Марк смотрел на острый край конька и размышлял о том, как хорошо бы было эти коньком вспороть глумливую пасть Лукаса. Нарисовать улыбку от уха до уха. Из него бы получился неплохой Гуинплен. Он и так всегда ржет. Марк не сомневался, что Винченцо, один из корешков его недруга, уже шепчет приятелю на ухо. Винченцо, он же Хорь, был лучшим ридером, а Марк и не особо скрывал свои мысли — напротив, задержал картинку на подольше. Красная мокрая улыбка. Неприятностей по-любому уже не избежать.

И неприятности не замедлили случиться — хотя и не совсем такие, как Марк ожидал. Он проехал с остальными уже десяток кругов, когда движение замедлилось. Катающиеся поворачивали головы. Марк тоже притормозил и оглянулся.

В центр круга вышла девочка. Русоволосая девчонка в коротком пальтишке. Так же, как и Марк, на неудобных прокатных коньках. Тонкое бледное личико казалось необычайно серьезным и чуть заметно светилось в сгустившихся сумерках, и вообще вся она была словно нарисована световой кистью по темному стеклу толпы. Вспыхнули фонари. Вспыхнули золотом волосы маленькой фигуристки. Из динамиков полилась мелодия из "Щелкунчика". Девочка кружилась, следил за ней узкий луч прожектора — будто она и вправду выступала на большом льду... Или так казалось? Или не было никакого прожектора, просто для Марка оставалось лишь световое пятно в центре круга, тени по бокам и маленькая фигуристка. Ему почудилось, что даже вырывающиеся изо рта у зрителей клубы пара замерли, складываясь белесым кружевом... и тут его ноги сами собой поехали. "Нет!" — отчаянно и беззвучно заорал Марк. Он еще успел оглянуться, заметить ухмыляющуюся — от уха до уха, почти как мечталось — физиономию Лукаса, ощутить холод в мгновенно отмерзших ступнях — и от удара его развернуло и бросило на лед.

Маленькой фигуристке пришлось хуже: все-таки Марк весил намного больше, и разогнал его Лукас хорошо, просто здорово разогнал. Девочка отлетела в толпу — где, к счастью, ее подхватили чьи-то руки. Зрители возмущенно загудели, надвигаясь на Марка. Он едва успел убрать ладонь, иначе по пальцам проехались бы коньком. Кто-то толкнул его в плечо. Марк попробовал встать, но ноги разъехались. Над толпой колыхалось багровое облако ярости — так случается всегда, когда грубо разрушается мечта. Толпа не склонна поддаваться очарованию момента, но если уж поддалась, горе тому, кто отнимет у нее игрушку. Марк снова попробовал встать, и его снова швырнули на лед. Может быть, серая лицейская шинель отпугнула бы горожан, но шинель Марк оставил на скамье у катка. Мальчик оперся на руку. Чиркнул конек, и по пальцам потекло. Все же задели. Марк уставился на аккуратный, сочившийся красным разрез, и тут же глумливый голос в ушах захихикал: "Ну и как оно, конёчком да по тепленькому?". Лукас и ридером был неплохим. "Дурак, — как можно спокойней подумал Марк. — Меня же сейчас затопчут. Тебя из лицея выгонят". "А я знал?" — уже неуверенней вякнуло в голове. Марк отмахнулся от ненавистного голоса и попытался поймать хоть кого-то в толпе. Не обращая на мельтешение ног вокруг, он смотрел, как учили, на каток сверху. Мальчишка на льду в центре круга, толкающиеся люди — они уже и сами не прочь бы отсюда убраться, да подпирают те, что сзади. Вот ты, высокий, жирный, в меховой шапке, стоящий справа от меня — глазами Марк уставился на заляпанную брючину, а мысленно пытался пробиться к толстяку. Давай, протяни мне руку, ты же такой кабан, ты можешь проложить проход в этой давке. Брючина исчезла. Здоровяк и впрямь заработал локтями, но на ворочающегося внизу пацана ему было плевать. Стало еще теснее. Из носа закапала кровь. Так часто случалось, когда Марк слишком сильно старался. Рядом вскрикнули: у кого-то поехала нога, взметнулось лезвие конька, чуть не задев щеку Марка. "Попросишь, я тебя вытащу, — хихикнуло, кажется, прямо в затылке. "Давай, не выеживайся. Ботинки мне неделю будешь чистить и математику сделаешь. Мне и Хорю. И..." "Спой себе отходную", — громко и внятно подумал Марк. И тут чья-то мощная рука ухватила его за шиворот и выволокла на свет.

