— Напугал, окаянный, — проворчала крестьяночка, бочком обходя жеребца. — Вон, лукошко уронила, всю снедь рассыпала. А мне, между прочим, еще до темноты лес топтать.

— Серьезное дело, как я посмотрю, бруснику собирать, — подивился рыцарь. — Ладно, давай подберу.

Он быстро побросал в объемистое лукошко раскатившиеся сверточки, протянул крестьянке.

— Ой, не стоило вам трудиться, — зарделась девушка. — Я бы после сама, что ж вам спину-то гнуть.

Барс резонно возразил:

— После могло бы и не остаться. У тебя там что?

— Пирожки с капустой. Пара картофелин, сальца кусок. Еще лук и хлеб. Ой, да вы, чай, голодный? Я сейчас, сейчас.

Девушка принялась энергично разворачивать свертки.

— Заверни, ты что, — смутился Барс. — Я так просто спросил. Я на лошадь сяду, в деревне буду через пять минут, а тебе весь день ходить, сама сказала.

— Вы уж не побрезгуйте, господин, — проговорила крестьянка жалобно, раскладывая салфеточки прямо на земле. — Мне столько много не нужно, правда. Это мне мама завернула, все ей кажется, что у меня тела не хватает. А пирожков с капустой вкуснее, чем у моей мамы, вы нигде не попробуете.

— Ладно, — сдался рыцарь, ощутив запах свежих пирожков. — Возьму, коли не шутишь.

Барс сел на землю, скрестив ноги, надкусил еще теплый, хрустящий пирожок с тающей во рту начинкой — и опомнился, только съев штуки четыре.

— Очень вкусно, — сказал он чуть виновато, оглядывая расстеленные салфетки — в попытке оценить нанесенный урон. — Действительно, вкуснее нигде не ел. А ты что же, тоже такая мастерица?

— А вы хлеб попробуйте, — с готовностью предложила девушка. — Хлеб я пекла.

— Повезло твоему будущему мужу, — констатировал Барс, продегустировав душистый каравай. — Хороший хоть мужик-то?

— Я за старосту замуж выхожу, — смущенно похвасталась крестьянка.

— Ух ты. А он тебе нравится?

Она кивнула головой, при этом, правда, совсем запунцовев.

— Он хороший, добрый. И меня любит. Весь год мне подарочки носил. Платочек вот этот — его подарок, видите, с кистями!

— Красивый платок, — кивнул головой Барс. — А лет старосте сколько?

— Он мужчина зрелый, — серьезно сказала девушка. — Не сопляк какой-нибудь. У него лет пять тому жена родами померла, и младенчик тоже помер, поздний был первенец. Как он убивался, ой-ей-ей! Четыре года бирюком жил, не глядел даже ни на кого. А потом я дивиться стала: как к колодцу иду, так все старосту встречаю, что ж такое, думаю? А мать мне и говорит: запал на тебя староста наш, оттаял, скоро, гляди, свататься станет. И правда — поначалу в гости зачастил, да все с подношениями, потом и сватов заслал. Через месяц вот свадьба.

— А сама-то ты как к нему относишься?

— Жалею я его, — тоненьким голоском призналась девушка. — Хороший он. Я ему ребеночка рожу, крепенького, здорового. Такому мужику должна ж судьба счастья отмерить?

— Должна, — согласился рыцарь. — Да и тебе, красавица, тоже. Зовут-то тебя как?

— Рада. — Потупилась она.

— И имя у тебя такое, светлое.

— Ой, вы ж пирожки-то доедайте, — спохватилась девица. — Что ж вы стесняетесь? Они в самом вкусе, пока свежие.

— Да я уж наелся, — покривил душой Барс. — А знаешь что, Рада? Сделаю-ка и я тебе подарок к свадьбе.

Порывшись в поклаже, рыцарь вытащил голубой, как глаза девушки, круглый камешек. Необработанный адамант не сверкал так, как ограненный, и не производил впечатления драгоценности — просто большая бусина, но отливающая глубокой переливчатой голубизной.

