Новое место жительства

— Выходит, наша семья — вся военная... — сказал я задумчиво.

— Да, целая династия. Только вот у отца мы были две дочки. И уже у деда отец был один мальчишка...

— А ваш Юрка... — я помедлил, — он тоже хочет?..

— Хочет, — вздохнула тётя Лина. Я не договорил, но она меня поняла правильно. — А он если захочет — отговаривать бесполезно.

В голосе её мне почудилась откровенная гордость.

Тётя Лина ещё какое-то время смотрела на эти фотографии, потом улыбнулась мне и сказал:

— Ну, я пойду полежу немного, а потом надо будет огородом заняться. Если есть захочешь — скажи. И ещё — ты, Тоня сказала, читать очень любишь. Библиотеку нашу ещё твой прапрапрадед начал собирать, там много очень редких книг. Так что ты ей пользуйся, как своей, думаю, тебе будет интересно. И Юркины книжки можешь брать, только потом ставь точно на место, он у меня аж шипит, когда кто-то что-то берёт, а потом "не так" ставит обратно... — она засмеялась, покачивая головой, потом вздохнула: — Ну, пойду я. Осваивайся, Владик.

И вышла.

Я немного удивлённо посмотрел ей вслед. Странно. Выходит, у кузена та же заморочка, что и у меня — ненавижу, когда кто-то, взяв мою вещь, ставит её обратно не так, как она была раньше. Но это заняло мою голову лишь на полминуты.

Не сводя глаз с фотографий, я сел на стул и погрузился в размышления...

...Сказать честно — я никогда не задумывался, почему мы живём именно в России.

Такая вещь, как ноутбук с Интернетом, позволяет даже работать за тысячи километров от своего офиса. Карточка "VISA" принимается во всех концах света, и ею можно оплатить любую услугу. Специалисты класса моей матери — желанные люди в любой компании, нуждающейся в связи. Я подолгу был в Турции, Египте, США, Германии, Франции, Англии и могу вам совершенно точно сказать — даже в Египте и в Турции люди живут лучше, чем у нас (1.). Поэтому я никогда не воспринимал Россию, как то, что в книгах пишется с большой буквы — "Родина". Нет, я не презирал и не ненавидел её, ничего подобного! Просто не задумывался, почему мы живём здесь. Если бы мы переехали в США, например, я бы и там совершенно не задумывался о том, что это такое — США. Просто жил бы там — и всё. Я читал книжки, в которых описывались военные подвиги русского оружия и восхищался людьми, о которых там рассказывалось... но точно так же я восхищался и воинами... ну, например, Александра Македонского. Никакой особой гордости за "наших" только потому, что они "наши", я не испытывал.

1.Славка находится в обычном для любых туристов заблуждении — им кажется, что страна пребывания ограничена отелем и программами гидов. Даже т.н. "экстремальные туристы" видят только то, что им показывают местные власти. На самом деле большинство населения в туристических центрах — таких, как Египет, Турция, Таиланд, Кипр — живёт в бедности, доходящей до ужасающей нищеты, и даже в "развитых странах" год от года люди в массе всё более и более нищают, а богатые становятся богаче. В целом жизнь той же американской или французской глубинки по комфорту и т.д. мало чем отличается от жизни обычного русского городка с населением в 10-100 тыс. чл.

Но у меня был прадед, который сгорел в танке. Как странно и страшно звучат эти слова: сгорел в танке.

— Сгорел в танке, — сказал я вслух. Оглянулся, но кругом было пусто и тихо.

Разве может сгореть — взаправду, не по телевизору! — живой человек? Как это бывает — когда сгораешь? За что, почему? Я прикрыл глаза — и увидел кадры то ли из фильма, то ли из хроники — прут друг друга стальные громады, всё грохочет и горит, и даже выскочившие из люков экипажи уничтоженных танков бьются со свирепым ожесточением — стреляют друг в друга в упор, дерутся кулаками и ножами...