Когда Марк проморгался, он понял, что упирается в стену. Стена — пальто из темной материи, над ней каменеет лицо с прозрачными стеклами очков. Марк готов был поспорить, что на внутреннюю сторону линз выводится оперативная обстановка по кварталу. Или району. Или городу. Рядом громко спорили. Марк дернулся. Телохранитель выпустил его ворот, и мальчишка сел в подтаявший снег. Высокий светловолосый человек, смутно похожий на маленькую катальщицу, что-то втолковывал девочке — дочери? — и одновременно нежно стирал пятно грязи у нее со щеки. Девочка упрямо мотнула головой и оглянулась на Марка.

— Он не виноват!

Девчонка еще и ногой притопнула.

— Я видел, как другой мальчишка его толкнул.

В чем — в чем, а в том, что его никто не толкал, Марк был уверен. По крайней мере, не толкал руками.

— Лаура, мы сейчас говорим не об этом. Тебе вообще никто не разрешал выходить из дому. Одна, без маски, в толпе. Тут полно микробов. Ты что, заболеть хочешь?

Девочка по имени Лаура снова упрямо тряхнула светлой шевелюрой, но ничего не ответила.

— Сойер, принесите его пальто. Проводите мальчика в лицей. Кажется, он не в себе.

Марк собрался уже сказать, что вполне в себе, спасибо, ни в каких сопровождающих он не нуждается, но тут девчонка высунулась из-за спины телохранителя и залихватски подмигнула лицеисту.

— Папа, у него рука поранена и нос разбит. До нас ближе. Пусть он поедет с нами, медсестра Полин его перевяжет.

Высокий человек сомнительно посмотрел на Марка. Тот ответил нарочито ошалелым взглядом. Высокий покачал головой и тихо сказал, обращаясь к дочери:

— Только среди лицеистов тебе еще приятелей не хватало.

И, громче, обращаясь к телохранителю:

— Посадите его в машину.

Имени Марка высокий человек так и не спросил.

В машине девочка протянула ему платок и, пока Марк вытирал лицо, доверительно шепнула: "А у меня мама была знаменитая фигуристка. Из России, Майя Метлицкая. Ее часто по спортивным каналам показывали. Я тоже хочу выступать, но папа не разрешает". И, подумав, добавила: "Можешь звать меня Лаури".

Так Марк Салливан познакомился с Лаури, Лаурой Медичи, дочерью младшего сенатора Флореана Медичи. С тех пор прошло пятнадцать лет. Лаура успела закончить биологический факультет Парижского университета и сейчас доделывала диссертацию в институте Паскаля. Младший сенатор Медичи стал старшим сенатором. А Марк провалил тест и остался просто-напросто Марком. Ах да, еще одно не изменилось. Сенатор Медичи так и не получил разрешения на генную терапию, которая могла бы избавить его дочь от врожденного иммунодефицита.

Иногда Марк воображал, что все случилось совсем по-другому. Если в подвыпивших студенческих компаниях спрашивали, где Марк подцепил такую красотку, он говорил, что Лаура споткнулась на катке. Вывихнула ногу, а он подхватил девочку на руки и дотащил прямо до ворот отцовской виллы. Чем больше было выпито пива, тем длинней становилась дорога до виллы, так что в конце концов получалось, что Салливан тащил Лауру чуть ли не через пол города. Хорошо, что приятели зачастую оказывались еще более пьяны, чем сам Марк, и никто так и не спросил, почему он просто не вызвал такси.

