Чёрная вьюга

Из тени под полуразрушенным зданием на той стороне с обвалившейся одним боком вывеской "Шкарпетки та панч.хи" выскользнул тощий Йоська. Он не подошёл как обычно к чану, где бродила и булькала питательная бурда, которую сочинили учёные из био-института на прокорм людям, и которую тётки из красного креста с полумесяцем раздавали всем желающим. Нет, грязный, нечёсанный, в одной лишь обёрнутой вокруг мослов хламиде, он вприпрыжку засеменил к подкатившему трамвайчику.

Однако не от того волосы у бабулек самым натуральным образом встали дыбом — у Захаровны даже платок набок съехал — в руке бормочущего что-то бродяги обреталась палка. То ли от швабры, то ли и вовсе от лопаты, однако наверх неё дурачок как-то ухитрился нацепить зловеще пускающую золотые искры из глазниц черепушку.

— Убьёть, убьёть Одарку дубиной аццкой! — наперебой заголосили вскочившие старухи, разорвав воцарившуюся было после приезда трамвая тишину.

Ещё приметили они, что приезжий сорвал было с плеча свою машинку — но сообразил, что пулять не стоит, в трамвае-то людей полно — а Йоська-христопродавец уже почти шмыгнул в дверцу. Лишь забросил на бегу ремешок за голову, а сам как сиганул следом!

Трамвай словно взорвался криками и басовитым рыком спущенного с цепи демона. В стёкла изнутри брызнуло тёмно-красным, почти чёрным, он покачнулся на рессорах, и только сейчас в двери влетел тот здоровый парень. На диво спокойная как смерть Одарка шепнула потом, что руку Йоське с зажатой в ней чёрной звездой пришлый вывернул назад и почти оторвал. А потом локтем за голову — и как крутанёт! Но Йоське всё нипочём, только орал, гадил паскудно и дёргался. Тогда парень снова хрусь! хрусь! — пока убивце бошку-то и вовсе назад не поворотил, аж у того гляделки по лицу разбежались.

— Что же ты наделал, брат?.. — парень сидел на подножке и самым натуральным образом плакал, а на коленях его лежал нелепо изломанный Йоська с вывороченной вбок головой и вывалившимся синюшным языком. — Зачем позволил демонам овладеть собой?

И самое что странное, руки его суетливо то гладили спутанные волосы убийцы, то словно сами собою пытались приладить на место свёрнутую башку.

На астматически похрипывающем милицейском драндулете из переулка вывернул Петрович. Ну точно, родная милиция — как и в старые времена, приезжает последней... вызнав в чём дело, мент посмурнел рожей, но принялся вытаскивать из трамвая тела.

— Четверо-то, четверо, ох господи... — старушки сначала крестились да охали, а потом кое-как принялись подсоблять.

И даже столь привычны оказались всякого повидавшие на своём веку наши женщины, что смахнули с уцелевших стёкол кровь и с сурово поджатыми губами вымыли пол натасканной вездесущей пацанвой водой.

— Как же оно так вышло? — осторожно поинтересовалась Захаровна у парняги, который всё раскачивался с мертвецом на коленях и размазывал слёзы по чумазым щекам. — Ведь иудыч именно тех ухайдакал, кто по старым билетикам зачем-то ехать пытались...

И всё тыкала дрожащим пальцем в и действительно погасшие клочки бумаги.

Кстати подоспевший старшой приезжих хоть и побледнел личиком при виде свежих упокойников и их зачем-то положенных рядом оторванных рук-ног-голов, но всё ж выдавил — у Лёхи вроде есть какой-то дар, потому-то возле него они сами убереглись и даже проделали длинный путь чуть не с края земли. Немногочисленные зеваки нехотя покивали. Да, всяко оно бывает... и поинтересовались зачем-то — а как оно в тамошних краях?

— Одни мы, похоже, и уцелели. Зато у нас куда светлее, день и ночь почти как раньше. Если б ещё золотым и оранжевым не отсвечивало, — поморщившись, ответствовал мужик в тельняшке.

