Главная роль

На ступенях лежал человек. Лежал вниз головой, без движения. "Споткнулся в темноте, разбился?!" Максим взял его за руку. Рука была еще теплой, но пульс не прощупывался. Максим с трудом перевернул упавшего. Глаза его были открыты. На шее темнела удавка. Максим резко выпрямился. Прежде, чем успел опомниться, послышались шаги и появились солдаты.

"Что, и здесь стражи порядка поспевают сразу после преступления?" Солдаты оказались рядом и, не медля ни секунды, схватили Максима за руки. Его приняли за убийцу! "Попасть в далекое прошлое — ради чего? Чтобы ответить за убийство, которого не совершал?" Такую шутку судьба могла сыграть с ним и дома.

Между тем, ни один солдат даже не наклонился, чтобы рассмотреть убитого. Похоже, они прекрасно знали, что именно здесь произошло. Вывели Максима наверх. Там, поджидая, стоял еще один воин. Судя по гребенчатому шлему — начальник. Один из солдат коротко доложил. Начальник окинул взглядом Максима, резко задал вопрос.

— Не понимаю, — признался Максим.

Солдаты переглянулись, начальник пожал плечами, удивляясь, что схватили чужеземца. Снова прозвучал короткий вопрос.

— Не понимаю, — повторил Максим.

Но именно в это мгновение — понял. "Гемонии". Слово выскочило откуда-то из глубин памяти. Он читал об этом. "Лестница рыданий". По ней стаскивали в Тибр тела казненных; частенько бросали прямо на лестнице. Оплакать казненных, тем более, похоронить — значит, заслужить подобную же участь.

Солдаты вообразили, что он оплакивал казненного преступника. Решают — какой смерти удостоить. Вот начальник пошевелил в воздухе пальцами. Сейчас повелительно взмахнет рукой. Меч со свистом вылетит из ножен...

Максим оказался проворнее. Обдумать ничего не успел. Вероятно, его вела актерская интуиция. Как-то разом вспомнилось, что Домициан был убит заговорщиками. Вспомнились и россказни о том, что насильственную кончину ему предсказали.

Максим вскинул руки к звездному небу — так вскидывали жрецы и прорицатели в кинофильмах. И как будто стал выше ростом. Или это солдаты пригнулись? Простер длань в сторону Палатинского дворца. И снова взметнул ладони к небу. Поднес к глазам, точно держал в руках стеклянный шар и вглядывался в него. Бессильно уронил руки. Шар упал на землю, разлетелся в осколки.

А Максим уже не был прорицателем. Черной тенью крался он вдоль стены. Потом вытащил из-за пазухи кинжал, замахнулся. Человек с гордо запрокинутой головой медленно осел на землю...

Самый глупый из солдат не мог не понять: божественному Цезарю грозит опасность!

Измученный прорицатель едва держался на ногах. Начальник бережно подхватил его под локоть. Максим осторожно высвободил руку, распрямился. Указующий жест не оставлял сомнений. Прорицатель должен попасть на Палатин. Немедленно.

Туда и направились. Солдаты уже не были стражами, но — почетным караулом.

Максим постепенно приходил в себя. Он только что избежал смерти. Каким чудом? Вероятно, чудо именовалось "талантом". Позволив себе насладиться такими мыслями, Максим вновь сделался серьезен.

Примет ли его император? Если примет, удовольствуется ли пантомимой? Или потребует назвать имена заговорщиков? А когда не услышит имен... Не пожелает ли казнить прорицателя много изощреннее, чем это сделали бы солдаты?

И потом, неужели императора поднимут среди ночи? Разумеется, нет. Придется дожидаться утра. "Что ж, подремлю часок-другой". Однако происшествие на лестнице отогнало всякий сон. Максим чувствовал себя на диво бодрым.

Солдаты обменялись паролем с часовыми, охранявшими дворец. В их разговоре Максим уловил знакомое слово: "Центурион". Командир центурии — сотни солдат. Значит, воин в гребенчатом шлеме — центурион.