Наверху было хорошо. Душные испарения, вонь и сырость от реки остались ниже — а здесь прохладный ветерок, чернильно-синее небо в телеграфной росписи спутников и орбитальных станций и огни пересекающихся над центром воздушных трасс. Пухлый бок шара матово поблескивал от скопившейся росы, временами озаряя облака бегущей строкой рекламы. Это и вправду не походило на полет на аэрокаре: так тихо, неспешно, словно кто-то качает тебя в гигантских ладонях.

В темноте светлые, прозрачные днем глаза Лауры сделались почти черными. Марк помнил, как легко они меняют цвет — от серого с легкой зеленью до нефритового и темнейшего агата. Таким непостоянством обладают глаза приморских девушек, но Лаури родилась далеко от побережья. Иногда Марку казалось, что внутри Лаури плещется собственное море, недоступное никому. И губы, скрытые сейчас маской, у нее неправильные — верхняя тоненькая, строгая, а нижняя припухлая и капризная... Мысль о губах была уже совсем лишней, и тогда Марк решился.

— Мне нужно тебе что-то сказать...

— Мне нужно тебе что-то...

Они произнесли это почти одновременно и рассмеялись. У них так часто получалось.

— Ты первая.

— Нет, давай ты.

— Хорошо.

Марк положил руки на борт корзины и замолчал. Он молчал несколько минут, так что под конец Лаура нетерпеливо ткнула его кулачком в бок.

— Ну?

— Я улетаю с Земли. На несколько месяцев, может быть, дольше.

— Ты нашел работу на Периферии?

— Не совсем. Совсем нет. Так, надо кое-кого проведать...

— Все у вас, серых братьев, какие-то тайны.

Марк резко обернулся, но Лаура уже потупила глаза.

— Извини. Старая привычка.

"Если бы ты знала... Если бы я мог сказать", — подумал Марк. Но сказать он, конечно, не мог, и потому быстро спросил:

— А что у тебя?

Лаура, не поднимая головы, ковыряла многострадальную корзину.

— Давай уже, колись.

— А я тоже, может быть, уезжаю.

— Да ну? Напросилась-таки в экспедицию? Отец отпускает?

Лаура, специализировавшаяся на нейробиологии высших приматов, давно мечтала побывать в резервации катангов на Терре. Марк ощутил мгновенный укол зависти. Все же она добилась своего... Лаура резко мотнула головой.

— Нет, не в экспедицию. Хотя и в экспедицию, может быть, тоже. Потом... Я выхожу замуж, Марк.

Второй раз за день Салливан услышал такое, от чего жизнь переворачивается вверх тормашками. Наверное, следовало что-нибудь сделать. Например, закричать. Или сигануть с шара. Марк сухо откашлялся и спросил:

— За кого?

— За Фархада.

В ответ на недоуменный взгляд Марка Лаура нахмурилась.

— Ты его знаешь. Сам же сам нас познакомил тогда, помнишь? На новогодней вечеринке у Пресли. Он программист, с тобой одновременно заканчивал. Ты сказал, что он гений, а он тогда заржал и ответил: "Разве что гений места, если местом считать ближайшую пивнушку".

Марк порылся в памяти.

— Фархад? Фархад-иранец?

Наверное, Лаура почувствовала в его голосе что-то такое и немедленно ощетинилась.

— Его семья из Ливана. Но тебя ведь такие мелочи никогда не интересовали.

— Причем здесь это? Да будь он хоть с Марса...

— Он не с Марса. Его родители бежали из Бейрута. И два года торчали в лагере беженцев, пока не получили вид на жительство. А его старшая сестра там умерла. И только когда она умерла, им позволили поселиться в городе и выдали разрешение на работу. Но тебя все это не интересует. Зачем нам переживать за других? Центр вселенной Марка Салливана — это, конечно же, сам великолепный Марк Салливан и его многочисленные несчастья.

— Так, — Марк почувствовал, что начинает заводиться. — Ты вообще сейчас о чем?

— Ты знаешь, о чем. Если тебе угодно сидеть в деревне и упиваться обидой на весь мир — кто я такая, чтобы тебе мешать?

— И поэтому ты выходишь за Фархада-ливанца?

— И поэтому я выхожу за Фархада, да. Он, по крайней мере, меня любит.