— Какой красивый, — выдохнула Рада, когда Барс протянул ей подарок на раскрытой ладони. — Прелесть какая. А в нем можно дырочку провертеть и на шею повесить?

— Вот дырочку, боюсь, не получится, — улыбнулся рыцарь. — Да и не нужно. Это камешек на счастье. Хочешь — носи на шее, только сшей тогда под него мешочек маленький. И береги его, не показывай никому, пусть будет наш с тобой секрет. А вот если, не приведи судьба, беда какая случится, плохо тебе станет — тогда езжай в город Сантию, иди на улицу Верхнюю, запомнишь? Верхняя, потому что на высоком берегу, над рекой. Там есть книжный магазинчик, называется `'Книгочей''. Вот хозяину магазина талисман свой и покажешь. Поняла, не перепутаешь?

— Поняла, — серьезно ответила Рада.

— А лучше — живи со своим старостой, рожай ему детей, пусть ваш дом будет — полная чаша. И все беды вас минуют.

— Спасибо, господин, — проникновенно сказала девушка.

Барс тепло попрощался с Радой. Ей удалось все же всучить ему оставшиеся пирожки и краюху хлеба — просто не отставала, пока не взял, и рыцарь наконец сдался. Тем более, что и пирожки, и хлеб действительно были несравненными — видать, выпекались с душой.

И опять мили летели под копыта Шторма, и золотился и багровел остатками листвы лес, и рыцарь насвистывал незатейливые песенки, посылая жеребца в галоп, и с наслаждением подставлял лицо острому осеннему ветру.

Только одна мысль, промелькнув по краешку сознания, подпортила Барсу настроение, хоть он и поторопился сразу затолкать ее куда-то на задворки. По своему многолетнему опыту Барс твердо знал: если когда-то и бывает хорошо, то потом непременно становится очень-очень плохо.

Приближалась Сантия.

Глава III.

`'Поскольку Орден провозгласил своей главной и единственной задачей защиту человечества от нечисти, подчинение Ордена любой власти, ограниченной территориальным или этническим признаком, является по определению невозможным`'.

(из Устава Ордена Пламени)

— 1 —

Арестовали Барса сразу по прибытию в Сантию.

Он не сопротивлялся, поскольку никакой вины за собой не знал и полагал все случайным недоразумением, которое неизбежно и очень быстро должно разрешиться. Только меч отдать отказался и вместо этого сунул его под седло, зная, что в отсутствие хозяина к Шторму вряд ли кто решится подойти, а если и решится, то очень о том пожалеет.

И действительно, все разъяснилось быстро. Оказалось, что Барса приняли за разбойника, уже долгое время терроризирующего королевскую дорогу, появляющегося в самых неожиданных местах и бесследно исчезающего под носом у гвардейских разъездов. Опровергнуть это подозрение было несложно: Барс объявил о том, что он — Рыцарь Пламени, предъявив в доказательство татуировку на левом плече — пылающего феникса.

Судебный пристав сразу стал исключительно любезен и рассыпался в многочисленных извинениях, однако отпускать Барса не торопился, заведя какую-то пустопорожнюю беседу. Потом, опять-таки принеся извинения, вышел и отсутствовал более часа, оставив рыцаря на попечении хмурого лейтенанта гвардейцев. Барс то сидел, то ходил по кабинету, бросая на дверь нетерпеливые взгляды; пытался завести разговор с лейтенантом, но тот на контакт не шел, отвечал односложно и посматривал на рыцаря с опаской. Собственно, Барсу ничего не стоило покинуть помещение — лейтенант никакой проблемы не составил бы, но уходить таким образом почему-то казалось недостойным. Особенно после того, как Барс представился. В общем, ситуация сложилась самая идиотская.

Наконец пристав вернулся, пробормотал что-то о многочисленности дел, вверенных его попечению. Спросил, не согласится ли Барс — а это было бы очень любезно с его стороны, и он, пристав, почти не осмеливается просить, но дела, дела зовут, проблемы не решаются, а тут как раз такой удобный случай — так вот, не согласится ли Барс помочь ему решить одну небольшую проблемку, так, мелочевочку, но немаловажную.

