Псих: часть 1. Разбег

— Совсем раздевайся.

Раздеваюсь совсем. Неуютно. Как-то особенно остро ощущаю свою беспомощность. Подавляю желание прикрыться руками.

— Собери одежду.

Собираю. Когда наклоняюсь за ботинками, сзади кто-то лапает меня за задницу. Отскакиваю каким-то невероятным кособоким прыжком, оборачиваюсь с кулаками наизготовку; одежда снова разбросана по асфальту.

Хохот.

— Да не скачи, собирай, тебе говорят.

Собираю заново, стараясь поглядывать себе за спину. Протягиваю ворох стриженому.

— Поаккуратней сложи.

Складываю, как могу. Уже понял, наклоняться не стоит. По возможности. Сверху на стопку ставлю ботинки. Готово. В последний момент меня сильно толкают в поясницу, и всё опять летит на землю.

Да сколько ж можно!

Спокойно, Данил.

Всё сначала. Собираю. Складываю. Стараюсь не дёргаться в ответ на обманные движения.

Компания веселится. Наконец, стриженый забирает шмотье.

Стою голый, мерзну. Кот все так же смотрит мне под ноги.

— Я хочу вступить в вашу банду! — говорю в третий раз.

Старший поднимает на меня ленивые, с поволокой глаза.

— Тогда объясни, зачем ты нам нужен, — произносит он так же бесцветно.

Молчу, не знаю, что сказать.

Мои физические данные впечатления не производят, это я понимаю хорошо. В свои шестнадцать я ещё не дотянул до того роста, который можно было бы назвать "средним", и так и остался худым и щуплым. Не нарастала на мне мускулатура, и все тут. Все мои усилия съедались жилистыми, похожими на натянутые верёвки мышцами, и от надежд прибавить им немного объёма я отказался уже давно. Для своих габаритов я довольно силен, но и только. В этой компании молодых жеребцов самый мелкий выше меня на полголовы и как минимум раза в полтора шире.

Я умею драться — на том уровне, на котором обычно выясняют отношения мальчишки в школе. Возможно, я дрался даже чаще других — приходилось при моей комплекции. Но удивить своим умением вожака бандитской стаи мне не удастся.

Что ещё может интересовать старшего уличной банды?

Да ничего полезного я не умею.

М-да. Когда нечего сказать — говори правду.

— Не знаю, — отвечаю на вопрос. — Но вы нужны мне.

Кот хмыкает.

— А я придумал, — сообщает верзила. — Давай возьмём его в заложники, а с семьи потребуем выкуп. Семья-то не нулевая, точно.

— А как мы узнаем, с кого требовать? — спрашивает стриженый.

— Да сам скажет! Тряханём его пару раз — и скажет!

Наглая убеждённость, что меня достаточно "тряхануть", чтобы раздавить, действует странным образом. Я собираюсь.

Верзила тянет ко мне свою лапищу, берет за плечо. Пальцы у него как клещи.

Я смотрю на Кота, просто-таки ем его глазами.

Старший держит паузу. Все ждут. Наконец он легонько качает головой. Это скорее намёк на движение, но верзила тут же убирает лапу.

— Да ты что, Кот! — возмущается стриженый. — Он же не наш! Это ж маменькин сынок! Хлипак! Его ущипни, он маменьку станет звать!

— Посмотрим, — тихо шелестит Кот.

И внезапно, без всякого предупреждения, выбрасывает мне в лицо профессионально собранный кулак.

Скорость движения такая, что я, конечно же, не успеваю отреагировать. Мешком отлетаю назад, и там меня уже ловит на тычок следующий член банды.

Это даже не избиение. Они просто не дают мне упасть, перекидывая с кулака на кулак. Летаю, как мяч. Лупят в голову и в корпус, в корпус — чаще; пересчитываю рёбрами жёсткие костяшки их пальцев. Никак не успеваю сориентироваться. Пора бы начинать отмахиваться, но не очень получается. Мои неприцельные, сделанные наугад удары беспомощно уходят в "молоко".