А прапрадед — этот, с надменным лицом? Чтобы офицер получил солдатского Георгия — я знал — за него должны были проголосовать солдаты, которыми он командовал. Что он сделал? Я снова как будто увидел — бегут друг другу навстречу две волны, в зелёном — наши и в сером — немцы, сталкиваются... Как это — когда рукопашная? Это ведь что-то особенное, совсем ужасное... И ещё он бежал из плена.

Может, они знали что-то, чего не знаю, не понимаю я? Чего не знаем, не понимаем, не видим мы все? Или всё как раз наоборот, и мы просто поумнели, а они — глупые смешные дикари из навсегда сгинувшего прошлого?

Я встал, подошёл ближе, остановился прямо перед фотографиями. Они смотрели на меня — есть такой эффект, когда тебя снимают точно в фас и ты глядишь точно в объектив — куда ни пойди, фото будет следить за тобой. Одно время, когда художники этот эффект только-только открыли и начали рисовать с ним картины, их считали колдунами... Я был бы не прочь, оживи сейчас эти снимки. Мне вдруг захотелось, чтобы эти люди увидели меня, и я смог их спросить... смог им объяснить...

Что спросить? Что объяснить?

Я не знал...

...Я заварил привезённый с собой чай так, как меня научил три года назад тогдашний "бойфренд" матери, довольно известный журналист-украинец. Ничего был дядька, весёлый и просто, но не наплевательски относившийся к жизни. А главное — не пытался неумело и от этого противно делать вид, что я его сын — но и не рычал, что я путаюсь под ногами и надоедаю. И мы очень неплохо, даже хорошо скорей, сосуществовали, пока матери не захотелось новых ощущений. Ну, он ушёл, а умение заваривать чай — осталось.

Тётя Лина похвалила с искренним удивлением. Принюхалась немного смешно, подула на серый горячий парок над чашкой. Отпила ещё глоток и пожаловалась:

— Юрка совсем не умеет чай делать. Схватит пакетик, быстрей-быстрей... А это настоящий, кажется? — она посмотрела на меня. Я кивнул, тоже отпив:

— Английский "Брук Бонд", не подделка.

— Чувствуется... Вкусно очень.

Мы сидели на кухне и пили чай с ванильными сухарями.

Странно. Я не любил "семейных застолий". Может быть, потому что они у нас, сколько я себя помнил, устраивались всегда по Очень Важным Поводам, когда породистый ребёнок должен был сидеть за столом и демонстрировать свою породистость. И манеры. Непревзойдённые, призванные вызывать зависть у Нужных Гостей. Ну... опять манекен за столом. Под взглядами. Под однотипными восторженными — чёрт, даже если и не лживыми, то всё равно тошно! — "восклицалками-восхищалками". И, признаться, мысль, что тут, конечно, "семейное застолье" минимум по два раза в день, утром и вечером, завтрак и ужин, сильно меня напрягала.

Но сейчас мы сидели с тётей Линой на кухне, и я не ощущал себя манекеном. Не ощущал, хотя и поймал себя на том, что машинально всё делаю именно так, как заучил натвердо ещё лет в пять. "По правилам хорошего застольного тона". Кстати, похоже, тёте это нравилось, но вот её одобрительный взгляд, кстати, меня почему-то совершенно не раздражал.

Я до этого ни разу в жизни не ел сухарей (только сухарики) и удивился, что они оказались вкусными (сухари всегда ассоциировались у меня с зоной или с армией). Смешно, но почему-то как раз этот вкус окончательно отбил желание исподволь начать расспрашивать о моём кузене — и убедил меня в том, что я хотел сделать и не знал, как за это взяться. И, как это часто бывает, просто — сделал, и всё. Не думая, как "получилось на руку".

— Вот, — я положил перед тётей деньги. Те семь с половиной тысяч евро, которые были "на меня" — и ещё шесть сотенных купюр, решив, что обойдусь обычными шестью "штуками" рублей в месяц. — Это мама вам передала на меня... тёть Лин! — я повысил голос, видя, что она хочет возразить. — Давайте не будем, как говорится. Я ведь не в гости на лето приехал, редиски поесть и в речке покупаться. У меня хороший аппетит, да и в школе, наверное, на многое нужны будут деньги. Потом, я люблю заниматься спортом. Надеюсь и у вас тут отыскать какие-нибудь секции, чтобы не потерять форму, а это ведь тоже сейчас не бесплатно. И вообще.

