Все началось с перебранки, и скоро ссора катилась камнем с горы, увлекая за собой все новые и новые камни — слова и лица. Охрана упустила момент, когда обычная склока переросла в общую потасовку. Стражи покоя Асталы честно делали, что могли, но их оказалось попросту недостаточно здесь и сейчас. Край площади уже был охвачен пожаром — не тем, от которого загораются трава и ветки, но тем, который сжигает сердца и разум. Счастье, что здесь не было оружия на прилавках. Ремесленники не носили ножей, но пояса с медными пряжками засвистели в воздухе, отлитые мастерами звери и птицы заговорили на разные голоса, загремели бьющиеся на черепки глиняные сосуды и поднялась пыль под множеством ног.
— Али...
Он рванулся вперед, помня, что перекидываться нельзя и помня, что это — хоть не его люди, но люди его Асталы. И убивать нельзя. Отшвырнув двоих, оказался в гуще свары — и протяжно, по-звериному вскрикнул, чувствуя запах свежей крови. Плевать было, кто зачинщик — виновны все, кто очутился тут, в чьих руках покачивался пояс или топорщилась палка.
Он раскидал драчунов, испытывая наслаждение и ярость, и сожалея лишь об одном — все быстро закончилось. Будто булыжник швырнули в воду, взлетели брызги — и все. Со стонами расползались покалеченные, присмиревшие.
— Прекратить, — раздалось с запозданием.
Юноша вскинул голову, подался назад. Прищурился от яркого солнечного света. Перед Кайе возвышалась всадница на грис — Халлики, в сопровождении не сестры на сей раз, а одного из молодых родственников. Тонкая, словно лиана, черная на фоне солнечного диска — лица женщины видно не было.
— Ты вносишь смуту больше, чем зачинщики драки. Это не твой дом, чтобы творить все, что угодно.
Кайе встряхнул головой, раздраженно убирая с глаз упавшие пряди.
— Это мой дом.
— Ты можешь распоряжаться своими, не смей...
Тоненько взвизгнула грис, отшатнулась от узкой черной вспышки. Перед копытами кобылицы образовалась обугленная выбоина длиной в человеческий рост — в камне. Молодой спутник Халлики схватился за чекели, но женщина протянула руку, останавливая его:
— Не стоит.
Развернула грис, еще раз внимательно просмотрела через плечо на юношу — внимательно, по-птичьи клоня голову.
— Поосторожней.
Умчалась.
Когда Ахатта получил письмо от Халлики, Киаль как раз пришла навестить деда. И, движимая любопытством, попросила показать свиток. Отметила, как заметно осунулся дед, явно не в силах равнодушно принять неприятности. Тихонько выскользнула из комнаты и отправилась искать Къятту. Как назло, его не было дома — тогда Киаль велела оседлать грис и поехала к реке, помня — он говорил, что направится туда. Ей повезло — Къятту она встретила по дороге, и рассказала о свитке, встревоженная не столько письмом, сколько выражением лица деда. А Къятта молчал, не спеша обсуждать новости.
— Послушай, — она потянула за руку старшего брата. Тот нетерпеливо откликнулся:
— Что тебе еще?
— Пока ничего не случилось всерьез, но Семь Родов уже настороже и готовы любую оплошность воспринять как угрозу. Если он снова... Он вел себя хорошо, когда Чинья жила. А теперь все посыплется, да?
— Я не знаю. Я не могу найти ему еще одну Чинью.
— Но разве девушек мало? — спросила Киаль, не веря, что она это произносит.
— О! — рассмеялся Къятта, будто раскусил горький орех, — Этого добра пол — Асталы! О Чинье он... заботился на свой лад. Считал своей, понимаешь? Не игрушкой, а — своей. Верил, что и он ей нравится, что она щебечет с ним искренне. Замену — не примет, не поверит уже. Она ведь чуть наш Род не поставила под удар.
— И что теперь? Как ты...
— Тень не режут надвое.
