Холодная

Может быть, ей хотя бы повезет во второй раз и она забеременеет. Она по-прежнему будет настаивать, чтобы он приходил к ней, только будет отказываться от удовольствия. Да и какое это удовольствие? Она бы не хотела испытать те муки, что испытала прошлой ночью, не хотела вновь почувствовать ту изматывающую дрожь.

Он даже не поцеловал ее в губы...

Весь день она не выходила из своей комнаты — ей не хотелось ни с кем встречаться. Кэтрин принесла ей еду и была тут же отослана. Эмма рассматривала луну и звезды и ненавидела их. Они были фальшивыми. Они были бриллиантами.

Вот наступила ночь, и снова пришел Теодор.

— Добрый вечер, — тихо поздоровался он.

— Добрый вечер, милорд, — тихо ответила она.

— Ваше желание... все еще в силе? Вы по-прежнему желаете ребенка?

— Да, — кивнула она, не глядя на него.

— ...Как вы хотите сегодня?

— Быстро.

— Тогда... ложитесь.

Эмма прошагала к кровати и легла в рубашке поверх одеяла. Но видит Бог, он не мог просто взобраться на нее и "исполнить супружеский долг". Теодор сел рядом с ней на кровать.

— Эмма...

Она открыла глаза.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что случилось вчера. Я весь день думал о прошлой ночи, но я не знаю, что я сделал не так, ...что-то сделал. Тебе было плохо.

Она нахмурилась, закусила губу.

— Не то чтобы плохо... Просто... это было слишком хорошо и... слишком долго.

— Ты плакала.

— Я не могла больше выносить это... То, что было.

— Прости.

Эмма кивнула.

— Значит, ты были мрачным не потому, что я стала противна тебе?

— Я был противен сам себе.

Эмма, теперь полностью успокоенная, припомнила их вчерашний разговор.

— Ты не обещал мне удовольствия, Теодор. Вчера ты мне ничего не обещал.

Он задумался на мгновение.

— Да, пожалуй. И еще я прошу прощения, что остался потом.

— Но я сама позвала тебя.

— Это не оправдывает меня. Я причинил тебе боль.

— Просто неудобства, — возразила она.

Он пристально глядел ей в глаза, но она была честной, поэтому ей не составило труда выдержать его взгляд.

— Хорошо, — напряжение отпустило Теодора. — Значит, быстро?

— Как хочешь, — слегка улыбнулась Эмма. Если она не была ему противна, она готова снова помучиться.

Изгиб ее губ вдруг показался Теодору очень соблазнительным. Он нерешительно наклонился — а Эмма потянулась ему навстречу. Поцелуй. Он целовал ее. Он восхитительно пах. Он восхитительно целовался. Она любила его. Но не могла сказать об этом. Лишь простонала. Какое это наслаждение — целовать того, кого любишь! Какое счастье — ощущать его ласки всем телом. Какое удовольствие — знать, что твое наслаждение приносит радость ему.

И она извивалась в его объятиях, прижимала к себе все крепче, почти желая испытать те мучения, что настигли ее вчера... Но все получилось иначе. Она на мгновение взлетела в никуда и медленно вернулась в мягкую постель, в объятия мужа. Он поцеловал ее — она почувствовала свой запах на его губах и лениво улыбнулась. Тогда он наконец овладел ею.

В эту ночь он снова ушел к себе, когда все закончилось. Эмма напряженно ждала, но не услышала, чтобы он закрыл дверь на ключ. Спустя несколько минут она заснула.

Они встретились за завтраком.

— Доброе утро, — улыбнулась Эмма, с удовольствием вспоминая прошлый вечер.

— Доброе утро, Эмма, — сдержанно улыбнулся Теодор. Невозможно было понять, о чем он думает. Они завтракали в тишине, как это было всегда, но нынче утром тишина была другой, нежели обычно.

Взгляд Эммы остановился на губах Теодора, и она сразу вспомнила его ласки. Ей вдруг стало жарко, и она отвела взгляд.

