Без Поводыря

— Следующий корабль будет назван "Принцессой Софией" или "Луизой", — сверкнула глазами, и уверенно, тоном знающего человека, заявила Минни.

— Вы это знаете со всей определенностью, сударыня?

— Конечно, сударь, — совсем разулыбалась принцесса. — Это все мои имена.

— О! — сконфуженно выдохнул я. — А ведь — верно. Прошу меня простить, за глупость.

— Вам, Герман, не трудно станет мое прощение заслужить, — молодая женщина слегка наклонилась ко мне, словно хотела поведать какую-то страшную тайну. — Вам нужно лишь как сможете быстрей вернуть благоволение Наденьки Якобсон. И не спорьте, господин Лерхе. Не говорите мне сейчас ничего. Просто знайте, что это нужно сделать!

Я кивнул, признавая ее правоту. Но она, тем не менее, решилась добавить еще:

— И вам с Наденькой, и... мне.

Я вскинул брови, ожидая продолжения явно незаконченной фразы, но так и не дождался. Принцесса уже заговорила на датском с подошедшим засвидетельствовать свое почтение корабелом.

А я, как верный рыцарь, отправился исполнять приказ своей покровительницы — искать в толпе празднично одетой публики мадемуазель Якобсон, с тем, чтоб извиниться за огульные, как выяснилось, обвинения, и попытаться как-то вновь наладить доброжелательные отношения. На счастье, мои слова, по всей видимости, упали на подготовленную почву. Примирение состоялось. Мои объяснения были благосклонно выслушаны, приняты за достаточно вескую причину и послужили причиной для оправдательного приговора. Возвращались мы уже в коляске вдвоем с Наденькой, оживленно обсуждая мои инвестиции.

Замечательная вышла поездка. Я даже не слишком устал, а примирение с Надей будто бы камень с плеч мне сбросило. И даже известия от восточного нашего соседа — из Енисейской губернии, тоже связанные с Транссибом, настроения не портили. Тем более что закончилась небольшая размолвка губернатора — родного брата министра юстиции Империи — Павла Николаевича Замятина с енисейским купечеством и городской думой Красноярска, достаточно благополучно. Да и причина скандала, нужно признать, была какая-то детская.

Ссыльных поляков — участников восстания в 1863 году, генерал Замятин называл французами, и очень не любил. В моем Томске, даже не смотря на пребывание в городе наследника престола, все-таки пара сотен наиболее безобидных ссыльнопоселенцев оставалась. А Павел Николаевич из Красноярска всех выселил, до единого. Виной тому "видный деятель русского революционного движения середины девятнадцатого века", Михаил Васильевич Петрашевский. Он с декабря 1860 года, как ссыльнопоселенец получил дозволение жить в столице Енисейской губернии, и немедленно по прибытию затеял перевоспитание местного общества. Учитывая превосходное образование и свободное владение несколькими иностранными языками, что уже здорово выделяло его из среды малограмотных туземных жителей, очень скоро Петрашевский сделался настоящей "звездой" тамошней общественной жизни. Купцы и гласные Красноярской думы тянулись к знаниям, а революционер этим пользовался.

Через год, в конце 1861 года губернатором был назначен Замятин. Прибыв к месту службы, он обнаружил совершеннейший разброд и шатание. Под влиянием Петрушевского местные жители научились четко отделять себя от государственных служащих, которых полагали сплошь мздоимцами и казнокрадами. Сотрудничать у нового губернатора с торговой элитой губернии не получилось.

Дело еще больше усложнилось, когда из России пошли этапы со ссыльными поляками. Петрушевский открыто им симпатизировал, что никак не могло нравиться верноподданному Замятину. Кончилось это тем, что в противостоянии общественного мнения и губернского присутствия, победил административный ресурс. Все "французы" с включая Петрушевского, "как опасные враги женской добродетели", были высланы из Красноярска.

Купцы с таким оборотом были вынуждены смириться, но "уроков" видного деятеля революционного движения не забыли. И когда в январе этого, 1866 года в Красноярск с моими посланиями прибыл Дмитрий Кузнецов, внимательно слушали его рассказы о Томском городском плебисците — народных выборах проекта для городского вокзала. А потом решили провести у себя нечто подобное. Местным архитекторам были заказаны три варианта, и приготовлены три картины...

Дальше живописи дело не пошло. Красноярский плебисцит показался Замятину проявлением французского вольнодумства и был запрещен. Редактора Томских "Ведомостей" арестовали, и дело могло дойти даже до суда или пересылке несчастного Кузнецова в Омск, как того требовали жандармы. Но тут появился цесаревич, проявивший благосклонность ко мне. Дмитрий Львович не растерялся, и заявил Замятину, что раз даже наследник престола не нашел в изъявлении народной воли ничего предосудительного, то и господину губернатору это делать невместно.