Максим невольно покивал головой. Все правильно. В постановке "Юлия Цезаря" доспехи и вооружение были именно такими. Шлем без забрала, застегивается под подбородком кожаным ремешком. (Максим где-то читал, что по мозоли от ремешка можно определить, долго ли солдат прослужил в легионах, ветеран или новобранец.) Красная туника с короткими рукавами. Панцирь — то есть, кожаная рубаха с нашитыми на нее металлическими пластинами. Короткий меч на перевязи. Сапоги с открытыми носами. ("Сандалии в Риме считаются домашними тапочками" — поучал театральный художник.)

Центурион что-то объяснил часовому. Часовой вызвал командира. Командир сделал два коротких жеста: солдатам — дожидаться на улице, Максиму с центурионом — идти следом. "Кажется, на аудиенцию к императору попасть проще, чем на прием к начальнику ЖЭКа".

Дворец Домициана был огромен и великолепен. Стражи искоса поглядывали на чужеземца — поражен ли? Максим, как и надлежит прорицателю, сохранял величавое спокойствие. После Эрмитажа да Исаакиевского собора его трудно было удивить размерами и убранством. Больше всего, пожалуй, понравились фонтаны во внутреннем дворе. Струи воды серебрились, двор словно оплели нити лунного света.

"Такие бы декорации к балету "Антоний и Клеопатра!" — размечтался Максим. — А то развесили холстину. Тоже мне, режиссерская находка!"

Покинув двор, они миновали галерею, потом — несколько залов, и перешли подземным коридором в другую часть дворца. Здесь все было меньше: и залы, и коридоры, и окруженные колоннадами дворики. Зато часовых — несравнимо больше.

Затем пришлось ждать в маленькой комнате. Максиму указали на табурет, центурион и второй командир остались стоять. Максим судорожно соображал, что скажет, точнее, покажет императору. Знал: импровизация, конечно, может выручить актера. Однажды. Чтобы не было провала, роль нужно тщательно готовить.

Послышались шаги, голоса, двери распахнулись, и вошел невысокий жилистый человек с выгоревшей на солнце шевелюрой и такими же бесцветными глазами. Следом за ним ввалились пятеро спутников, явно разгоряченных вином и беседой. На плечах — яркие накидки, на запястьях — широкие золотые браслеты. Все пятеро громко смеялись и говорили, перебивая друг друга.

Вошедший первым сощурил глаза на Максима. Актер поднялся. Он был крайне озадачен. Вряд ли воинские доспехи, пусть даже посеребренные и украшенные богатыми рельефами, служили императору повседневной одеждой. Кроме того, император не почтил бы своим появлением незваного гостя. Напротив, потребовал бы Максима к себе.

Белобрысый, рассмотрев Максима, принялся допрашивать воинов. Вероятно, занимал высокий пост — судя по четкости и поспешности ответов.

Насколько Максим помнил, тайной полиции в Риме не существовало. За безопасность Цезаря отвечал начальник императорской гвардии. Похоже, именно его Максим и лицезрел.

Центурион прибавил еще два слова, начальник гвардии шевельнул пальцами, и спутники его безмолвно удалились. Вместо них появился раб-секретарь с табличками для письма в руках. Начальник гвардии ногой придвинул табурет, сел, облокотился о колени, опустил подбородок на переплетенные пальцы. Кивнул Максиму: "Говори".

Но на месте Максима был уже граф Калиостро, каким сыграл его Нодар Мгалоблишвили в "Формуле любви". Человек со скорбными глазами провидца, познавшего все несовершенство людской породы. Временами, правда, в глазах вспыхивали насмешливые огоньки, и тогда плавно опускались тяжелые веки.

Начальник гвардии с заметным интересом подался вперед. Максим начал повествование: неторопливо, с легкой скукой бессмертного, пред чьими глазами прошли столетия, предыдущий век был похож на следующий, и в каждом люди истребляли друг друга.