Теодор отметил, что может быть доволен собой — женщина, с которой он провел ночь, глядя на него, вспоминает эту ночь с удовольствием и некоторым возбуждением. Губы ее приоткрылись, грудь тяжело вздымалась. Он закатил глаза на мгновение: прочь мужское самодовольство!

— Если у тебя не запланировано на сегодня никаких важных дел, приглашаю тебя на верховую прогулку, — сказал он. — Я собираюсь навестить некоторых своих арендаторов.

— О, с удовольствием.

Поездка продлилась около трех часов. Давно Эмма не испытывала такого удовольствия, такого ощущения полноты жизни. Арендаторы помнили ее и вели себя чрезвычайно осторожно — и Эмма вела себя так же, твердо решив изменить их — и Теодора — мнение о себе. Она слушала, как фермеры отчитывались барону, просили сделать что-нибудь срочное или задавали вопрос, и не без удивления воспринимала точные, короткие ответы мужа, полные интереса к насущным делам поместья, даже — на первый взгляд — не очень существенным. Эмма не вмешивалась, если только Теодор не просил ее совета.

Напоследок они остановились у реки. Теодор помог Эмме слезть с седла, и она оказалась напротив него — хороший момент для поцелуя. Но муж улыбнулся и отпустил ее. Эмма незаметно вздохнула: он не будет целовать ее во "внепостельное" время. А жаль...

Теодор подал ей руку, и они молча пошли вдоль берега. Эмма грустно размышляла, не поцеловать ли ей самой Теодора.

Теодор задавался вопросом, не совершает ли он ту же самую ошибку, что и в прошлый раз, взращивая в себе привязанность к жене. Но в силу своего характера он не мог долго таить на человека зло или питать неприязнь к нему. А уж к Эмме, которая столько перенесла за последний год, тем более ощущал нечто особенное. Она была его женой. Он спал с ней последние два дня. Она была беременна от него и — из-за него же — потеряла столь долгожданного ребенка. Если бы он выбрал другое время, чтобы учить ее уму-разуму, может быть, их ребенок остался бы жив. Похоже, что сама Эмма не винит его, но он не мог избавиться от чувства вины. Может быть, для этого он и привел ее сюда, — чтобы поговорить.

Он остановился, встретился с ней взглядом — и слова замерли на кончике языка. Взгляд Эммы был глубок, губы слегка приоткрыты и тянулись к нему. Он закрыл глаза и принял ее поцелуй с щемящей душу нежностью. Он чувствовал, что Эмма желала большего, но не мог пойти на это сейчас. Он прервал поцелуй, улыбнулся, предложил ей руку и они пошли дальше вдоль реки. Каждый думал о своем.

Этим вечером Эмма задумала устроить Теодору маленький сюрприз. Она собиралась встретить его, будучи полностью обнаженной. Она погасила все свечи и забралась под одеяло, безумно волнуясь и пытаясь угадать его реакцию на свой сюрприз.

Вошел Теодор.

— Эмма? — осторожно позвал он. — Ты уже спишь?

— Нет.

Он приблизился к кровати.

— Не передумала?

— Нет. Иди ко мне, — с трудом попросила она.

Без лишних слов он забрался к ней под одеяло. Он обнял ее — и не смог сдержать довольный вздох, когда его руки обнаружили голое женское тело, ждущее его.

— Такая теплая, — пробормотал он. Некоторое время он ласкал ее, прижимал к себе, часто дыша от чувственного удовольствия. Эмма с готовностью таяла в его объятиях. Как это, оказывается, приятно — бескорыстно дарить наслаждение мужу по собственному желанию. Она просто разделась для него, но этот акт вдруг приобрел для нее самой большее значение, чем подразумевалось вначале.

Для него.

— Означает ли это, что вы хотите удовольствия, миледи? Или, наоборот, быстрого акта? — неожиданно спросил он.

— Удовольствия, — отрывисто сказала она, очень недовольная тем, что он прекратил свои ласки на мгновение, которое требовалось, чтобы задать вопрос. Получилось очень капризно.

Он усмехнулся.

— Хорошо.