Из автобуса на шум выглянула заспанная молодуха, и лица женщин отчуждённо закаменели. Сразу видно, гулёна — вон какая вся из себя свежая, румяная, а кожа-то, кожа просто светится! Куда там до неё кошке весной...

— Шо там, Михеич? — её непривычное "шо" сразу резануло по ушам.

Но вместо этого отозвался парень, который уже успел усосать из горла чуть не половину бутылки драгоценной оковитой, за которую бабки в иное время попросили бы аж два талончика, и считали притом, что отдали задурно.

— У него тоже огонёк в душе был. Да вот только, крыша поехала, — он на руках отнёс укоризненно словно глядящего вбок Йоську и положил рядом с остальными. — Не вините его, люди — ему пришлось куда тяжелее, чем вам. Он больше чувствовал и меньше понимал...

Давно уехал трамвай, с ним убрались и суетливо обсуждающие происшествие бабки. Снова выползла из сумерек тишина, и сейчас лишь чуть более обычного сгустившийся туман свидетельствовал, что раньше это назвали бы ночью. А немногочисленные оставшиеся сейчас более казались восставшими из тьмы бесплотными призраками.

— А что с этими делать? — грустно поинтересовался приезжий в тельняшке, упрямо отводя взгляд от тел, словно он был тут чем-то виноват.

— Та ничо, — отмахнулся Петрович, по широкой дуге обойдя так и валявшееся на мостовой оружие убийства, которое пускало чёрные искры, подрагивало и откровенно жило своей собственной, непонятной другим жизнью. — К утру исчезнут без следа. В протоколе распишитесь... знаю, по нынешним временам проформа — но хучь какой-то порядок соблюдать надо?

Приезжие посмотрели на него как на марсианина, но спорить не стали. Названный Лёхой парень и отзывавшийся на Михеича пожилой моряк черкнули свои завитушки в бумагах, и вскоре откозырявший напоследок Петрович убыл. Незаметно рассосались и несколько зевак. Последним исчез конопатый Сёмка из развалин котельной — заметив, что стибрить ничего или выклянчить не удастся, пацанёнок точно так же сноровисто-бесшумно испарился.

И только сейчас мрачный Лёха поднял дубину, зачем-то повертел в руках, рассматривая, и хмуро оглянулся на моряка.

— Ну и, скажи вот мне, Михеич — за каким хреном мы сюда столько ехали?..

В сгустившемся тумане за развалинами на той стороне что-то грузно завозилось, завздыхало, и только сейчас мрачно глядевший бригадир встрепенулся. Так и осталось неизвестным, что он собирался ответить, потому как Лёха сделал этакое озабоченное лицо и проворно сдёрнул с шеи автомат. Да Михеич уже и сам слышал из темноты этакое симптоматическое басовитое порыкивание, легонько отдающееся в колени дрожью из земли. Тот самый звук, который заставлял разбегаться и прятаться одних, и вызывал непреодолимое, подспудное желание схватить связку гранат и поползти навстречу у других.

— Что? — вышедшая было размять ноги Люська проворно умчалась обратно в автобус.

— БМД-3, — машинально ответил Лёха, на всякий случай заняв позицию за косо вздыбившимся обломком стены.

Михеич, всё это время так и сидевший на забытой кем-то из бабулек табуреточке и смаливший цигарку, так и не сдвинулся с места, лишь мрачно поинтересовался:

— Та ты по-русски говори — танк оно, чи шо?

— Дык, я по-русски и говорю, боевая машина десанта, модель третья, — огрызнулся Лёха, сосредоточенно пытаясь припомнить, что там прапор ещё во время срочной втолковывал про того зверя? И уже потом, отвечая на невысказанный и по той причине упрямо повисший в воздухе вопрос, всё же сжалился: — Опасная, опасная. Когда россияне показали её на танковом салоне в Малайзии, янкесовских танкистов и вертолётчиков просто тоска взяла. Сообразили, паскуды, что теперь они просто смертники...

Выкатившимся из автобуса братьям с их прихваченным по дороге бесхозным пулемётом Лёха указал позицию на той стороне улицы, как раз в зияющей темнотой витрине бывшего магазина носков и чулков. Затем присмотрелся к одиноко сидящему у костра из нескольких щепок Михеичу и ободряюще кивнул — к встрече гостей всё готово!

