Сегодня - позавчера_3

Больше комментировать было нечего. Эх, дороги, пыль да туман! Правда, тумана не было. Небо было бездонно-голубым. Было жарко. И трясло немилосердно. Хорошо, что боли не было. Но, тошнило очень сильно. Терпеть можно, но зачем? Попросил — волшебный укольчик — и нет скучной, пыльной, жаркой дороги, душного чрева БТРа, а есть здоровый медикаментозный сон.

Проснулся я сразу и вдруг. Всё то же — духота, жара, раскалённая броня, но нет рёва мотора, лязга гусениц и тряски. Зато, много гомона.

— Отставить бардак! — скомандовал я. — Доложить!

— Товарищ майор, двигатель заглох, машина сопровождения пропала. И из нашей машины пропали два человека, — доложил лейтенант ГБ, как самый старший после меня (дохтор не считается).

— Это как — пропали? Вы что, спали что ли все?

— Нет, я не спал. Пропали сразу и вдруг. Водила был вот он — и вдруг — нет его. Полностью.

— Полностью? Сразу и вдруг? А второй кто?

— Брасеня нет, — ответил Кадет, — флягу он держал, колпачок закручивал. Я попил, ему отдал — раз — и нет его, как и не было.

Чертовщина какая-то. Как в сказке, чем дальше, тем страшнее. Так, подожди, со мной же есть ещё один, кроме меня, персонаж из разряда "не может этого быть, потому что не может быть никогда". Я — путешественник по времени, Прохор — экстрасенс-целитель, едим мы к нему на родину, к матери — сильнейшему магу, если верить словам Прохора.

— Прохор?

— Тут я, командир.

— Чё происходит? Это же твоя земля?

— Чур мы проехали. Тут бывает так. Обратно поедем, подберём.

— Чё? — искренне не понял я.

Но, Прохор не ответил, а воскликнул:

— А вот и матушка! Встречать вышла.

— Ну, так поехали, чего ждать!

С этим вышла заминка. Все, кто мог управлять этим пипелацем, были недееспособны. А дееспособные — не смогли. Лейтенант тыркался, мыкался, наконец, завел заокеанский бронесарай, который потом дёргался, глох.

Только через час мы неспешно покатили на одной передаче. Лейтенант ругался витеевато, но не матерно — "твою пробирку в автоклав на третий режим выжимки!" — и не желал даже пытаться переключить на повышение. Я не выдержал и добавил каноническое:

— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!

Но, это мне — смешно. А остальным — просто фраза, не несущая привычного мне шлейфа смысловой нагрузки.

Матушка Прохора, Дарья Алексеевна, оказалась очень отчаянной и ловкой амазонкой — не побоялась и смогла на ходу забраться в наш пипелац, сразу молча стала всех осматривать и ощупывать. А я осматривал её, жалея, что не могу ощупать. А что? Откуда мне было знать, что мама у Прохора такая сказочная красавица? Как в русских сказках принято — правильные черты загорелого лица, пронзительно-чистые глаза-изумруды, толстенный канат русой косы свесился через плечо, выцветшая на солнце прядь на лбу, выпавшая из-под платка. Чёрные, не выгоревшие, брови и ресницы, длинные, как опахала. Круть невероятнейшая! И, о да, два высоких кургана, поднимающие сарафан на груди! Блин! Да что со мной?

— Что с тобой? — спросила она меня, накрывая мне лоб ладонью. Совсем не сказочной, крестьянской, сухой и крепкой.

— Давненько я не ощущал подобной красоты!

Она улыбнулась мне. И как она может быть матерью такого лося, как Прохор? Она же совсем молода!

— Всё, воин, отдыхай! Всё худшее уже позади. — сказала она мне.

Я хотел ей возразить, хотел ещё попялиться, совсем по-ребячьи, на неё, но глаза мои сами закрылись, а сознание стало тонуть в облаке сна.

— Проснись, воин, проснись!

Опять этот мелодичный, ласковый голос. Нет! Какой — проснись? Я во сне такую красавицу видел! Как из сказки. Дарья-Искусница. А почему — Искусница? В каком смысле? Она мастерица в ремесле или вызывать искушение?

