Дом всех тварей

Амти принялась ее рисовать. Она не была уверена, что кто-то в жизни этой женщины хоть раз видел ее такой — удивительной, как никто на свете и нежной. Амти нравилось подмечать в людях детали, которых нет больше ни в ком на свете, каждый человек был в чем-то красивее всех других, в каждом была какая-то удивительная черта, в которую можно было влюбиться без памяти. Амти нравилось это ощущение, оно приносило ей вдохновение.

Пока Амти создавала эскиз, она думала, совершенно спокойно, что если бы была Инкарни Жестокости, непременно бы убивала людей, а после рисовала их. Застывшая красота, вишня во льду, розы на снегу.

Амти улыбнулась женщине уголком губ, та только отвела взгляд, недовольно вскинув голову, обнажив длинную, грациозную линию шеи. Амти смотрела на ее простую одежду, наверняка добытую на каком-нибудь рынке среди помятых коробок под ногами и навесом из прозрачного полиэтилена от дождя, на ее безвкусный макияж и уродливые, птичьи коготки, и думала — боготворил ли ее кто-нибудь когда-нибудь, потому что стоило. Были ли в ее жизни женщины или мужчины, считавшие ее самым удивительным существом, любившие ее тело и душу, как больше никого на свете и как никто бы больше не смог. Считал ли ее кто-нибудь неповторимой и прекрасной, такой же, какой ее считала сейчас Амти. Амти была близорука, оттого когда она присматривалась к женщине, то довольно сильно подавалась вперед. Но тем прекраснее была легкая дымка вокруг нее, которую Амти видела.

Незаметно паника ушла, стало немного грустно, что Амти вскоре забудет об этой невероятной красоте, и у нее останется только эскиз. Они с женщиной вышли на одной остановке, и Амти увидела, что ее встретил мужчина в новых кроссовках и старой, неряшливо выглядящей куртке. Он ее поцеловал, а потом начал говорить что-то про автосервис, и они пошли совсем в другую сторону, чем нужно было Амти.

Интересно, этот парень ее любит? Наверное, да. А замечал он когда-нибудь ее руки, шею и скулы? Может быть. Амти задумалась, любит ли ее Шацар. Считает ли Шацар ее особенной? А красивой? Шацар считал красивой ее маму, как и многие-многие люди, но Амти вовсе не была на нее похожей. Может, он представляет в постели с ней ее маму? А если бы Амти не подарила ему сына, что бы он делал? Убил бы ее? Забыл бы о ней?

Амти было грустно, но не слишком. Все эти мысли приходили к ней и раньше, и все они не имели значения — она все равно не могла понять, даже с их ритуальной связью, что чувствует и о чем думает Шацар.

Небо просветлело, в нем прорезалось солнце, и теперь свет играл в лужах на черном от прошедшего дождя тротуаре, ветерок гонял влажный воздух, и люди вокруг спешили на учебу и работу. Лапа удивительного осеннего утра коснулась и деревьев, последняя зелень превратились в золото. Амти было ужасно жалко, что она не может увидеть это прекрасное утро, не искаженное темнотой линз ее очков.

Стремящиеся вверх послевоенные дома, громоздкие и величественные управления по разным делам Государства соседствовали с невысокими постройками царских времен, хвастающимися чугунными решетками балконов и замысловатыми скульптурами.

Здание, которое было нужно Амти — Художественная Академия или, если использовать официальное наименование, Государственная Академия Изобразительных Искусств было построено еще во времена, когда Шацар был ребенком. Посеревшее от времени, оно как седой, но степенный старик, все еще сохраняло определенную мощь — в колоннах, высоких окнах и массивном фасаде.

Амти остановилась перед ним, чтобы окинуть его взглядом, запрокинула голову, увидев кружащих вокруг широкого фронтона ворон. У главного входа курили студенты. Среди молодых художников некоторая авангардность и эпатажность были обычным делом. Однако, даже здесь царила определенного рода упорядоченность. Девушки с цветными волосами в широкополых шляпах, юноши, чьи уши были пробиты массивными серьгами, а джинсы порваны на коленях строго в определенных местах, курящие ароматизированные сигареты и смеющиеся слишком громко молодые люди, привыкшие шокировать обывателя очень конкретным, конвенциональным образом.