Поглядел поверх головы Киаль и сказал совершенно спокойно:
— Чиньи нет. Новую игрушку ему уже не подсунуть. Отослать его пожить куда-нибудь на побережье нельзя, некому там за ним присмотреть — я нужен здесь. Если он снова перестанет владеть собой, я и сам не знаю, что будет.
**
Только что прошел дождь, неуверенный, первый, только лишь намекая на скорый приход обильных ливней. Наброшенная на плечи белая накидка из кроличьих шкурок отлично защищала от утренней прохлады — в комнате тоже было очень свежо. А недавно никакие накидки не оказывались нужны, даже на мокрой земле приходил спокойный сон, даже в горах не было холодно. Ахатта лишь недавно начал осознавать — прошла молодость, да и расцвет сил остался в прошлом. Так некстати...
Да, старость всегда подступает некстати, и все же хотелось бы передать власть и уйти на покой в мирные дни. Но о покое еще рано, еще никто не смеет заявлять о смене ведущего — ни свои, ни чужие.
— Ты пошутил насчет того, чтобы брать его к нашим караванам, надеюсь? Это стихия, оружие, но очень легко повернуть его против самих себя... — дед чуть развел в стороны ладони — искреннее недоумение. — Тем более сейчас, когда он неизвестно как снова себя поведет.
— Я предложил брать его лишь в охрану, не развлекаться нападениями. И сейчас он вполне в здравом рассудке, таньи. Слова сестер Икиари мало что значат. Он просто справился с устроившими свару на свой лад.
— Я видел след от его Огня на камнях. В здравом, говоришь? Надолго ли? После смерти Чиньи... А с Халлики понятно без слов. Она ищет способ, и не она одна.
— Я долго думал, таньи. Ты же не считаешь, что я не в своем уме? Другого выхода нет. Он взрослый уже, и леса ему мало. То, что мы делаем за стенами Асталы-города — всего лишь способ не разрушить все в ее стенах. Кауки начинают развлекаться вылазками с тринадцати. Остальные — немногим позже.
— Ты перегрелся вчера на солнце, — раздраженно проговорил дед. — Хочешь разрушить все, на чем держится первенство нашего Рода. А оно держится не на безрассудной силе. Он съездил к реке Иска в четырнадцать... к чему это привело?
— Подумай, таньи, — уважительно, и одновременно терпеливо, словно непонятливому высокородному ученику произнес Къятта: — Сейчас он в себе, и такое может продлиться достаточно долгое время... может быть, я найду средство удержать его насовсем.
Встретил острый, почти враждебный взгляд:
— Вот как? И ты не боишься, что он ударит по членам кого-нибудь из Сильнейших Родов? Это тебе не река Иска с жалкой горсткой разведчиков Тейит.
— Пока на него еще можно влиять. Стоит помедлить... и он начнет устанавливать свои правила.
— Просто вызовешь бурю, которой опасаешься. И без того трудно поддерживать порядок — не ожидал, что мой собственный внук, которым я гордился, начнет разрушать то, что я создал!
— Не думаю, что сейчас кто-то выступит против нас. Они все же боятся его... и не знают, чего ожидать.
— Смотрю, у тебя все продумано. На все есть ответ. А что дальше?
— Дальше?
— Чего ты хочешь добиться на самом деле? — резко спросил дед.
Къятта не шевелился некоторое время, потом тяжело сказал:
— Я думал, только Шиталь подлаживается подо всех, чтобы ее не выдавили из Совета. Но, вижу, и ты готов... лишь бы не лишиться подобия власти. Хочешь прожить как можно дольше, и чтобы ничто тебя не тревожило? Ревнуешь к собственному внуку... ты уже склонен отдать его этой своре? Из-за навета вздорной бабы? Или еще чье-то слово понадобится?
— Как ты заговорил, — глядя в упор, произнес Ахатта. — Моя поддержка тебе уже не нужна? Собираешься тренировать его не только дома и в Круге... Что ты затеял в недалеком будущем? Кайе — пугало даже для Сильнейших, но, если я еще не выжил из ума, ты не намерен устраивать в Астале побоище. Значит, север? И как скоро, мой мальчик?