Снова этот мелодичный смех. Вот бы его на рингтон телефона поставить или на будильник.

— И в том, и в том мастерица, — меж тем ответил ласковый голос.

Я открыл глаза. А сон — не кончился. Обернулся кошмаром — хуже не придумаешь. И красота неописуемая передо мной вырезом сарафана наклонилась, а я от шеи парализован — ПРИКИНЬ?! Как там говорил Кузя: "Потеря потерь?" Вот уж точно! Видит око, да зуб не ймёт.

— Раз душа трепещет — значит жива. А душа жива — тело оживёт! — заявила мне Дарья, и поцеловала меня в лоб. В лоб! Как ребёнка!

Она опять рассмеялась.

— Просыпайся. Сил наберись. Буду тебя править. Это больно. И весьма. Но, ты мне нужен в ясной памяти.

Я вздохнул:

— И снова в бой? Покой нам только сниться. Вся моя жизнь — боль. Потерплю. Твоя красота даёт мне силу. Что ж Прохор молчал, что у него мамой такая прелестница?

— Ты не спрашивал, — пробасил голос Прохора сбоку, а потом обратился к матери: — Готово.

— Бери его, сынок, неси в жар.

Прохор поднял меня на руки, как ребёнка, будто и не было во мне 180 см, с лишком, роста и веса, близкого к центнеру. Так же легко понёс. А я напрасно старался глазами поймать силуэт его матери.

Прохор вынес меня на улицу, точнее во двор, заполненный полузабытыми звуками и запахами деревни. Я глубоко втянул носом воздух.

— Хорошо-то как! Как в детстве.

— Так ты тоже деревенский, командир? — удивился Прохор.

— Деревенский, Прохор, деревенский. Давно это было. Несколько жизней назад.

Он меня занёс в помещение предбанника, положил на лавку, стал раздевать.

— Понятно. Чистота — залог здоровья. — Ляпнул я. — В здоровом теле — здоровый дух.

— Да, дух. Душа у тебя болит, командир. А душу я не умею лечить.

— Никто не умеет, — ответил я ему, — Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Прохор внёс меня в парилку, положил на полку, облил водой, стал мыть. Жара парилки я почти не чувствовал — он часто поливал мне голову холодной водой, а остальное тело было онемевшим.

— Всё, Виктор Иванович, я своё закончил, сейчас силы тебе поддам, остальное — не мой удел.

Он завис надо мной, я видел, что он положил руки мне на грудь, зажмурился, но я не ощутил изменений. Прохор тяжело выдохнул, как человек, закончивший тяжёлую работу, и вышел.

Я лежал и ждал. Скрипнула дверь.

— Как ты? — спросила меня Дарья Алексеевна.

— Как в сказке — чем дальше, тем страшнее.

— Ничего не бойся — сказала она, и её рука накрыла мне лоб и глаза.

— Давно уже ничего не боюсь, — ответил я.

— Как интересно!

— Да, как-то перегорело.

— Ты же не отсюда? Ты же пришлый?

Я аж задохнулся.

— В смысле?

— Ты из другого мира. Надо батюшке сказать.

— У тебя отец жив? Прохора дед?

Но, Дарья Алексеевна не ответила. Вместо этого она сунула мне в рот какую-то деревяшку и начала меня "ломать". Это я ещё мало что чувствовал — парализовано же тело. И то, от боли тошнило. Боль была такая, будто она руками прорывала мою плоть, копалась руками прямо в теле, ломала кости, переставляла их.

Не долго я вытерпел. Орать начал как резанный. Я и так мало что видел сожженными глазами, а тут их окончательно залили слёзы и багровый туман боли.

— Потерпи, родненький, потерпи! — шептала Дарья Алексеевна.

А куда мне деваться? Судьба, видно, такая. Судьба терпилы. А потом ещё и стыдно стало — от боли остыдобился. Не почувствовал это, по запаху догадался. Блин, с младенчества не было такого. Сквозь землю провалиться!

Сколько продолжалась моя пытка — я не знаю. Учитывая изменчивость восприятия времени в таком состоянии, в каком пребывал я. И минута такой пытки казалась вечностью.