Он взял в руки один из светильников. Поднял на уровень глаз — бережно, благоговейно. Оглянулся, точно слепец, нечаянно прозревший. Вознес светильник над головой, словно благодаря богов. От резкого движения язычок пламени затрепетал. Максим прижал левую руку к груди, будто сердце разрывалось от волнения. Затем приблизил светильник к губам, резко дунул. Огонек погас. Максим медленно повернулся, дрожащей рукой шаря по сторонам, показывая, что перед глазами его сомкнулся вечный мрак.

Аллегория была — ясней некуда. "Светоч может угаснуть". Счесть светочем кого-нибудь вместо императора было бы государственным преступлением.

Начальник гвардии хорошо это понял. Указал на изящные водяные часы: "Когда же мы ослепнем?" Максим покачал головой и меланхолически возвел глаза к потолку: "Сие от меня скрыто".

Белобрысый не унимался. Теперь его интересовало, как Максим узнал об угрозе. Максим подошел к окну и простер руку к звездному небу. В глазах белобрысого промелькнула насмешка, но губы не улыбнулись. По-видимому, он не верил в астрологию, но пропустить заговор боялся.

Смотрел на Максима, не отводя взгляда. Долго смотрел — и как-то странно. Будто пытался что-то вспомнить. Или просто не знал, на что решиться?

Максим по доброте душевной вздумал ему помочь. Кивнул на центуриона, поднял вверх один палец, потом — два, потом — четыре. Советовал увеличить императорскую охрану. Белобрысый ядовито улыбнулся: "Без тебя не догадались бы". Максим величаво повернулся. Свой долг он исполнил. Остальное — чужая забота.

Жест белобрысого означал: не спеши, не так скоро. Велев дожидаться, вышел. Удалился и секретарь.

Центурион и второй командир осмелились пошевелиться. Максим стукнул себя в грудь, назвался:

— Максим.

Вопросительно посмотрел на центуриона.

— Квинт Септимий, — ответил тот.

Максим кивнул на захлопнувшуюся за начальником гвардии дверь.

— Марк Касперий Элиан, — произнес центурион, понизив голос.

Максим запомнил.

Начальник гвардии не вернулся. Вместо него появились двое рабов и, кланяясь, пригласили Максима следовать за ними. Он повиновался и, совершив путь по каким-то галереям и коридорам, попал туда, куда и мечтал. В термы.

Разумеется, это были не императорские купальни, а скромные бани для слуг, но Максим рванулся к воде так, словно пешком одолел Сахару. Сбросил грязную одежду на пол и с головой окунулся в бассейн. Вода оказалась умеренно теплой. Вынырнув, Максим перехватил недоуменные взгляды слуг. Вероятно, перед купанием надлежало натереться маслом или согреться в парильне. Один из банщиков торопливо подал ему мыло. Да, именно мыло, только темного цвета и не слишком ароматное. Максим сумел отмыться дочиста. Рабы знаками объяснили, что ополоснуться следует во втором бассейне, с бодряще-холодной водой.

По суетливым движениям прислужников Максим заключил, что велено поторопиться. Его ждут.

Выйдя из бассейна, он получил чистую полотняную тунику — взгляд и обоняние императора ничто не должно было оскорбить.

Максима вновь повели наверх, где его встретил смуглый невысокий человечек. Вместе они прошли мимо расступившихся часовых и оказались в покоях, украшенных янтарем и перламутром, жемчугом и слоновой костью. Миновали несколько пустых комнат, остановились возле занавесей, из-под которых струились потоки света. Провожатый откинул занавесь и подтолкнул Максима вперед.

В комнате, кроме известного уже Максиму Касперия Элиана, находился только один человек. Почтительная поза начальника гвардии не оставляла сомнения в том, что человек этот — император. Максим невольно себя поздравил. Первые сутки в чужом мире — и уже беседует с властителем.