И его руки продолжили свое странствие по ее телу.

Каждая ночь начиналась с вопроса Теодора, как хочет Эмма — быстро и бездушно либо медленно и с удовольствием. Она неизменно отвечала, что желает получить наслаждение. Каждую ночь это было лишь один раз. Днем он не предлагал ей даже поцеловаться. Каждый раз, получив наслаждение, он уходил в свою комнату, а Эмма не могла найти в себе сил попросить его остаться.

Вроде бы все получалось хорошо, но не раз Эмма замечала на себе его ироничный взгляд, словно он ставил опыт и смотрел, как все складывается. Замечая этот взгляд, Эмма лишь улыбалась ему в ответ, стараясь вложить в эту улыбку всю любовь, которую испытывала к мужу. Она терялась в догадках, что он чувствует к ней, но спросить боялась. И еще она видела, что его что-то гнетет. Только, очевидно, она не тот человек, с которым Теодор мог бы поделиться своими тревогами.

Она тесно прижималась к нему. Он обнимал ее одной рукой, другой поглаживал все нежные, чувствительные местечки на теле жены, которые пропустил в процессе любовной игры ранее. Утомленная Эмма благодарно принимала его легкие ласки, зная, что скоро он уйдет к себе. Вот он вздохнул и осторожно убрал руку из-под ее головы.

— Я люблю тебя, — вдруг сказала она и сама испугалась того, что сказала. Теодор застыл на мгновение, потом все-таки встал. Он знал, что женщина наверняка ждет ответного признания. Он посмотрел на нее. Эмма прикусила губу, но смотрела прямо ему в глаза, не собираясь брать слова обратно.

— Я люблю тебя, — повторила она. Теодор отвел глаза, и Эмма поняла, что он не ответит на ее признание.

— Я знаю, что сейчас ты не любишь меня, — обратилась она к нему. Теодор кривой улыбкой признал ее правоту. — Но, может быть, когда-нибудь...

— Не знаю, Эмма, — сказал он.

— Ты... можешь остаться? — спросила она, прежде чем он успел отвернуться.

— Остаться?

— Спать со мной.

Теперь, когда она призналась в любви, попросить об этом стало гораздо легче. Вместо ответа Теодор потушил последнюю свечу и забрался под одеяло к Эмме.

— Спасибо, — сказала она, устраиваясь у него в объятиях. Он повернул голову и поцеловал ее в волосы. Эмме совсем не хотелось спать, она все вспоминала свое признание, оно беспрестанно звучало у нее в голове. Она перебирала в уме слова, которые хотела бы сказать Теодору, но мысли ее были беспорядочны, она не могла сосредоточиться на чем-то одном.

— Я должен сказать, — вдруг начал Теодор.

— Да?

— Я чувствую себя виноватым...

— За то, что не любишь меня? — грустно усмехнулась Эмма. — В этом я должна винить только себя.

— Нет. За то, что Джульетта... родилась раньше срока, за то, что она умерла.

— О, Теодор, — Эмма приподнялась на локте. — Ты не виноват. Такое случается.

Эмма вдруг поняла, что не верит собственным словам. Неужели все это время она винила мужа? Говорила себе, что виновата сама, и винила его? Себя, конечно, тоже, но про вину Теодора просто предпочитала не думать.

Теодор мрачно усмехнулся — он тоже не поверил ее словам.

— Прости меня, Эмма. Я должен был выбрать другое время для воспитания жены.

Эмма отодвинулась от него.

— Все это из-за меня, — глухо сказала она. — Если бы я на один твой вопрос ответила прямо, а не вспылила и не наговорила Бог знает что, у тебя не возникло бы необходимости воспитывать жену.

Она была отвратительна себе.

— Ты говоришь о том вечере, когда сообщила мне о беременности, а я спросил чей это ребенок?

— Да, — Эмма беззвучно заплакала от горя по покойной дочери. — Прости меня, Теодор. Я виновата гораздо больше тебя.

Он просто обнял ее, не пытаясь утешать.

— Значит, ты тоже винишь меня.