В общем, выборы проекта вокзала в Красноярске были намечены на осень, а Кузнецов к лету вернулся в Томск. И, нужно признать, как раз вовремя. Все было готово к выпуску первого номера давно мною задумываемого общественно-политического и делового еженедельника "Деловая Сибирь", а лучшей кандидатуры на должность редактора разрешенной Никсой газеты, кроме Димы Кузнецова у меня не было. Ядринцев готов был на себя взять политическую часть, Акулов — все касающееся предпринимательства. Гуляев из Барнаула и Потанин из Кош-Агача брались разбавлять излишнюю серьезность издания очерками о науке и исследовании отдаленных окраин Империи. Новый губернский воинский начальник, генерал-майор Иващенко изъявил желание передавать для публикации свои комментарии к новостям о победах русского оружия в Туркестане.

Но в первой статье нашего генерала все-таки оказалась информация совершенно с другого театра военных действий.

Потом, лет этак пять или шесть спустя, мне стала известна вся подоплека, все мельчайшие подробности и нюансы того, как готовилась и протекала война, сразу после начала получившая наименование "за гегемонию в Германии". По сути — тогда, летом 1866 года, на полях сражений генералы пытались решить судьбу всей германской нации. Но этой самой Судьбе было угодно, чтоб выиграли в этой игре те, кто не сделает ни единого выстрела.

Теперь я уже не помню — что именно и насколько полно освещалось в специальном, присланном по телеграфу, коммюнике императорского министерства иностранных дел, начало Австро-Прусской войны. Для нас, простых, далеких от международной политики, обывателей, сам факт ее начала был настоящим потрясением. Казалось бы, еще недавно войска этих двух держав, плечом к плечу воевали с датчанами, и вот, спустя два года генерал Мольтке уже противостоит генералу фон Бенедеку.

Я же теперь стану рассказывать об этой войне так, словно бы уже тогда, служа Отчизне Председателем совета Главного Управления Западной Сибири, смог бы вызнать все подробности происходящего из, так сказать, первых уст. И, раз уж затронул эту тему, поведаю все сразу — от начала до конца, весь ход этой интересной и поучительной семинедельной войны.

Итак, Бисмарк еще во время раздела завоеванных Шлезвига и Голштинии между странами-союзницами, предполагал, что рано или поздно вопрос с доминированием среди немецких государств придется решать. Причем, скорее всего — с помощью войны. Переговоры в Гаштейне по поводу раздела завоеванных союзниками датских провинций еще не были окончены, а министр-президент Пруссии, Отто фон Бисмарк фон Шенхаузен уже осведомлялся в Генеральном Штабе — способна ли страна выставить столь же сильную армию, как и недавний союзник. Война была неизбежна, но для ее начала, и для международного признания результатов, понадобился соответствующий повод.

Бисмарк не зря много лет учился дипломатии у вице-канцлера Российской Империи, князя Горчакова в бытность свою посланником в Санкт-Петербурге. Он прекрасно понимал, что реакцию ведущих европейских государств гораздо выгоднее организовать, чем предсказать. А так как образования новой, объединенной Германии, Англия с Францией особенно не опасались, а Россия так и вовсе приветствовала, то и к будущей войне Лондон с Парижем были, чуть ли не равнодушны. Наполеон Третий облизывался на Люксембург и Бельгию, и за невмешательство Пруссии готов был снисходительно отнестись к братоубийственной войне между двумя немецкими государствами. Тем более что никто во всей Европе и мысли допустить не мог, что огромная и славная боевым опытом Австрийская армия может проиграть каким-то пруссакам. Допускалось, что война будет затяжная, вроде Гражданской в Северной Америке, и продлится не один год. Потому и Англия сделала вид, будто бы ее это никоем образом не касается. Длинная война сожрет огромное количество финансов, и рано или поздно, прусские банкиры неминуемо обратятся за кредитами к лондонским...

Первому министру Пруссии от грозных соседей нужно было только одно — гарантии невмешательства. И он их получил. Прусскому посланнику в Санкт-Петербурге, графу Редерну, даже пришлось подбирать слова для вежливого отказа на предложение Александра Второго о вступлении Империи в войну на стороне Берлина. В России все еще не могли простить Вене действия во время Крымской войны, рассматривая их не иначе, как предательство. Бисмарку с королем Вильгельмом участие России было бы политически невыгодно. Эта война должна была стать исключительно внутринемецким делом.

Теперь дело было за малым. Нужно было продемонстрировать мелким немецким государствам свое право быть лидером будущего объединения. Для этого "железный канцлер" обвинил Австрию в нарушении Гаштейнской конвенции и привел доказательства того, что австрийская оккупационная администрация не пресекает антипрусскую агитацию и не препятствует свободному выезду датских и немецких беженцев из Гольштейна.

Вопрос был поднят Австрийским посланником на Союзном сейме, но Бисмарк заявил, что не будет даже слушать, и что это должно быть решено исключительно между двумя странами. Тем не менее, сейм, под влиянием Австрии продолжил обсуждение темы. Тогда канцлер Пруссии демонстративно аннулировал статьи конвенции, и предложил исключить Австрию из Германского союза.