Сначала в мутно-зеленушном тумане забрезжило пятно неясного света. Оно приближалось и приближалось, расплываясь в клубах невыразительным мельтешением. И уже когда сердитое ворчание двигателя и лязг гусениц по брусчатке стал невыносимым, толкая не столько в уши, сколько во всё тело, из мряки выдвинулась скошенная морда бронированной машины, а над нею словно принюхивающаяся по бокам пушка.

Ну да, со стороны то выглядело чуток нелепо — тщедушная приплюснутая башенка на спине грузной машины — да только, Лёха не понаслышке знал, что то всего лишь крышечка. Умники-конструкторы сделали внутри по корабельному принципу — башня от самого дна и до верхней палубы. Этакая толстенная колонна. И уж напичкана она была снарядами и ракетами, да всякими прочими, отнюдь не филантропическими устройствами так, что только держись...

Как и когда на свой очередной рейс подъехал трамвайчик, в этом рёве никто не услышал. Но сбоку брызнуло электрическими искрами, и оттуда вывернула приснопамятная Одарка с вагонным ключом в ладони и в нелепой ярко-оранжевой безрукавке. Храбро она вышла наперерез напирающей из тьмы махине и повелительно взмахнула рукой. А затем, видя что там хоть и убавили ход, но просто так не успокоятся, шагнула вперёд и властно постучала ключом по броне.

Рык дизеля умолк резко, как отрубленный, и Лёха едва сдержал себя, чтобы не оторвать от автомата судорожно стиснутую потную ладонь и не попытаться выковырять из ушей остатки грохота.

— Не замай! — звонко выкрикнула Одарка и погрозила в приоткрывшийся люк кулачком.

Сначала наружу полезли более похожие на чертей двое хмурых десантников с автоматами и в брониках, а затем к так и сидевшему у костерка Михеичу подошёл чуть седеющий полковник в помятой форме.

— Да мы так, приехали полюбопытствовать, кто же это тут безобразия нарушает, — примирительно объявил офицер и, присев у костра, даже подкинул в огонь несколько щепок.

В едва не раздавленном автобусе завозились, зашорхались, и наружу выбралась помятая спросонья рыжая Люська. Хм, дура дурой, но угощение гостям прихватить сообразила — в руках у неё оказались несколько кондитерских упаковок и двухлитровая бутыль минералки. Печенье досталось танкистам, зефир уже вертевшемуся под ногами конопатому Сёмке, а большую плитку бабаевского шоколада единогласно отдали просиявшей Одарке. Чуть погодя подоспела и Спинка в виде тяжёлой артиллерии — в том смысле, что приволокла она бутылку с куда более горячительным содержимым, а также щедро отхваченный шмат копчёного сала. И даже столь гостеприимна оказалась бабёнка, что оторвала от сердца банку рижских шпрот.

Только сейчас Лёха при виде молча, сосредоточенно и мирно угощавшейся компании и уверился, что без стрельбы и даже мордобоя всё обойдётся. Он выскользнул из своей засады и махнул затаившимся братьям — сюда!

Полковник едва не подавился при виде возникшей со всех сторон банды вооружённого народа, и Лёха не удержался.

— А вы шо думали — прям так нас легко и прищучили? Между прочим, патроны к пулемёту с термоупрочнённым сердечником. При стрельбе в упор вашу дюралевую броньку прошьёт навылет.

В глазах гостей промелькнуло уважение, а полковник коснулся рукой дырчатого кожуха пулемёта и сокрушённо покачал головой.

— А откуда у вас такая диковина, хлопцы — тяжёлый немецкий машиненган? Да ещё и как бы не новый.

Новый и есть. Чуть заикаясь от волнения, Лёха давился салом с галетами, скупо заливал их водкой и злыми слезами. И рассказывал, рассказывал, рассказывал... про то, как на автомобильной бабочке-развязке под Харьковом едва не врезались в подбитый танк.