Амти некоторое время слушала их обыденные разговоры о парах, попойках и профессионализме, с восхищением представляя, как станет одной из них, а потом вошла в холл.

Внутри Художественная Академия выглядела еще более внушительно, чем снаружи. Две широкие лестницы вели на второй этаж, длинные коридоры вели к переходам в другие корпуса, зевающая гардеробщица раздавала номерки, а большие часы показывали без десять одиннадцать. Шаги Амти, студентов, преподавателей и других абитуриентов отдавались от блестящего мраморного пола, складываясь в удивительную мелодию, симфонию, созданную множеством людей, учащихся и учащих, участвующих в одном общем деле.

Амти почувствовала, что влюбилась в это место.

Первым делом она запуталась в переходах, потерявшись в одном крыле здания, когда ей нужно было попасть на тот же этаж, однако совсем в другое место. Поиск затрудняла и невозможность Амти слету прочитать номера кабинетов и надписи. Без очков ей приходилось останавливаться и подолгу смотреть на двери, что, наверное, производило странное впечатление.

К тому времени, как Амти нашла кабинет приемной комиссии, она прокляла на этом свете все или, по крайней мере, практически все. Когда Амти ввалилась внутрь, девушка за столом подняла на нее глаза. Очереди не было, срок подачи документов практически истек. Студенты дневного отделения уже начали занятия, но Амти поступала на вечернее, чтобы оставлять Шаула на попечение папы или Шацара.

— Здравствуйте, — сказала Амти и прокашлялась, чтобы голос ее не звучал так пискляво от волнения. Девушка улыбнулась ей приветливо и успокаивающе.

— Здравствуйте, проходите. Вы на факультет графики?

— Да, — кивнула Амти. Светлый кабинет, который скорее всего в течении основной части учебного года является небольшой лекционной, сразу Амти очаровал. Очаровала доска, пахнущая мелом, очаровали ряды парт, как в школе, только намного более старые, очаровал линолеум, рисунок на котором был затерт невероятным множеством ботинок.

Амти села за парту перед столом. Девушка снова ей улыбнулась, у нее были белые, удивительно ровные зубы и короткий ежик клубнично-красных волос. Ее ключицы, Амти видела под блузкой, обвивал узор татуировки.

— Не переживайте, — сказала она. — У нас все еще достаточно мест на вечернем отделении. Меня зовут Алу.

— Я Амти. Очень приятно.

Они одновременно засмеялись, сами не понимая, почему, и Амти стало чуть менее неловко.

— Давайте-ка вы для начала заполните анкету, — сказала Алу.

— Да, пожалуй. Это всех нас успокоит.

— Но правда, волноваться вам не о чем.

— Вы же еще не видели моих рисунков.

Алу вручила Амти листок анкеты и ручку. Некоторое время Амти молча строчила ответы на простейшие вопросы. Имя, возраст, год, число и месяц рождения, среднее образование.

Увидев вопрос о роде, к которому она принадлежит с политкорректной пометкой "если есть", Амти задумалась. Она написала Бит-Адини, потому что это был род ее отца, однако по законам Государства теперь Амти принадлежала роду Шацара.

Если бы, конечно, кто-то знал, что она замужем за ним.

На вопрос, были ли у нее в роду Инкарни, Амти машинально поставила галочку, хотя стоило бы крестик. Официально считалось, что наличие родственников Инкарни не влияет на шансы абитуриента, однако оно могло быть тревожащим фактором.