Но, ведь не только хорошее заканчивается, а и плохое. Моя мучительница захрипела, как загнанная лошадь, рухнула на меня. Тут же скрипнула дверь, свет от окошка перекрыла большая тень, руки Прохора подхватили обессилившую "мучительницу", унесли. Через минуту он вернулся, спросил:

— Живой?

— Не дождёшься! — зло прохрипел я. Да, я был зол. На него, на его мать. За эту боль, за свой стыд, за судьбу терпилы. Я был несправедлив, это ясно. Но, не в тот момент.

К чести юноши, он не обратил внимания на тот поток грязной ругани, что обрушился на него из моих уст. Он, молча, как бесчувственный робот, обмыл меня, завернул в штопанную и застиранную, но чистую простынь, понёс на воздух, обняв меня, как ребёнка. И как ребёнок, я разревелся на его груди.

Стыдоба! И это называется "боевой командир". И не просто взводный какой, а комполка! Позор на мою седую голову! И как мне смотреть теперь в глаза моим подчинённым?

Понимаете что произошло? Часть меня ревела на груди у подростка-великана, а часть — холодно, совершенно без эмоций, смотрела на это со стороны, упрекая. Это называется — расслоение личности, шизофрения. Мой двойник, Голум — болел именно этим. А теперь — и я тоже. Скоро начнут мне видеться орки, эльфы, ангелы и демоны, эгрегоры и Ктулху.

Прохор не донёс меня до дома (хотя там всего три метра), а я уже спал. Холодная, расчётливо-калькуляторная часть меня, с лёгким удивлением констатировала это, потом с не меньшим удивление констатировала собственное "выключение". Последней мыслью было — "а они связаны остались".

Разговоры по душам.

Какая душа, такие и разговоры.

Разбудили меня петухи. Я был им рад. С детства не просыпался "по петухам". Ностальгия — приятное чувство. Ещё меня радовало отсутствие "калькулятора" в моей башке. Но, опечаливало отсутствие зрительного способа получения информации по причине повязки на глазах.

— Так надо, — услышал я голос докторши, — Дарья Алексеевна не велела повязку снимать.

Ну, "не велела", так "не велела".

— Как вы себя чувствуете? — спросила меня докторша.

— Никак, — прохрипел я. Вчера, в крике, я сорвал голос. — Ничего не чувствую. Совсем. Как нет меня. А, вот, это чувствую. У тебя очень нежные руки.

Её рука погладила меня по щеке, вытерев дорожку слезы. Опять я в слезах!

Так, майор Кузмин! Отставить сопли!

Потом она кормила меня, пыталась меня расшевелить беседой, но я был "не в духе". Хотя, её болтовня была мне нужна. Как бальзам на душу. Её разговор напоминал мне, что я ещё жив. Она мне рассказывала свою жизнь. Буквально, изливала душу. Зачем? Не понятно. Понятно, что хочется выговориться, но мы же не случайные попутчики, которым и принято "изливаться". Ладно, хочешь "поплакаться в жилетку", буду я твоей жилеткой.

Так я узнал о её детстве и отрочестве. Об учёбе, историю их отношений с её мужем. Выслушал из первоисточника о событиях 22 июня на погранзаставе. Когда она рассказывала, как руками раскапывала воронку, когда искала останки своих детей, я плакал вместе с ней. Она схоронила останки детей и мужа в одной воронке. Хотела застрелиться, но пистолет мужа был разбит, а свой она потеряла при налёте. А потом жажда мести застила её.

Выслушал об их бесславном отступлении с остатками заставы. Почему бесславном? Потому, что выжившие пограничники были настолько деморализованы, что шарахались от любой тени, не то что оказывать организованное сопротивление. Что просто выбешивало Шахеризаду. А я их понимал. На тот момент это было обычным явлением. В плен не сдались — и то молодцы.

Потом она рассказывала, как наталкивались на других окруженцев. На всяких разных. О некоторых и вспоминать не хочется. И это понятно. Сам о скольких таких стараюсь забыть? О скольких не буду даже в мемуарах вспоминать, чтоб бумагу не портить.

