдержанный старший начнёт метаться, биться головой о стены, дурить и чудить так, что младшему и в страшных снах не снилось. Всегда приятно наблюдать, как кто-то, считающий себя самым умным, вдруг садится в лужу и начинает вести себя как полный придурок. Тебя, парень, не за рост в разведку не взяли, а за десяток разбитых носов на счету. И бабы у тебя все одна другой бешеней по той же причине: характер чуют, мы это вообще всегда очень хорошо чуем. Запомни, легко оставаться спокойным и сдержанным, только когда тебе по большому счёту плевать на результат. А вот когда будет не плевать, вот тогда ты меня вспомнишь. Надеюсь только, не будет слишком поздно".

Первый раз я вспоминал эти слова после той безобразной вспышки, когда я Правой Руке лицо начистил. И наивно полагал, что хуже не будет. Три раза "ха".

Впрочем, нельзя сказать, что сейчас всё действительно было плохо. Если рассматривать ситуацию с точки зрения общечеловеческих ценностей и среднестатистических привычек, даже отлично. Рядом со мной женщина, от одного только вида которой кровь начинает закипать. Я влюблён как мальчишка, со всеми минусами и плюсами этого удивительного состояния, — тоже редкость в сорок пять лет. Более того, эта самая женщина, похоже, отвечает мне взаимностью.

Паранойя, конечно, пыталась высказаться, что с Яроникой никогда и ничего нельзя знать наверняка, и она способна сыграть что угодно. Но тут парадоксальным образом логика вставала на сторону чувств и задавала простой и закономерный вопрос: "нафиг глюму плазмомёт?" То есть, какой смысл ей такое играть? Какая от этого может быть выгода? С точки зрения выгоды гораздо полезней было сосредоточиться именно на землянине. И правдивость её обещаний очень легко проверится завтра, какой смысл врать?

Почувствовав, что при мысли о землянине во мне опять бдительно шевельнулась ревность, я вдруг ощутил настоятельную потребность страшно отомстить. Чтобы больше даже мысли такой не возникало — обращать внимание на других мужчин. И плевать мне, что это просто работа, что всё это ничего не значит, что она так привыкла. Мы не на Брате. Менять жизнь — так кардинально. И не только мне.

— Ты чего? — озадаченно уточнила Яроника, когда я начал аккуратно выбираться из кровати.

— Да так, — отмахнулся я, оглядываясь в поисках чего-нибудь подходящего для моих целей. Как назло, на глаза не попалось совершенно ничего; пришлось соглашаться на собственную рубашку.

— Кар? — удивлённо вскинула брови женщина, когда я, подобрав с пола рубаху, опять сел на кровать, аккуратно расправляя добытый предмет одежды. — Ты куда собрался? — уточнила она, неосторожно пододвигаясь ко мне ближе. — Ай!

Скрутить маленькую ведьму посредством собственной рубашки оказалось делом техники. Жалко только, у кровати не было ни столбиков, ни каких-то ещё удобных в применении художественных излишеств, поэтому руки пришлось вязать за спиной; локоть к локтю, чтобы не слишком затекали.

— Кварг Арьен, и что это значит? — ехидно поинтересовалась Яра, когда я перевернул её на спину. Вид благодаря вынужденному прогибу в пояснице оказался ещё более впечатляющий, чем можно было ожидать, так что я мимоходом даже порадовался отсутствию упомянутых столбиков.

— А это, моя хорошая, называется красивым высокопарным словом "расплата". Ну, или "месть", как тебе больше нравится. А по факту — просто некоторые воспитательные мероприятия.

— Пороть будешь? — захихикала она, явно не слишком возражая.

— Зачем так сразу? — притворно возмутился я. — Есть гораздо более гуманные методы. Хотя... гуманность понятие относительное. Не волнуйся, тебе понравится. Потом.

Всё-таки иногда хорошая выдержка — очень полезная вещь. Например, вот в таких ситуациях. Потому что у меня в конце концов получилось добиться от неё того, чего хотелось. Чего мне это стоило — другой вопрос, но оно того однозначно стоило.

Раз за разом я аккуратно и неторопливо подводил её к самой грани удовольствия, чтобы в последний момент остановиться и не позволить её пересечь. Не знаю, сколько это всё продолжалось; поначалу она ещё улыбалась и пыталась меня дразнить, но в какой-то момент окончательно и бесповоротно капитулировала, и это было видно. И наблюдать этот момент было невероятно приятно.