Ахатте показалось, что на миг в комнате вместо внука очутился огромный, вздыбивший шерсть волк с янтарного цвета глазами. Только на миг. Къятта заговорил:
— Север? Конечно. Только... — огромные силы тратил, удерживая то, что рвалось с губ. Не сдержался:
— Я всегда думал, что мать несет в себе чуждую Роду кровь... оказывается, не только она.
Встал, шагнул к выходу.
— Вернись! — опешивший от смертельного оскорбления дед ничего не успел больше.
— А пошел ты! — донеслось уже из коридора.
**
Срединные земли, семь весен назад
Все рухнуло в одночасье. Тахи наведался на ярмарку в соседний городок, по счастливой случайности не взяв с собой никого. Соль приболела, и сын решил остаться с ней, а Киуте ждала ребенка, и, хоть срок был еще не велик, тоже выбрала посидеть дома.
— Я один справлюсь, — заверил Тахи.
В городке, куда на ярмарку пришли сразу несколько караванов, он встретил былого товарища, одного из тех, с кем были в посольстве в Тейит. Коротким вышел у них разговор, и Тахи пришлось спасаться бегством. Но он успел понять, в чем его обвиняют.
— Я найду тебя, — глядя в небо, поклялся былой товарищ. — Я всем расскажу, и мы землю перевернем, пока тебя не отыщем!
Тахи слышал его слова.
— Они искали меня сразу, но не сумели найти, и поиски прекратили. И вот... я сам все преподнес им на золотом подносе. Теперь нам с Соль и ребенком надо уходить, и немедля. Узнать, где мы поселились, дело недолгого времени, собрать отряд тоже просто.
— Но ведь ты ни в чем не виновен! — воскликнула Соль.
— Кто бы стал разбираться...
— Нам придется идти с вами, — сказал Утэнна. — Мы жили одним домом, все это знают. Нас всех убьют, а перед тем наизнанку вывернут, дознаваясь, куда вы направились.
Тахи только вздохнул — он знал, что товарищ прав. Предвидеть бы все бы заранее...
— Мы же семья, — прозвенела Киуте. — Нам и надо быть вместе.
Сборы не заняли много времени. Решили: ночью стоит уйти, чтобы никто не заметил направления, не выдал бы их; переночевать неподалеку в лесу, а с рассветом продолжить путь, не мешкая.
— Нас будут искать обязательно, — сказал Тахи. — Надо уйти как можно дальше, чтобы найти не сумели. И чтобы вновь не наткнулись случайно.
— Мы можем перебраться через горы, — предложила Соль. — Поселиться на побережье...
— Я не знаю горных троп, — Тахи покачал головой. — Только перевал Уэйна, но он далеко и южане охраняют подходы. А на побережье часты страшные ураганы.
— Разве нельзя поселиться на горном склоне? — вступила Киуте. Тахи вскинул голову, улыбнулся:
— На западных склонах много пастбищ, стада грис перегоняют по мне неизвестным направлениям. Разве что забраться на каменистые пустоши, но там хорошо жить лишь сернам. Мало земли, все больше камень — горные кручи.
Он взял руку Соль и заговорил, обращаясь ко всем:
— Никто из нас не знает и пути к морю, да и горы у побережья коварны, порой шевелят хребтами. И дикари... В долине спокойней. Мы направимся к Югу — никто не подумает, что мы рискнем подойти близко к границам Асталы. И дикарей там гоняют, они научены страху. Найдем себе место в лесах, где-нибудь на развалинах; я знаю одни. Дети будут играть на фундаменте храма, представляя, что они герои давнего прошлого.
— В лесах, без людей? — спросил Къяли растерянно.
— Жить на чужих развалинах — счастья не знать, — буркнул Утэнна.
— Это не навсегда. Рано или поздно нас искать перестанут.