— Но это большие деньги, — вздохнула она и покачала головой. Только сейчас я как-то обратил внимание, что у тёти Лины очень странная, какая-то старинная причёска: тугая коса, уложенная вокруг головы. И много седины... — Двадцать шесть с лишним тысяч рублей в месяц... у меня зарплата в два раза меньше! И это считается, что я ещё много получаю для наших мест...

Опа. Я не представлял, что всё так запущено... Выходит, что её зарплата — на двоих с Юркой — не всего в два раза больше моих "карманных"! И как они живут?!

— Ваша зарплата, плюс это, — как можно беззаботнее сказал я, — будет примерно сорок тысяч. Делим на троих — выходит где-то по тринадцать тысяч на человека, и на это уже можно жить! Тётя Лина, — я покачал головой, — я эти деньги не зарабатываю, я их только трачу. И часто бестолково... — как бы подчёркивая, что разговор закончен, я встал из-за стола: — Вы говорили, что собираетесь в саду работать? А что надо делать? Покажите, я помогу, ага?

Она улыбнулась и кивнула.

Вставая из-за стола, я вдруг подумал — мысль была внезапной и острой: а ведь тётя Лина не знала об этих деньгах. И не заводила о них разговор. Получается, она что — собиралась меня "содержать" на свою зарплату? От себя отрывать и от родного сына? И ни единого писка, никакого возмущения, никаких вопросов? Да почему же?! Только потому, что я — "племянник"?! Дикость какая... тупость... первобытщина...

Я подумал так, чтобы стать противным самому себе.

Получилось...

...Если честно — я не знал, что это так тяжело. В смысле — работать в саду. А точнее — на огороде. Пропалывать сорняки пальцами! С ума сойти! Наверное, я бы разозлился, если бы не подумал, что это... смешно. Я никогда в жизни не делал этого. Я сидел на корточках в грядке и работал пальцами. От разворошённой земли пёрло влажной духотой. На грядке росли огурцы. Чёрт побери, ни за что не подумал бы, что они так красиво цветут — жёлтыми цветами, мелкими и яркими, как звёздочки. И вообще что они так выглядят. Анекдот, да? Сюжет из дурной книжки — человек дожил до тринадцати лет и не знает, как выглядит огуречный куст. Но ведь не анекдот — правда не знаю. Какие в лесу есть съедобные растения — более-менее знаю, натренировался. А как выглядят огурцы — не знаю.

Не знал. Теперь знаю.

Тётя Лина работала неподалёку, что-то там делала маленькой тяпкой, ловко так... Временами я ловил на себе её взгляды, но не очень обращал на них внимание, потому что находился, если честно, в смятении чувств, как говорится. Это было такое дикое состояние, при котором хочется одновременно смеяться и плакать и ни о чём не думается связно. Я аккуратно, быстро приловчившись, рвал сорняки и пытался — честно пытался! — по ходу дела хоть как-то разобраться в себе. Уложить ровно разворошённую, как эта земля, душу, так сказать. Красиво, но, оказывается, больно.

Больно, оказывается, когда тебя переставляют, как мебель. Когда это делает родная мать. И ещё больней, когда впервые в жизни увиденный человек относится к тебе, как к родному. Если подумать, это тоже впервые — впервые в жизни ко мне — как к родному. И всё это — как будто наждаком водят даже не по коже — по голому мясу.

Фик, короче. Душа не укладывалась...

...Я всё-таки расплакался, когда мылся в душе. Хорошо, что именно там — я бы, наверное, сгорел со стыда, случись это при тёте. А тут... меня вдруг тряхнуло, словно током ударило, и из глаз потекло. Ноги у меня натурально подломились, я сел на пол возле стенки, обхватил колени и ревел минут пять, пока не выплакался. Спокойно удивлялся сам себе и одновременно ревел, даже подвывал тихо — дотянулся и сделал воду посильней, чтобы слышалось снаружи. Это было что-то нервное, истерика, нас научили определять такие штуки ещё в первом классе. Но разве легче от того, что ты знаешь, что с тобой, если не можешь это прекратить?

