Пепел и роса

Вернулся господин Татищев за полночь, мрачный и сосредоточенный. Я преданной Хатико ждала в библиотеке.

— Отчего не спишь, сударыня? — не глядя в мою сторону полюбопытствовал граф.

— Да вот приготовила Вам — подвинула к нему настой трав.

Он еще раз озадаченно хмыкнул, залпом выпил смесь валерианы, пустырника и ромашки, поморщился и заполировал это коньяком.

— Благодарю. — он откинулся в кресле и затянулся сигарой. Да, подлинный табачный дым — не самое приятное ощущение, но с Примой не сравнить.

Я молчала, он молчал. За окнами белая ночь, так что даже погасшие свечи не мешали мне рассматривать его породистое лицо, ястребиные брови, острый взгляд, тяжелую нижнюю челюсть.

— Нравлюсь? — не глядя обронил он.

— Вы — видный мужчина. — согласилась я, пытаясь, тем не менее обойти скользкий момент. — Интересный собеседник. Ученые, которые исследуют человеческий разум, иногда упоминают о харизме — способности личности увлекать за собой, внушать уважение не страхом или подкупом, а восхищением. Так вот, полагаю, у вас это свойство ярко выражено...

Любая лесть, самая грубая, но главное — не переспать с ним ненароком. Помимо всего прочего он мне еще и брак признает недействительным из-за одного обстоятельства.

— Лиса, ох лиса... — криво улыбнулся роковой мужчина. Подумал, и добавил. -Мы переезжаем скоро. В Москву. Можешь с нами жить.

О как. В дом берут, Шарик! На "ты" зовут. Но я уж тут корни пустила....

— Спасибо. Это большая честь для меня, Николай Владимирович, и еще зимой я бы не задумывалась, но сейчас я тут со стройкой начала. Плохо это — дело на полпути бросать. — я очень осторожно подбирала слова. В сущности, именно граф обладает всеми рычагами чтобы стереть меня из истории. Он же может оказаться ключевым фактором успеха. И пусть в друзья ко мне он не попадет, но дружелюбие необходимо укрепить.

— Да, бросать дело нехорошо. — он явно думал о чем-то своем. — Ступай, ложись. После завтрака хочу твою стройку посмотреть.

Поспать — это громко сказано. Суета в доме началась около шести утра, а с учетом отхода ко сну в три, пробуждение приятным не было.

Я поймала в коридоре очередную очумевшую горничную.

— Его Сиятельство проснулись?

— Давно уже, сейчас завтрак подадут. — и рванула дальше. Их тут к Олимпиаде что ли готовят?

Наспех собравшись, я выкатилась в столовую ловя на ходу домашние туфли.

— Доброе утро, Николай Владимирович и приятного аппетита. — протараторила и устроилась на противоположном конце стола.

— Не передумала? — он указал на поднос с несколькими толстыми конвертами красивого золотистого оттенка. — Я теперь московским губернатором назначен. С повышением до III класса.

Вауууу. Жаль, так говорить пока не принято.

— Поздравляю, Николай Владимирович! Ваше... превосходительство?

— Да, Ксения, именно так...

Что-то с этим назначением не так... Вспоминай, Ксюша, вспоминай... Там же кто-то есть, такой, проблемный. Чей-то муж, с которым очень много не так. Я же помню, помню...

— Там же сейчас Великий Князь? — очень осторожно уточнила я, боясь допустить какую-то катастрофическую ошибку.

— Его Светлость князь Сергей Александрович генерал-губернаторствует. — поджал губы родственник, и я вспомнила. Точно! Генерал-губернатор повыше губернатора, а конкретно этот допустит чересчур много промахов. И один из них... О, Господи! За один из них родственника самое малое — в отставку с позором отправят. И как мне об этом говорить? А как промолчать?

Я лучше письмо напишу потом. Так, мол, и так, сон мне приснился... Ходынку бы закрыть на карантин...

— Это очень достойная Вас должность. Много забот и ответственности, но и почет и уважение.