— Сколько времени это займет? — уточнил Барс.

— Не более четверти часа, заверяю вас.

— И что это за проблема?

— О, я объясню вам по пути.

Пристав повел Барса по многочисленным переходам и лестницам, все время спускаясь вниз, на ходу не переставая тараторить о некоем деле, в котором консультация Рыцаря Пламени будет просто неоценима, поскольку оно такого деликатного характера и связано с некоторыми, как бы это сказать, особыми свойствами, в которые нынче, между нами говоря, человек цивилизованный не может позволить себе верить, и все же лучше, только поймите меня правильно, перебдеть, чем недобдеть, и потому...

Барс слушал этот бесконечный треп, пытаясь вычленить из него крупицы информации, а где-то в глубине души зарождалось и росло странное чувство, похожее на предощущение опасности, но какое-то ненаправленное, размытое и тем более удивительное, что никакой возможной опасности для себя в этой ситуации он не мог представить.

Потому, когда пристав любезно распахнул перед рыцарем очередную дверь, Барс спокойно шагнул в проем, спинным мозгом уловил резкое движение позади, с опозданием понимая, что происходит, отчаянно рванулся вперед и в сторону, уходя из под удара — почти успел, почти! — получил мощный удар чем-то тяжелым в основание шеи и кулем свалился на пол.

* * *

Барс пришел в себя в полной темноте, и первым его ощущением стал внезапно затопивший сознание дикий, иррациональный ужас. Он не чувствовал своего тела, не мог шевельнуться, ничего не видел, не мог даже определить, есть ли у него вообще еще тело или остался лишь бесплотный разум, обреченный медленно сходить с ума в вечной пустоте. Наследие Башни — воспоминания, которые Барс столько лет насильно и упорно загонял на самые глубокие задворки сознания — хлынули в мозг, сметая остатки самообладания, и на несколько долгих мгновений Барс перестал быть человеческим существом, оставаясь лишь обнаженным беспомощным клубком нервов. Он, наверное, завопил бы, если бы мог, если бы то, что от него в тот миг осталось, умело кричать. Потом Барс почувствовал солоноватый привкус крови во рту, бешеное биение собственного сердца и зацепился за эти спасительные ощущения, потащил себя из омута паники, приходя в чувство и возвращая способность ясно мыслить.

Некоторое время он просто лежал, тяжело дыша, глотая кровь из прокушенной губы пополам с потом и слезами. Медленно возвращалось ощущение тела. Заболели плечи, напряженные из-за неудобно сведенных за спиной рук, заныла шея. Напряглись мышцы живота. Дольше всего Барс не чувствовал ног, затем, поерзав, сумел слегка согнуть колени, но этим его возможность движения и ограничилась — вероятно, ноги были туго связаны.

Лежал рыцарь на спине, на жесткой поверхности, в каком-то замкнутом пространстве. Плечи справа и слева упирались в твердые стенки, а когда Барс сумел с трудом приподнять голову, сразу наткнулся лбом на преграду. Упираясь плохо гнущимися ногами, Барс попытался протолкнуть тело повыше и тут же ударился затылком. Тупик. Извиваясь всем телом, сполз немного ниже, потолкался в стороны. Тупик. Итак: ящик? Гроб? Показалось ему, или воздух действительно стал более спертым?

Кисти рук у Барса онемели совершенно, что лишало его возможности применить магию. Большинство магических умений Рыцарей основано на движении или прикосновении; в жарком танце боя все тело участвует в магических плетениях, но инициируют заклинание, как правило, пальцы рук. Барс попытался подвигать скрученными за спиной локтями, стиснул зубы от мучительной боли в плечах, выровнял дыхание и занялся утомительными упражнениями, напрягая и расслабляя определенные группы мышц, разогревая и разгоняя кровь.