— Тэ-три аусф джи времён второй мировой. Ещё свежий, даже копоть дождями не смыло. По нынешним временам жестянка — но по тем, ненамного хуже тридцатьчетвёрки. Там же и двоих десантников из дивизии Бранденбург порешили.

Светящая в полутьме рыжей шевелюрой Люська, мечтательно глядя в огонь, добавила — а она, когда по малому делу в кустики бегала, живого динозавра видела.

— Не знаю, диплодок или бронтозавр — я в них не очень-то. Но шея куда там лебедю, и здоровый весь. Если на наш автобус наступил бы, то сплющил как консерву.

Михеич некстати добавил, что возле Запорожья стрелка на прихваченном дозиметре этак симптоматично ожила. Похоже, тамошняя атомная таки рванула. Потому-то и ехали в обход...

— Наших-то? И наших встречали. В большинстве отстреливались и уходили, а одни даже ограбить пытались. Правда, раз мальчишку встретили, с собакой. Но тот с нами не захотел, говорит, что не пропадёт. Неглупый и шустрый...

Полковник подавленно молчал. С таким остервенением он стиснул зубы, что захрустели полузабытые во рту галеты, и понятливая Спинка опрометью метнулась в салон за очередной бутылкой.

Зато хрумкавшая шоколадом Одарка уже приметила худобу и злой язычок Люськи, излишнюю округлённость и болтливость другой, и улыбнулась. Она оценила и сделала выводы. Подсела к мрачно смалившему Лёхе, взяла под руку и неожиданно проникновенно заглянула в глаза.

— Ты будешь моим...

В другое время, возможно, парень бы и ощутил, как у сокола растут и расправляются крылья, когда к тебе так и льнёт столь отпадная и необычная девчонка. Но полковник уже рассказывал здешние новости, и от них так и хотелось сорвать с плеча автомат да уйти во тьму, напоследок успев уничтожить как можно больше этой дряни...

— На той стороне Днепра низина, там совсем плохо. Под мостом какая-то дрянь поселилась, вроде помеси чёрта с жабой, только здоровенная. Да и у нас положение аховое, от части почти никого не осталось. Склады военного округа ведь не бросишь, там не только оружие, и не только стрелковое. Есть и химическое, и даже... но против этих тварей оно почти бесполезно. А так, понемногу бандитов гоняем, — полковник ещё добавил, что новые из вроде как народной рады не делом занимаются, а по старой привычке норовят просто на горбу народном усидеть — потому, неплохо от армейских плюх достаётся и им.

Лёнчик с Андрюхой щедро вкусили от Спинкиных угощений, глаза их блестели, а щёки разрумянились. Они переглянулись и согласно кивнули. Тут вроде фаза есть — а они ж электрики? Можно попробовать дать свет вдоль улицы, да и в более-менее уцелевшие дома тоже... полковник от удивления так и сел. Осмотрел насторожившихся братьев и даже глаза протёр на всякий случай.

— Вот это хлопцы! Зря, выходит, на Донбасс бочку катили... это не просто улица, а шёб вы знали — Крещатик! — палец его назидательно уставился в мутное подобие небес над головой. — Первейшая улица во всей Европе!

Далее расчувствовавшийся вояка посулил по нынешним временам почти неслыханное. Занимайте, мол, любой дом — а он пришлёт круглосуточную охрану и помощь. Всё, что найдётся на бездонных армейских складах — ваше, парни, только работайте и учите помаленьку других.

— Вот это реальное дело, начать потихоньку жизнь налаживать! — офицер кивнул Спинке, весьма кстати плеснувшей ему ещё капельку.

Та поспешила добавить, что и сама бывшая машинистка электровоза, потому можно попробовать ещё один трамвай оживить и пустить — лишь бы Одарка согласилась переучить. Люська, которую чуть подрагивало от облегчения, что Лёха теперь не станет к ней мягко-но-постоянно приставать с недвусмысленными мужскими желаниями, тоже изъявила желание "попрацювать".

— А ще я гарно спiваю! — и выдала своим контральто такую фиоритуру в три октавы, что нечто здоровенное, назойливо ворочавшееся в мутном тумане, засопело и шарахнулось подальше...