— Это верно. Заботы и ответственность. И Москва.

Ага, и Сергей Александрович за спиной. Совсем двусмысленно получается, но у того все больше адъютанты были.

— Ольга Александровна-то как обрадуется! Ей теперь столько туалетов понадобится, шляпок!

У родственника резко заболел кошелек.

— Ваша женская транжирская сущность! Поехали на твои расходы смотреть. — он отставил тарелку, а я так и не успела за новостями ничего поклевать, поэтому ухватила пирожок.

Для хозяина лошадей выделили получше, чем моя престарелая кобыла, чьим здоровьем я сразу озаботилась. Когда граф выяснил природу моей нежности к пенсионерке, то у кого-то явно наметились служебные неприятности.

С помпой на паре мы доехали до моего домика. Василия Ивановича я разглядела не сразу, зато строители муравьями копошились уже на середине второго этажа.

Архитектор вскоре рассмотрел новоприбывших, спешно подошел к нам, испачканный раствором и всклокоченный.

— Николай Владимирович, позвольте представить Вам архитектора Василия Ивановича Гроссе. Василий Иванович, это отец моего покойного супруга, его превосходительство граф Татищев.

На все наши проекты родственник посмотрел крайне снисходительно, а на прощание заполировал все обращением к Гроссе и подрядчику.

— Напортачите — в Сибири сгною.

И как-то верилось.

— Ну как, Вам понравилось? — осторожно уточнила я, когда мы почти доехали до Моховой улицы.

— Нет. Тесно там и мрачно.

— Мне как раз. — затараторила я.

— Ты ж не вечно в трауре ходить будешь. А графине Татищевой ютиться в трех комнатушках...

— Но их содержать проще. — ушла в оборону я. — И мне ни к чему такой дворец.

— Дело твое. Строй. Продать всегда можно. — он окидывал взором колоннады, десятки сияющих окон и царственные врата своего владения, на фоне которого мое жилище определенно получалось вороньим гнездом. Поношенным вороньим гнездом для птицы, страдающей тяжелой анорексией.

— Денег-то хватает пока? — с хитринкой поинтересовался родич перед отъездом.

— Да, Николай Владимирович, спасибо за заботу. — чуть присела в реверансе стоя на крыльце. Лето обещало стать еще жарче, где-то по соседству ночью опять поработали золотари и теперь уже не так умно выглядел тот факт, что я остаюсь в таком пекле в городе. Но кто пережил лето 2010, тому и в аду холодно, так что не будем жаловаться, а станем жить дальше.

После утреннего чтения я практически без завтрака отправилась по своим делам. Теперь моя престарелая Лазорка чаще отдыхала, (и я даже озвучила идею отправить ее в Вичугу на травке пастись, чем внесла сумятицу в мировоззрение кучера, который доселе считал меня лишней обузой) поэтому ежедневно мне выделяли разных лошадей графа, чтобы ни одна не застаивалась. На кухне я заимела репутацию безобидной блаженненькой, и это было единственное место в доме, где меня воспринимали без ужаса, поэтому морковку и яблоки выдавали по первой просьбе, равно как и пироги для строителей. Я чаще улыбалась и меньше разговаривала, но мужская половина прислуги все равно старалась лишних дел со мной не иметь.

Ранняя служба в храме, народу не так уж много, но вот платочки зашуршали, зашептались. В дверях в сопровождении нескольких гвардейцев и стайки женщин в черном вошла миниатюрная женщина лет пятидесяти с гордой осанкой и печальным лицом под очень дорогой вуалью. "Вдовствующая императрица" — прошелестели вокруг и незаметно расступились. Перекрестившись перед большим резным распятием, Ее Величество преклонила колени перед алтарем и так и провела весь остаток службы. Скорбь этой крохотной, но такой величественной женщины была столь сильна, что читалась даже со спины. Я смотрела на нее и явственно чувствовала свое малодушие.