Они шли. Порой леса сменяла равнина с высокой злой травой, режущей незащищенное тело, — идти сквозь нее было сущим мучением. Там, где трава не росла, простирались каменистые пустоши.
— Успеть до времени дождей, — говорил Тахи, и подгонял своих спутников. Ему было жаль их всех — не только жену, но и совсем юную Киуте, и Къяли, постарше, но похожего на подростка, и даже медвежье — крепкого Утэнну: он тоже давным-давно привык жить в спокойствии и уюте. А вот сына жалеть не приходилось, тот усталости не знал. Тахи порой завидовал ему: настоящая лесная ящерица, карабкается чуть не по любым деревьям, находит съедобные растения и грибы быстрей всех, а если поселятся в чащобе надолго, то ли еще будет.
Солнце стояло уже совсем высоко. Жаркий воздух колыхался, струился, словно людей заключили внутрь одного из так любимых северянами кристаллов. Соль вытерла лицо веткой папоротника — больше ничего подходящего не попалось. Вопросительно поглядела на Тахи — она неважно умела определять направление, но в течение многих дней солнце вставало и садилось по ее правую руку. Шли напрямик, и расстояние между ними и землей южан сокращалось.
— Сколько еще идти? — спросила Соль, убирая с лица паутину и стряхивая ее наземь. — Мы уже близко к Астале...
— Не близко. Но и не так далеко. Скоро мы остановимся, мое солнце. Я хорошо знаю те места — спокойно, красиво. — Тахи улыбался. Как же она любила эту улыбку!
— Места близ границы Асталы спокойны. Когда-то неподалеку там был небольшой город, но леса поглотили его. Остались камни одни. Обломки храмовых стен обвиты лианами — издали не разобрать, где они, где выщербленные барельефы. Башня полуразрушенная...
— Мы поселимся там?
— Не в той башне, где-нибудь рядом. Жить в камнях уютно лишь северянам и летучим мышам, а мы... — смолк, немного смущенно поправился: А потом впереди в очередной раз блеснула светлая серебристая полоса, только очень широкая на сей раз, пахнуло прохладной свежестью. Птицы вспорхнули при их приближении, захлопали крыльями — столько было птиц, что на миг заложило уши.
Тахи оглянулся на спутников — зубы сверкнули в улыбке, моложе стало лицо:
— Это река Иска.
**
Астала, настоящее
Ежегодный праздник начала новых дождей на сей раз вышел чересчур пышным и неистовым — нехорошие предвестия наблюдали служители Дома Звезд, и люди старательно веселились, пьяным весельем пытаясь глушить тревогу. Сегодня им позволялось многое, и не один человек должен был встретить рассвет по ту сторону мира.
Не только разгул властвовал в Астале — и светлое веселье было, и женщины танцевали с цветами на площади; только зорко следила охрана, готовая мгновенно стать щитом, если людская масса хлынет на эту самую площадь, одержимая желанием хватать все подряд.
Кайе полусутками раньше вернулся из леса — наслаждением было впервые за долгое время чувствовать — тело вновь подчиняется полностью, и правая рука обрела былую подвижность. Не только человеком был в лесу — в теле энихи убил здоровенного кабана, и сейчас понимал — зверь еще не успокоился, его будоражит человеческий праздник. Но толпа притягивала и зверя, и человека, и он брел один, раздвигая толпу, как раскаленный нож режет масло. Просто смотрел, слушал и вдыхал запахи — этого было достаточно и даже чересчур много.
В грохот барабанов вплетался пронзительный звук длинноствольных флейт, умельцы, развлекающие народ, жонглировали огненными шарами, глотали и выдыхали пламя. Клубы ароматного дыма вздымались то тут, то там, ветер налетал порывами, разносил их над площадью. Повсюду были разрисованные углем, кармином и охрой лица, будто в отблесках пламени даже там, где пламени не было.
Все веселились. Даже торговцы не продавали выпивку и угощения, даром отдавали — а кто-то , напротив, от щедрости швырял им тройную, десятикратную цену.