Она жалобно всхлипывала, изгибаясь в моих руках; пыталась сжать ноги и закрыться, но я ей этого не позволял. Она умоляла и просила пощады, стонала, шептала, что больше никогда так не будет, и обещала быть хорошей девочкой. Только моей хорошей девочкой. Попеременно то ругала меня, то звала ласковыми именами, кусала губы, вновь выгибалась, пытаясь продлить прикосновения.

Отпустил я её только тогда, когда понял, что и сам нахожусь почти в том же состоянии. Предварительно предусмотрительно закрыв рот поцелуем: не хватало ещё переполошить всех соседей.

И это тоже было красиво — видеть, как её гибкое тело одна за одной омывают волны удовольствия, пробегая дрожью до кончиков пальцев. В какой-то момент я понял, что сил сдерживаться у меня больше нет, и вжал женщину своим телом в простыни, объединяя наши тела в одно и подводя процесс к логическому завершению. Ника подалась мне навстречу, и после нескольких движений изогнулась, хватая ртом воздух, содрогаясь от наслаждения подо мной — и вокруг меня.

Вот этого ощущения я уже не выдержал, и мир взорвался фейерверком. А потом я сам на какие-то мгновения перестал существовать, превратившись в один сплошной центр удовольствия.

— Ты глюмов псих, — проворчала женщина, выводя меня из расслабленного состояния бытия без единого проблеска мысли. Усмехнувшись, я приподнялся на локтях, чтобы заглянуть ей в лицо. — Слышишь меня? — повторила она, внимательно меня разглядывая. — Ты. Глюмов. Псих. Маньяк и извращенец.

Я засмеялся, — насколько мог в состоянии полной расслабленности и растекающегося по телу удовлетворённого бессилия, — и перекатился на спину, увлекая ворчунью за собой, чтобы спокойно распутать её руки.

— Совсем недавно ты говорила другое. Хотя, нет, я не прав; эти слова тоже присутствовали, — весело сообщил я. Освобождённые конечности Яроника просто уронила, не делая даже попытки как-то ими воспользоваться, пусть даже и для удушения меня. И вообще никак не шевелилась, просто лежала, уткнувшись носом в плечо.

— Ну, точно. Псих. Полный!

— Хочешь сказать, тебе не понравилось? — провокационно уточнил я.

— Мне понравилось. Раз эдак пять, а может и больше; я на втором уже разучилась считать, — пробормотала женщина. — Но ещё раз ты мне такое устроишь, и я за себя не отвечаю!

— Не ругайся, — хмыкнул я. — По-моему, оно того стоило, разве нет? Что не так?

— Беспомощность, — шумно вздохнула она. — Зависимость и уязвимость. А знаешь, что особенно ужасно? Что вот сейчас мне эти ощущения тоже понравились. Духи поберите, Кар, со мной в жизни никогда ничего подобного не было! В моей очень долгой и очень насыщенной жизни. Потому я и говорю: ты глюмов маньяк и извращенец, — она вновь глубоко вздохнула. Потом вдруг коснулась губами моего плеча, докуда дотянулась, и едва слышно прошептала: — Спасибо. Я никогда раньше не чувствовала себя настолько живой. Настолько... собой.

— Не волнуйся, — усмехнулся я в ответ, медленно гладя её ладонью по спине. — Если бы ты меня сегодня так не вывела из себя, я бы и сам сдался значительно раньше. Так что если захочется повторения, ты знаешь, что делать: здорово меня разозлить.

— Учту, — хмыкнула она.

И мы уснули, в точно том же положении, в котором лежали.

А утром... Утром я понял, что я либо убью эту женщину, либо не отпущу от себя дальше чем на пару метров, но в любом случае мы до последнего будем разнообразить друг другу жизнь. Потому что проснулся я от ощущения невесомых прикосновений чутких пальцев к груди и животу. Со связанными (качественно, я проверил; хотя так и не понял, к чему они были привязаны) над головой руками и, мало того, с повязкой на глазах.

— Ника-а? — насмешливо протянул я.

— Мр-р? — игриво откликнулась она. — Не волнуйся, сейчас по местному ещё раннее-раннее утро, и к моменту побудки мы вполне уложимся. Во всяком случае, я постараюсь, — с сомнением добавила она.