Амти вернула анкету Алу и принялась рыться в папке с рисунками. Сначала она достала аттестат о среднем образовании, школу она окончила экстерном. Амти попросила об этом Шацара, и он ей помог. Амти подготовилась и сумела сдать экзамены. Теперь, по крайней мере, она окончила школу, у нее был настоящий документ, подтверждающий, что она не просто Инкарни, а Инкарни, сумевшая осилить государственную образовательную программу. Амти достала шесть фотокарточек, надеясь, что одну из них она вскоре увидит на своем студенческом билете, копию свидетельства о рождении и паспорта, который в своем натуральном виде давно потерял приличный вид.

Алу складывала документы в папку, подписанную ее именем, и Амти принялась доставать экзаменационные работы. Графика, живопись и композиция, стандартный набор. И если графику и живопись Амти рисовала почти автоматически, то работа по композиции — рисунок на свободную тему, нравилась ей самой. Амти нарисовала девушку с большими, воспаленными глазами в больничной рубашке. Она сидела в палате и смотрела на цветущий за окном сад, где Амти старательно прорисовывала каждое синеющее пятно анемона, каждый долговязый ирис, каждую связку колокольчиков. Сад должен был быть прекрасен, а девушка должна была быть больна, но ее глаза впитывали красоту лета, и в ее густых, спутанных волосах притаились маленькие, разноцветные птички, которых она совсем не замечала.

Алу перебрала рисунки, разложив их по разным отсекам ее личного дела для рассмотрения комиссией, но работу по композиции она изучала очень долго.

— Вот это действительно очень здорово, — кивнула она. — Остальное ничего, но это здорово.

Амти ожидала, что остальное тоже будет здорово, однако быстро кивнула.

— Спасибо.

— В этом и вправду что-то есть. Надеюсь, встретимся на факультете, Амти.

Амти вдруг стало невероятно приятно, она почувствовала, что краснеет. Никогда еще ее рисунки не хвалили так искренне. А потом Амти увидела у Алу на руках, там где кончаются рукава блузки, следы от уколов, а может от капельницы, которую ей ставили. Рисунок показался ей личным, может быть, ей было знакомо ощущение, которого сама Амти никогда не переживала, но сумела передать. Амти и Алу шире улыбнулись друг другу. Когда Амти поднималась, она уронила папку и, слишком суетливо нагнувшись за ней, не уследила за очками, они сползли на нос. На свету алое кольцо вокруг ее радужницы горело ярко. Амти заметила взгляд Алу, быстро поправила очки.

Алу сглотнула, будто ожидала, что в любой момент Амти на нее бросится, и не сказать, что такая мысль не приходила Амти в голову. Она сделала шаг назад, помотала головой, будто Алу не так поняла.

— Я не...

Ложь была ее первым, инстинктивным позывом. Амти прокашлялась, останавливая себя, а потом сказала:

— Я одна из тех Инкарни, которые спасли девочек.

— Да. Я слышала об этом, — сказала Алу странно бесцветным голосом, потом попыталась улыбнуться. — Я все думала, кого вы мне напоминаете.

— Я здесь живу. Меня не преследуют Псы. Я живу в Государстве. Меня не казнят. Это ведь значит, что я могу здесь учиться?

— Я уточню, — быстро сказала Алу.

Но Амти знала ответ — это значит, что в Государстве ее не убьют, но она все еще никто. И на что Амти только надеялась. Почему она думала, что у нее вообще может быть нормальная жизнь?

— Я имею в виду, — сказала Амти. — Я ведь здесь легально. Не было прецедентов, но может быть для меня сделают исключение?

— Да, конечно, я спрошу, что можно сделать.

— Я вообще не хотела говорить, что я Инкарни.

— Я вынуждена буду это уточнить. Другие студенты. Вы же понимаете, с вами будут учиться люди.

Алу старалась улыбаться, но у нее не слишком получалось. И Амти поняла, что так уязвило, обидело и испугало ее во взгляде Алу. В нем не было страха, злости или оторопи. Была только жалость, чуточку брезгливая, будто она увидела, что у Амти есть какое-то врожденное уродство, за которое она не в ответе, но которое, тем не менее, делает ее отвратительной. И неспособной делать все, что делают остальные люди.