— Я тоже тебя люблю, — тихо сказал Марк.

Он смотрел на запад, где тучи постепенно рассеивались. Струну орбитального лифта можно было принять за запоздалую молнию, отвесно и регулярно бьющую в одну точку. Раз за разом, в одно и то же место...

Тогда, полтора года назад, была осень. Лил дождь. Дорожка перед домом Марка — учительским коттеджем на задворках фанорской школы — размокла, ее усыпали раскисшие дубовые листья. Машина Лаури, новенький "Лексус", почему-то все не заводилась. Лаури тихо ругалась за стеклом кабины. Водоотталкивающее стекло повесило над серебристой тушей "Лексуса" ореол капель. Марк стоял на пороге и говорил себе, что надо подойти, рывком распахнуть дверцу, вытащить Лаури из кабины. Обнять и заставить остаться. Он уже почти решился подойти, но тут машина завелась... Все могло бы быть по-другому.

...— Нет, не любишь.

Лаури упрямо прятала от него глаза. Она как будто решала некую задачу, пыталась доказать теорему — сначала себе, а уже потом ему.

— Я очень хотела в это верить. И верила... долго, до глупости долго. А потом поняла, что тебе всегда было плевать на меня. Тебе только хотелось, чтобы ради тебя, такого вот неудачливого, дочь сенатора бросила к черту все — университет, работу, отца, друзей — и потащилась на край света. И я бы потащилась, если бы ты действительно меня любил. Но ты лишь в очередной раз тешил свое самолюбие... Ты ведь понимаешь, что я права?

Теорема сформулирована, доказательство изложено. В математике Марк всегда был сильнее, но здесь ему не на что было опереться. Вот разве что на утлое дно корзины, на сто метров влажного ночного воздуха... может, кому-то бы этого и хватило, но Марк не умел летать.

— Конечно. Ты всегда права.

Он развернулся к клоуну и громко спросил:

— Вниз уже можно?

— Еще пять минут, — пробормотал несчастный. — Катаем ровно полчаса.

— И знаешь еще что? — спросила из-за спины Лаура.

— Что?

— Я не поехала с тобой еще и потому, — сообщил задыхающийся голос, — что мне больно и обидно было бы видеть, как ты заживо хоронишь себя. Прошло бы несколько лет, и ты бы стал угрюмым отшельником и запил, как твой дед. Или начал бы подкладывать бомбы, как твой дядюшка Шеймас...

Вот этого говорить уже не следовало, и Лаура замолчала.

Шар как-то странно бултыхнулся в воздухе, словно яичный желток в скорлупе, и начал снижаться. Отчетливее затемнели древесные кроны. Листья блеснули красным, отражая кока-кольное волшебство. Марк оперся о борт корзины и мрачно подумал: "А и вправду сигануть вниз, что ли? То-то будет потеха". Вместо этого он спросил:

— Что твой отец делал в Замке?

Еще не отошедшая от ссоры, запыхавшаяся и поправляющая маску девушка замерла.

— Откуда ты знаешь?

— Неважно. О чем он собрался говорить с викторианцами?

Лаура оглянулась на клоуна. Тот суетливо отвязывал веревку, которой крепилась дверца корзины. Марк оттолкнул покровителя влюбленных, схватил девушку за руку и поволок прочь от шара. Пиноккио растерянно помахал им вслед полупустой бутылкой и пошел морщинами — из шара выходил гелий.

Остановившись за сладко пахнущей купой жасминовых кустов на вершине холма, Салливан повторил вопрос:

— Что твой отец делал в Замке? Это важно.

Лаура недоуменно нахмурилась.

— Я не знаю точно. Они хотят открыть в Голландии свободную экономическую зону, наподобие Терры. Отец надеется, что, увидев преимущество новых технологий, люди перестанут слепо подчиняться ордену...

Марк закусил губу. Как же скверно все получалось. Если свести два и два...

Голос Лаури прервал его размышления.

— Это то, что я пыталась тебе сказать... Мы с Фархадом подали прошение о выезде. После того, как поженимся, мы улетаем на Терру.