— Не больше чем себя, — честно ответила Эмма сквозь всхлипывания. — Я так глупо вела себя. Мне уже за тридцать, а я вела себя как...

— Тс-с, не надо. Все в прошлом.

"Я надеюсь, что в прошлом," — добавил он про себя. Через несколько минут она успокоилась и затихла, крепко прижимаясь к нему.

— Может быть, у нас больше не получится... — сказала Эмма спустя вечность.

Теодор не ответил, только вздохнул.

Глава 30

Эмма тихонько подошла к двери лаборатории. Она не смогла бы объяснить, зачем пришла сюда. Ей просто вдруг захотелось увидеть Теодора там, где он больше всего любил проводить время.

Она постучала в дверь, не рискнув ворваться без спроса. Конечно, вряд ли Теодор занимался здесь тем же, чем однажды ночью у себя в спальне, но она понятия не имела, что за опыты он проводит у себя в лаборатории и как на них может повлиять чье-то неожиданное вторжение.

— Войдите.

Женщина неуверенно вошла в лабораторию. Она никогда не была в таких местах.

Теодор встал из-за стола, приветствуя ее.

— Эмма? Чем обязан? Что-то случилось?

Она покачала головой.

— Ничего не случилось. Я помешала?

— Нет, я читал, — он указал на книгу, лежавшую на столе. — Что привело тебя сюда?

Эмма с трудом подавила желание придумать какую-нибудь причину, лишь бы только не сказать правду. Она была недовольна тем, что в ней вообще возникло желание соврать.

— Любопытство, — призналась она, оглядываясь. Посреди комнаты стоял длинный стол, на котором была какая-то установка из стекла и непонятных ей приспособлений. Рядом россыпью лежали сверкающие и мутные камешки. Стены по обе стороны от двери были скрыты шкафами, на полках которых располагались различные приборы. В стене напротив вообще-то было два окна, но одно из них сейчас было завешено плотной темной тканью и не пропускало света. Возле другого, открытого, располагался стол, за которым и сидел Теодор, когда она вошла.

— Чем ты занимаешься? — спросила она, огибая установку и стараясь ничего не коснуться — не из боязни запачкать платье, а из опасения что-нибудь уронить и испортить. О научных экспериментах она знала мало, но ей как-то довелось слышать об одном чудаке-ученом, довольно безобидном малом, но приходившим в ужасную ярость, если кто-то осмеливался покуситься на его бесценные научные приборы. Поэтому она предпочла ни к чему не прикасаться. Даже к драгоценным камешкам, с первого взгляда безобидно лежавшим на краю стола. Они притягивали ее взор, беззастенчиво переливаясь в солнечных лучах, падавших на стол из окна.

Теодор стоял, прислонившись к своему столу и скрестив руки на груди.

— С камнями? Исследую, изучаю.

— Зачем?

Для нее драгоценные камни были всего лишь украшением и тот факт, что кто-то смотрит на них всего лишь как на предмет для изучения, привел ее в недоумение.

— Чтобы знать, — пожал Теодор плечами, испытывая желание как-нибудь объяснить ей то, чем он занимается. — На свете много минералов, много веществ, из которых они состоят, но об этом очень мало известно. Так что я не могу сказать тебе, чем я в точности занимаюсь. Пытаюсь рассмотреть их, взвесить, измерить, растворить, сжечь...

— Сжечь? — ужаснулась Эмма, с жалостью глядя на маленький сапфир, откатившийся от общей кучи.

Теодор насмешливо улыбнулся ей.

— Не бойся, ему это не грозит. Здесь же не только драгоценности, здесь и много других камней.

— А что потом, когда все изучишь?

Теодор закатил глаза.

— Если мне удастся "все изучить", то я буду самым великим ученым столетия.

Она посмотрела на него, неуверенная, насмехается ли он над ней. Так и не сумев понять, вздохнула и огляделась. Взгляд ее привлекал одна прозрачная вещь треугольной формы на центральном столе.

— Что это за... кристалл? — неуверенно спросила она.

Теодор тихонько усмехнулся.