Да я и не старался. Я уже сто лет не плакал. Я бы засмеялся, скажи мне кто, что я вообще могу плакать.

На стене душа было зеркало — лист полированного металла. Я протёр его от воды и осевшего пара, заглянул. Если не тереть глаза, то не будет видно, что ревел. И правда, у меня было просто мокрое и угрюмое лицо. Ну устал человек, в первый раз в жизни в огороде копался... огурцы опять же увидел — вообще тяжкое нервное потрясение... Чего вы хотите-то?

Я вытерся, натянул спортивные трусы. Тётя, пока ходила в школу, оказывается, купила мне тапочки, и теперь они ждали меня за дверью. То ли просто так купила, то ли догадалась, что я забыл привезти. Тапочки были простенькие, и я порадовался, что она не купила каких-нибудь идиотски-умилительных "пушистых зверят". Жуть. Такие ведь не только девчонки таскают, многие мальчишки тоже. У одного моего приятеля тапки были в виде белых кроликов с перекошенными в ужасе мордами. Цельных, так сказать, кроликов. И нога у них вставлялась в... сами понимаете.

Ну его в Совет ООН. И его, и кроликов, и вообще все воспоминания эти. Если бы я мог, я бы их отрубил, как раньше гангренозные руки-ноги отрубали, честное слово. Жаль, что с памятью так не обойдёшься.

И тут меня потянуло спать. Как на дно глубокой реки с грузами на ногах — неотвратимо и плавно. Было всего около девяти, я и проснулся-то недавно, но глаза сами закрывались, а ноги просто подкашивались. Я был какой-то пустой и спокойный, что-то такое, скверное, я всё-таки "выревел". Как будто нарыв прорвало... Кое-как я поплёлся к своей комнате уже более-менее освоенной дорожкой, не боясь заблудиться... и увидел, что тётя Лина стоит возле фотографии мужа. Как я недавно стоял перед другими фотками, надеясь, что они со мной заговорят.

Я хотел пройти по-тихому мимо. Но тётя Лина, не оборачиваясь, сказала:

— Знаешь, Владик, как он сказал, когда я просила его не ездить в ту командировку? Он мог не поехать... — тётя Лина помолчала и негромко прочла: —

И скажу, что был я прав —

Если сын меня простит... Юрик простил.

3. ПРОПАЩИЙ КУЗЕН

Я заспался. Сильно заспался, аж за полдень — наверное, засыпал остатки переживаний, окончательно привыкая к новому месту и ко времени. (Да, и ко времени тоже; ведь тут и часы — на два часа вперёд по отношению к Москве.) Зато проснулся я в отличном настроении, как будто и не было вчерашнего странного дня. В конце концов, наступил новый день — первый день лета!

Тёти Лины дома опять не оказалось, зато были на кухне круглые пышки — тёплые и мягкие — на закрытом полотенцем большом блюде, молоко в трёхлитровой банке в холодильнике, а на холодильнике, на дверце — записка, где тётя сообщала, что придёт поздно, и я могу заниматься, чем угодно, но сначала должен сходить в магазин и купить...

"Должен сходить в магазин" меня пришкварило крепко, я даже сперва рот приоткрыл. А потом... потом засмеялся и глянул, что там мне приказано купить.

А ниже-то был солидный список. К записке прилагался ключ от дома. Толстенький, увесистый, длинный, бородчатый, несовременный — но в то же время новенький, как видно, недавно сделанный на заказ. С синей биркой. На бирке было написано красным: "Владик". То есть — это был полностью мой ключ. Я покрутил его в руках. Дома у меня было три ключа — от трёх врезных дверных замков — и электронная "таблетка" от подъездной двери. Много. Куда больше, чем надо.