Моя привязанность к мужу строилась на очаровании и благодарности. Наш союз не успел стать крепкой дружбой, по объективной причине не перерос в страсть, а последние его дни выпили из меня всю душевную силу. Поэтому горевала я как по близкому человеку, но не так, как Ее Величество. Поэтому и хватило мне первых месяцев траура, чтоб выплакать все слезы и со светлой печалью в душе жить дальше. А ведь как хочется пережить такое, чтобы потом было кого вспоминать так. В то же время, ей придется стольких сыновей, внуков и внучек, других мужчин и женщин поминать в ближайшие годы, что сохрани Господь нас от такой чаши.

И было мне жаль ее, всех ее близких, и несчастного Петеньку, который тоже не успел прожить свою большую и интересную жизнь. И слезы застилали глаза, превращая иконостас в темный фон большого моря пламени свечей. Кто-то тронул мой локоть и я повернула голову, чтобы оцепенеть и опуститься на колени.

— Ваше Величество...

— Не стоит, сударыня. — с легким акцентом произнес негромкий голос. — Вы тоже потеряли мужа?

— Ддаа...Поручика Петра Татищева... — что же делать? Я вообще не знаю, как разговаривать с особами такого уровня. — Но мою утрату не сравнить... Вашего супруга потеряли не только Вы, но и сто пятьдесят миллионов человек...

— Да, дитя... — Она перекрестилась, перекрестила меня и протянула платок, потому что мои слезы бессовестно капали не только на мое, но и на ее платье.

И удалилась, оставив публику коситься в мою сторону. Аккуратно, по стеночке, я уползла из храма, истово перекрестилась на выходе и бросилась к кучеру.

— Мефодий, домой едем.

По дороге меня трясло. То, что я нарушила все мыслимые нормы этикета, о которых не имею представления — бесспорно. Но явного оскорбления не нанесла же? А то, что нарушила — чем карается? Сибирь? Ссылка в деревню? Вряд ли казнь — в эти годы вешали только цареубийц и изменников, по-моему. Брата дедушки Ленина точно за такое.

А я? Что мне дома не сиделось то?

В руке я продолжала сжимать тонкий батистовый платок с черной каймой и вышитым вензелем. Под стекло положу и внукам буду показывать. Ага, если переживу последствия этой встречи.

Через три дня, которые я провела в нервном оцепенении сидя в кровати (да, я испугалась. Я — маленький ранимый зверек и пугаюсь встреч даже с дружелюбными мамонтами. Те и случайно раздавят — не заметят), пришло письмо от родственника. Ну письмом это назвать сложно, скорее записка — зато на гербовой бумаге московского губернатора.

Любезная моя Ксенія Александровна!

Я намедни получилъ письмо съ Высочайшими соболѣзнованіями по поводу утраты наслѣдника. Особо въ немъ упоминается скорбящая вдова. Хотѣлось бы узнать подробности этой исторіи.

Н.Т.

И что писать? "Дяденька, Николай Владимирович, я не хотела, оно как-то само?"

"Милостивый государь мой, Николай Владиміровичъ!

Пребывая въ самомъ смятенномъ душевномъ состояніи, обращаюсь къ Вашей мудрости и богатому жизненному опыту.

Какъ Вамъ извѣстно, дѣтство и юность свои я провела въ деревнѣ, мы не выѣзжали, такъ что мои манеры оставляютъ желать много лучшаго. И третьяго дня какъ разъ въ этомъ очередной разъ убѣдилась. Во время утренняго молебна въ Храмѣ Спаса-на-Крови, ко мнѣ обратилась Государыня Марія Ѳедоровна со словами утѣшенія, а я только встала передъ ней на колѣни и отвѣтила, что моя печаль глубока, но ея горѣ безмѣрно, ибо мой мужъ оставилъ семью и друзей, а ея — всю страну. Въ милости своей Государыня отдала мнѣ свой платокъ и ушла.

Мои учителя не готовили меня къ такому событію, поэтому уповаю на Васъ.

Всегда Ваша К.Т."