Он видел императора в цирке, но хорошенько рассмотреть не успел. Не сомневался, что и Домициан его не узнает: грим смыт, одежда другая. "К лучшему. А то прорицатель и гладиатор в одном лице — смесь небывалая, вызовет недоверие".

С любопытством он взглянул на повелителя империи.

Максим понятия не имел, в каком возрасте погиб Домициан, но почему-то воображал императора дряхлым старцем. Сидевший же перед ним мужчина был немногим старше сорока лет. Грузный, с худым лицом, обрамленным редеющими волосами. С приторной улыбкой на губах, с капризным, подозрительным взглядом.

Облачен Домициан был в длинную пурпурную тунику и белую тогу. "Не похоже, что императора внезапно разбудили. Скорее всего, вернулся из цирка, с ночного представления".

Домициан переменил позу. Теперь он полулежал на кушетке, опираясь на расшитые золотом подушки. Подле ложа стояла курильница с благовониями и невысокий столик, на который были небрежно брошены полуразвернутые свитки.

У стены в ряд располагались несколько изваяний — самого императора, Юпитера (судя по золотым молниям в руке), Афины — Минервы (судя по копью и шлему) и какой-то юной дамы со вздернутым носиком и пышной прической из мелко завитых волос.

Все это Максим заметил краем глаза — внимание сосредоточил на императоре. Домициан ему решительно не понравился.

Однако и на лице императора отразились удивление, смущение, недовольство, раздражение, а потом все сменилось покорностью судьбе. Лишь спустя мгновение Максим догадался, что он здесь ни при чем.

Порог переступила высокая полная женщина с крупными чертами лица и пронзительным взглядом. Максим отметил, что это совсем не та дама, чье изваяние украшало императорские покои.

Домициан явил на губах лицемерную улыбку. Касперий Элиан как-то потускнел. Оба приветствовали вошедшую. Император — расслабленным движением руки, Элиан — коротким жестом военного салюта.

Максим поклонился. "Несомненно — императрица. А кто же та, со вздернутым носиком? Домициан отважен... или неумен. При такой жене нельзя любоваться изваянием другой дамы".

Супруга императора прошествовала через всю комнату и опустилась в кресло черного дерева. Как отметил Максим, ее никто не приглашал. Но никто и не посмел воспротивиться.

Императору оставалось сделать вид, будто он только и ждал жену — для начала совета. Императрица скрестила руки на груди и милостиво кивнула Максиму.

Он счел кратчайший путь наивернейшим. Молча провел ребром ладони по горлу. Жест не допускал двойных толкований. Император, неприятно пораженный, приподнялся на локте. Бесспорно, Касперий Элиан его подготовил, но... Предсказание, в конце концов, — не уведомление о заговоре. Точность не нужна, напротив. Каждого ждет могила, но мало любителей готовиться к ней заранее. Кто жаждет узнать, что предстоит безвременная кончина? Заговор можно раскрыть, а с предсказанием не поспоришь. Предсказанию следует быть туманным, допускать различные толкования.

Максим обнаружил, что Домициан наделен чувством юмора. Он никак не желал понять, кому именно грозит беда. В страшной тревоге указывал то на жену, то на Элиана, перечислял какие-то имена — несомненно, особ значительных и уважаемых.

Императрица, сидя в кресле, наслаждалась сценой. Касперий Элиан утирал пот со лба — видимо, знал, чем может завершиться подобное веселье — и все пристальнее вглядывался в лицо прорицателя. Максим скорбно и строго качал головой. Вскоре это ему надоело. Сделав шаг вперед, указал на статую императора.

Домициан тотчас перестал улыбаться.

Начальник гвардии повернулся к Максиму. Принялся допытываться, какая именно смерть грозит императору.

Проще всего было изобразить, что Цезарь пригубит отравленное вино, но Максим вовремя спохватился. На лестнице Рыданий он показал солдатам человека, занесшего кинжал. Несомненно, воины поведали об этом Элиану.