К началу мая во всех германских землях уже прекрасно понимали, что войны не миновать, но игры дипломатов продолжались. Иногда, как это случилось с Баварией, для нейтралитета достаточно сильного государства довольно было сущей мелочи. Например, приезда второго сына Русского Императора, Великого князя Александра Александровича со свитой. Я уже упоминал, что переговоры о женитьбе царевича на младшей дочери Максимилиана Баварского, Софии-Шарлоте-Августе. И надо же было такому случиться, что очное свидание молодых было назначено как раз на начало июня 1866 года.

Людвиг Второй, король Баварии, был связан с Австрией договором, и обязан был участвовать в войне на ее стороне. Но и отказать в приеме русскому принцу тоже не мог. Что неминуемо пришлось бы сделать, вступи войска страны во внутригерманскую свару. Так что, пока Александр с Софи катались по дубовым рощам и слушали тирольские песни, Австрия на Баварскую помощь рассчитывать не могла. А Великий князь, в силу своей обычной неторопливости и обстоятельности, совершенно не торопился с решением. София, впрочем, тоже. Ей этот огромный и невероятно сильный русский принц положительно нравился.

14 июня Бисмарк объявил Германский союз недействительным. Что немедленно вызвало ответную реакцию Австрии с государствами-сателлитами. Пруссию решили показательно наказать. Это дало канцлеру повод громогласно, посредством виднейших газет, обратиться ко всему немецкому народу с выражением надежды, что "ужас братоубийственной войны" все-таки не захлестнет всю нацию...

Он лукавил. Армии Ганновера, Гессена и Саксонии не представляли для Берлина сколько-нибудь значимой угрозы. Однако вступление этих небольших держав в войну на стороне противника давало повод для из последующей аннексии. И еще седьмого числа прусские войска принялись вытеснять австрийцев из Гольштейна. Несколькими днями ранее в канцелярию австрийского императора была подброшена схема предстоящего прусского вторжения. Самая настоящая, составленная генералом Мольтке.

Одиннадцатого июня посольство Австрии в Берлине было отозвано на родину. А через три дня — объявлено о мобилизации четырех воинских корпусов, что правительством Пруссии было воспринято, как объявление войны. И тут начались чудеса, которым даже мой консультант, генерал-майор Иващенко, затруднился отыскать объяснение. Дело в том, что на следующий день, уже отмобилизованные и готовые к боям прусские войска перешли границу, подавили слабое сопротивление разрозненных австрийских подразделений и вторглись в Богемию и Саксонию. А шестнадцатого вторая прусская армия приступили к планомерному захвату и оккупации земель Ганновера и Гессена. И только семнадцатого Австрия официально объявила войну Пруссии. Двадцатого в войну вступила жаждавшая вернуть Венецию Италия.

Днем спустя, князь Горчаков передал посланникам ведущих европейских государств предложение Императора России, о прекращении братоубийственной войны и созыве международной конференции, на которой спор за доминирование между двумя немецкими странами мог бы быть решен мирным образом. Основной причиной такого предложения назывались опасения за территориальную целостность Австрийской империи, Венгерская часть которой так и норовила отделиться. Кроме того указывалось на существование в провинции Галиция и Буковина мест населенных сплошь беглыми преступниками и бунтовщиками из Польши, которые могли причинить вред родственно близкому русским славянскому народу русинов. Подразумевалась еще забота о самом существовании Гессен-Дармштадта и Вюртемберга, с которыми российскую царскую семью связывали родственные отношения.

Оказалось, что всем кроме Санкт-Петербурга плевать и на то, что немцы убивают друг друга, и на сепаратистские настроения венгров, и на судьбу бедных жителей Галиции. Англия надеялась, что возня в центре Европы отвлечет Россию от Среднеазиатских завоеваний. Франция надеялась на некоторые территориальные приобретения, когда наступит пора мира. Пруссия считала себя обязанной продемонстрировать миру свои военные мускулы и удара в спину, со стороны России не боялась.

Я понимаю. Вы в недоумении. Зачем я все это рассказываю? А затем, что все в мире связано. Эти далекие от нас события, как оказалось, тем не менее, имели к нам непосредственное отношение. Потому что, как только в Верном стало известно о начале Австро-Прусской войны, 39-й Томский пехотный полк с двумя батареями пушек и при поддержке семи сотен казаков из Одиннадцатого и Двенадцатого казачьих полков Сибирского войска, под общим командованием Великого князя Николая Александровича и генерал-майора Герасима Алексеевича Колпаковского, перешли русско-китайскую границу в направлении Старой Кульджи. Русский посланник в Пекине, передавая сообщение о начале вторжения, выражал надежду, что гнездо инсургентов вскорости будет ликвидировано и в Синьдзяне настанет должный порядок и благолепие. Кроме того, полковник Александр Георгиевич Влангали, предлагал содействие России в поддержании и впредь спокойствия в северо-западной провинции Китая. Особенно, если эти земли "по доброй воле, окажутся переданными Империи на правах аренды на 99 лет".