И вот однажды их "мобилизовал" комиссар одного из разбитых полков. Он организовал партизанский отряд (к радости моей собеседницы). В меру сил своих и разумения командовал. Получилось не очень. Всё же опыта партизанской войны у них не было. На своих ошибках и учились. А ошибки оборачивались кровью. И потерями. Но, им удалось установить канал устойчивой связи с "Большой Землёй". И немного погодя после этого их отряд немцы и накрыли. Прямо при приёме самолёта. Моя собеседница была ранена в этом бою осколком мины в живот и её тут же запихнули в улетающий самолёт.

Так она оказалась в госпитале на грани жизни и смерти, длительное лечение и приговор — никогда и никаких детей.

Потом долгие и отчаянные попытки восстановиться в армии. Триумф — её вернули в строй! И новое назначение — ко мне. Специнструктаж и строго-строго приказ — мою жизнь беречь, как зеницу ока. Причём приказ от таких командиров, которым не отказывают. Помнится, она что-то прошлый раз про Меркулова говорила. Хотя, в армии ни от каких приказов не откажешься.

Вот такая её исповедь.

— Ты выполнила приказ — я жив. Пока жив.

— Не в приказе дело, — вздохнула она. — А почему ты тогда так странно реагировал на меня?

— Как — странно?

— Как будто давно меня знаешь, но никак не ожидал меня там увидеть.

— Так и есть, — ответил я. Она ждала продолжения, но что я ей скажу? Что она — точная копия моей жены? Так, по личному делу я — холост. Легенда, ёпти! Сказать правду — глупо, врать не хотелось:

— Ты была моей возлюбленной, моей женой в прошлой жизни.

— Ты помнишь свою прошлую жизнь?

— Хотел бы забыть.

— А, я поняла — опять врёшь.

Ну вот — сказал правду — не поверила. Лучше бы соврал. А, пошло оно всё!

— Думай, что хочешь. Я тебе сказал, а там уж — как тебе захочется.

— А я, дура, ему тут душу изливаю!

— Я тебя не просил? — ответил я. Жестоко? Жестоко. И ещё добил: — Мне в своих запутках не разобраться, да ещё ты.

— Да пошёл ты!.. — воскликнула она, я услышал лёгкий топот её ног по доскам пола, хлопнула дверь.

— Семейная сора? — спросил через минуту голос Дарьи.

— Чё? Не, мы не семья, — ответил я, не понимая, как она оказалась рядом так бесшумно.

Слегка стукнули друг о друга ставни, ладонь Дарьи легла мне на лоб. Ага, так я у окна лежал!?

— Сам сказал — она жена тебе.

— Так это там. И там — другая. А эта — только внешне похожа.

— Ну, тебе виднее. Но, я видела — судьбы ваши связанны. Это называется браком. Она тебя любит. Или полюбит.

— А я? — усмехнулся я.

— Ты? От тебя и зависит. Не тяни только.

— Почему?

— Тяжкие испытания тебе предстоят.

— Кто б сомневался?! Судьба! Так и буду ходить по краю меж адом земным и раем, — усмехнулся я.

— Все тебя похоронят.

— И это было. Но, я выживаю. Иммортал, гля! Жизнь — игра, у меня нет масти, смерть ко мне не питает страсти. Жизнь меня проиграла стуже и смерти я не нужен.

— А каково ей будет, думал?

— Нет. С чего вдруг? Нет! Не хочу больше! Все кто был близок — мертвы! Я — причина и источник опасности для близких! Тогда, зачем мне близкие? Лучше не сближаться, но и не терять! Обжигая холодным взглядом — стал я ядом.

— Сам себя не обманешь!

— Ты чё пристала, ведьма? А? Ты что, психоаналитик мне? Чё тебе надо? Можешь вылечить — лечи! Нет — отвали! Застрелюсь, на хрен! Как же мне всё это надоело! "Судьба", гля! На хер! Всех! Всё! Всё и всех! Вся жизнь — говно и Солнце — долбанный фонарь! Провались всё пропадом!

Но, провалился я. Дарья легонько хлопнула меня по лбу, как нашкодившего ребёнка, и я провалился в сон.

Народная медицина.

Разбудили меня вечером. Прохор молча взял меня на руки, молча потащил в баню, молча раздевал-мыл-парил. Обиделись? Пох! Мне и самому не хотелось разговаривать. Не о чем.