— Простите, — сказала Амти, снова поправив очки.

— Да. Это ничего. Вы ведь спасли девочек.

— Не совсем я. Совсем не я. Но я пыталась и там была.

Амти помолчала, а потом добавила:

— Пожалуйста, не говорите, что я — Инкарни. Им будет легче принять решение, хотят они учить меня или нет. Я хочу рисовать, понимаете? Это вся моя жизнь, я всегда мечтала об этом. Может быть, если они примут меня, то это создаст прецедент.

Амти видела по ее глазам — донесет. Потому что так принято и потому что от этого зависит ее собственная работа, а работа ей очень нужна. Амти кивнула своим мыслям, сказала:

— Спасибо.

— Вы оставили контактный телефон?

— Да.

Амти записала телефон отца, чтобы он передал ей, если из Академии позвонят и скажут о результатах.

— До свиданья, — сказала Амти, и пулей вылетела за дверь, прислонилась к стене у кабинета. Ей было очень обидно, она совсем забыла о том, что ничего у нее может не получиться, что если Псы Мира не пустили ей пулю в голову, это еще не значит, что она — тоже человек. Амти злилась на Шацара за то, что он обрек ее на бесправную жизнь в Государстве, за то что их сын, сын двух Инкарни, скорее всего разделит ее судьбу.

Или Шаул разделит судьбу Шацара. Может быть, так еще хуже.

Амти побрела вниз без прежнего энтузиазма. Выйдя из Академии, Амти вдруг сорвала очки, раздавила их каблуком туфли, попрыгала на них для верности. Она достала из сумки свои обычные очки, надела, и мир приобрел прежнюю четкость линий, солнце тут же ударило в глаз.

Люди спешили куда-то, у них была целая жизнь, а у Амти только ее половина.

Амти дошла до телефонной будки, опустила монетку в прорезь автомата и подождала длинного гудка. Тяжелые кнопки едва продавливались, и Амти долго пыталась с ними справиться. Наконец, Амти дозвонилась до Адрамаута. Он взял трубку почти сразу.

— Да?

— Адрамаут, — сказала Амти отсутствующим голосом.

— Малыш! Все получилось? Ты подала документы?

— Да.

— Тогда почему такая невеселая?

— Я расскажу. Можно я к тебе приеду?

— Конечно, малыш!

— Спасибо.

— Приезжай побыстрее. Здесь как раз...

Щебетание Адрамаута прервалось лаконичным щелчком, и связь оборвалась.

Хорошего настроения как не бывало, всю дорогу Амти смотрела в окно автобуса, наблюдая за течением столбов и остановок. В конце концов, после часа тряски в полупустом автобусе, Амти вышла в спальном районе, где тесно жались друг к другу красно-белые новостройки. Небольшие магазинчики шаговой доступности, призванные обеспечить жителей, их детей и даже домашних животных всем необходимым, новенькие игровые площадки с блестящими горками и веревочными лестницами, зародыши парков с каменными дорожками — все здесь было комфортно и удобно. Если не считать жилья в пригороде, квартиры в этом районе были верхом престижа в Государстве.

Разумеется, такие никогда не дали бы Инкарни. Квартира в новостройке, где теперь жили Адрамаут и Маарни, была отдана Яуди. Яуди, тем не менее, жить в ней желала, предпочитая скрываться от мира вместе с Шайху и Ашдодом в каком-то притоне, в котором по недоразумению был прописан Ашдод.

Амти пошла через пустырь, который был определен для строительства еще парочки типовых зданий, однако что-то не заладилось с бюджетом, и дело пока замерло на уровне фундамента. За пустырем располагался еще один ряд домов, в одном из которых и жил Адрамаут. Амти размышляла, что Адрамаут имел в виду своим загадочным "здесь как раз", когда прервалась связь, и тут до ее слуха донесся характерный звук выстрелов, погашенных глушителем. Тихий, но невероятно знакомый.