От греха подальше я предложила своим строителям новую схему работы, и теперь в самые жаркие полуденные часы они спокойно отсыпались, зато трудились всю светлую часть суток. Навещала я их так же в нечестивое утреннее время, пока весь город еще спал. Молебны посещала теперь не каждый день, и в разных храмах, отдавая предпочтение тем, где прихожане попроще.

Стройка вообще увлекла меня более всего остального. В те часы, которые я не торчала возле котлована, читала журналы и книги по строительству, умилялась технологиям, восхищалась добротностью конструкций. Общалась со всеми — от инженеров до подсобных рабочих, удивительным образом не разругавшись ни с одним. Скучаю все-таки по нормальному социуму.

Лето подходило к концу. Отступил зной, который я за своими заботами совершенно проглядела, приближалась годовщина дуэли. Я испросила у свекра позволения посетить Вичугу, которое незамедлительно получила. Усадьба казалась еще просторнее в мертвой тишине. Могила мужа осела, поросла травой, которую пришлось выщипывать руками. Я прислушалась к себе и поняла, что почти отпустила его. Помню какие-то мелочи, прикосновения, улыбку, но больше не злюсь ни на что. Мальчик мой, как же нелепо все вышло. Я улыбнулась, вспоминая нашу лодочную прогулку, возню с декорациями, букеты эти удивительные... Как будто в другой жизни.

Вообще получается, что моя жизнь слеплена из нескольких лоскутов разных размеров. Большой, с примесью синтетики и пестрым, но непритязательным узором — до 27, смесь холстины и бархата — до 29, пестрый шелк — еще несколько месяцев, черный креп — позже, полиэстер с молниями — период недолгого возвращения в родную реальность, и вот теперь сотканная из разных нитей жизнь, где есть место хлопку, шелку, парче и кисее. Но нет места любви.

Конечно, с этой стороной жизни какие-то неурядицы тут. По всем законам жанра я уже должна была влюбиться пламенно и страстно давно. В кого-нибудь. Да уж ладно, не влюбиться, но найти себе кого-нибудь для иллюзии отношений, всяко могла попробовать. Пусть здесь какие-то очень экстремальные моральные ограничения, но ладно, хоть пару раз с кем-то могла бы?

Но в Саратове круг общения как-то ограничил любовные порывы... Being determines consciousness . Шевельнулось в душе и теле что-то только с Петенькой, но там я сразу была в проигравших. Бог свидетель, я столько попыток предприняла, чтобы хотя бы сделать наш брак действительным, что на некоторое время к сексуальной стороне отношений приобрела стойкое отвращение. Прислугу брать в постель не comme il faut не только и не столько из-за сословных предрассудков или моего новообретенного дворянского снобизма. Во первых, это не сделает ни одного из нас счастливее, во-вторых слишком опасно Стать любовницей графа? Скучно мне вряд ли будет, но зачем? Архитектора жалко, да он и идейно-семейный человек.

Не на Фохта же было бросаться? Тем более, совсем запропал мужик. Да и как его такого клеить? С ним даже заигрывать не особо тянет, хотя те недели совместного проживания в моей квартирке нас немного сблизили... Правда, его чуждость тому миру таким плотным коконом прикрывала все границы, что и желания ни разу не возникало. Это же как с инопланетянином переспать — только для самых экстремалок. Когда вернулась сюда, тоже не пойми чем думала. Если бы мама была права, и я ринулась сюда к мужчине, все было бы проще и понятнее. Но каким-то невероятным способом я, ненавидевшая раньше эту эпоху за обреченность и преддверие адской мясорубки, впитала и людей, и темпы общения, движения, запахи, звуки. И теперь ощущаю собственное биение сердца только в такт с грохотом колес по мостовой, окриками извозчиков, птичьим пением по утрам, колокольным звоном.

На одной из станций (в этот раз я вполне таки успешно воспользовалась поездом) купила у мальчика-газетчика "Русские Ведомости", где помимо прочего интересного сообщалось о выселении духоборов из Тифлиса с эмоциональными комментариями нашего литературного "всего" Льва Николаевича Толстого.