Бездну времени спустя Барс все еще продолжал это занятие. Собственно, прекратить ему не позволяло только природное упрямство; насколько это бесполезно, он понял очень быстро — пальцы не удавалось почувствовать, что делало невозможным даже самое простенькое заклинание. Несколько раз он испытывал на прочность стены своей тюрьмы; пытался разорвать путы — все безуспешно.

Воздуха уже явно не хватало; время от времени Барс забывался, но приходил в себя и начинал все по новой — с прежним упорством. Упорство — а вернее, отчаянное упрямство, порой вплоть до полного нежелания смириться с доводами рассудка — всегда оставалось его последним прибежищем, еще с тех времен, когда он ребенком валялся на соломенном тюфяке на `'ферме `', с лихорадкой и кровавым кашлем, сжигающим внутренности, но упорно не желая умирать. Именно упрямство, вопреки всему, позволило ему выжить и не лишиться рассудка в Башне. Впрочем, о Башне он не думал. Старался не думать. Приступ безумной паники был еще свеж в памяти; нельзя было позволить ему повториться. Нельзя думать о Башне.

Свет резанул по глазам, когда прямо перед лицом Барса открылось маленькое, не больше ладони, окошко. Свет не был ярким, показавшись таким только после полной темноты ящика. Проморгавшись, Барс смог различить невысокий потолок, по которому бродили тени, и отблески пламени свечи.

— Ну как он там, живой? — раздался совсем рядом незнакомый голос.

— Живой вроде, моргает, — отозвался второй.

Барс не мог видеть лиц — только мелькающие в квадратике света тени.

— И не такие уж они страшные, как говорят, — заметил первый.

— Любого засунь в ящик — и станет совсем нестрашным.

— Ты бы ему дырки провертел, что ли. Задохнется ведь по дороге.

— Дырки нельзя. Вдруг шуметь надумает. Я иногда открывать буду. Ничего, сдюжит, они выносливые.

— Воды ему давай, а то не довезем.

— Ладно.

— Ну, посматривай здесь. Завтра на рассвете выезжаем.

— Хорошо.

Вскоре тень заслонила окошко, и в отверстие потекла тонкая струйка воды. Барс с готовностью ловил ее ртом, торопливо глотал. Затем струя иссякла, стукнула тугая крышка, и Барс вновь остался в темноте.

— 2 —

Сегодня приглянувшийся Алине золотоволосый гвардеец стоял в карауле у входа в Большой Зал. Алина уже второй раз прогуливалась мимо высоких двустворчатых дверей с книгой в руках и отстраненно-задумчивым выражением лица, которое выбрала после долгих репетиций перед зеркалом. Несмотря на льстивые заверения маминых фрейлин, она была твердо убеждена, что улыбка ей не идет, а вот выражение задумчивости придает ее простоватому, в общем-то, лицу некий поэтический оттенок.

Накануне Алина долго размышляла, как ей обратить на себя внимание молодого дворянина. Задача эта была ей внове; еще недавно она могла запросто подойти к любому из гвардейцев, попросить показать ей саблю или продемонстрировать какой-нибудь фехтовальный прием или, не терзаясь сомнениями, скомандовать сопровождать себя на прогулку в сад. Но теперь, когда ей наконец встретился человек, с которым она действительно хотела бы прогуляться в саду, Алина почему-то не могла заставить себя так поступить. Это слегка смущало юную принцессу, но сдаваться она не привыкла и с энтузиазмом принялась решать возникшую проблему, вооружившись опытом большого количества прочитанных ею книг.

Идею своевременного падения в обморок Алина рассмотрела, но отвергла. Хотя в романах героини в обморок падали регулярно, но с самой Алиной такого пока не случалось, и она сомневалась, что сумеет сделать это достаточно достоверно. Кроме того, подобные проявления слабости всегда казались Алине чем-то недостойным. Проще всего, наверное, было бы завести с гвардейцем разговор на какую-нибудь общую тему (перечень тем принцесса предусмотрела заранее), но для этого он должен был проявить инициативу. Дело осложнялось тем, что дворцовый устав в общем-то запрещал гвардейцам разговаривать на посту, хотя это правило часто нарушалось.