Если бы не кружилась так голова, я бы, может быть, в кого-нибудь попал.

Внезапно на моем пути не оказывается кулака, и я лечу на асфальт. Лежачего, как ни странно, не бьют. Собираюсь с духом. Поднимаюсь.

— Ну что, ещё один раунд? — весело говорит Кот.

Кажется, в этот раз я отмахиваюсь более удачно.

— Хватит! — неожиданно командует Кот, и я падаю — прямо в объятия к верзиле.

Отталкиваюсь, нахожу точку равновесия, выпрямляюсь. Пошатывает. В голове звон, но в общем-то, похоже, я легко отделался.

— Ну что, всё ещё хочешь к нам в банду? — интересуется старший.

— Хочу, — говорю вызывающе. И гнусаво. Из носа течёт кровь, я стираю её ладонью. Кровь кажется чёрной.

— Тогда ещё раунд?

— Давай!

Кот хмыкает, на этот раз одобрительно.

— Ладно, будет. Пошли.

Идём долго. Под конец пути еле переставляю ноги, начинает не на шутку болеть всё тело. Уговариваю себя, что время — это хорошо, время мне необходимо. Передышка перед тем, что будет дальше. Ничего не закончилось, это я понимаю.

Мне не отдали одежду. Пробовал требовать поначалу. Был проигнорирован. Теперь молчу.

Первая луна издевательски заглядывает в ущелье улицы.

Нельзя показать слабость.

Подходим к длинному, мрачноватому зданию. Уже вижу двери — металлические, двустворчатые.

Кот притормаживает перед самыми дверьми.

— Ну что, кандидат. Собеседование ты прошёл, — ехидно сообщает он мне. — Остался экзамен. Сейчас будешь представлен банде.

— Голышом?

— Считай, заново родился, — ржёт верзила.

Я киваю.

Вхожу в дверь. Ступеньки почему-то ведут вниз.

Осматриваюсь.

Большое полуподвальное помещение неплохо освещено — по стенам мерцают голубоватые полушария люминофор. Нормально устроились ребята. В дальней стене — пустая лифтовая шахта, перед ней прямо на бетонном полу горит костёр. Чуть правее — лестница, наверное, на верхние этажи. Дверей нет, перил тоже, вообще, похоже, разобрано всё лишнее.

Слева стена — внешняя, по всей её длине под самым потолком тянется ряд небольших полукруглых окошечек; в большинстве из них даже сохранились стекла, а некоторые забраны мелкой металлической сеткой.

Потолок высокий, метра четыре. Его подвесная часть обвалилась, и видны сплетения толстых силовых кабелей. Кое-где в прорехах выступают мощные двутавровые балки.

Пол сплошь бетонный, но чистый, в отличие от тех помещений, куда я заглядывал раньше. Ближе к стенам в беспорядке разбросаны многочисленные матрасы, диванные подушки, спортивные маты. Неряшливые кучи шмоток перемежаются аккуратными картонными коробками и жестяными ящиками. Кое-где к стенам прилеплены цветные журнальные развороты, местами даже привинчены навесные полки.

В целом — не так ужасно, как мне представлялось. Здесь заметно теплее, чем на улице, но воздух свежий, и, несмотря на сгорающие в костре мусорные брикеты, никаких неприятных запахов.

В помещении полно народу. В основном — молодые парни, есть и девушки, встречаются мужчины постарше. Народ сидит и лежит на матрасах, кучкуется группками, греется у костра. Под потолком шуршит отражённый гул голосов.

Банда.

4.

Кот останавливает меня на нижних ступеньках лестницы, по-хозяйски взяв за плечо. Нас ловко обходит стриженый, прочищает горло и в голос орёт:

— Слушайте сюда все! Сегодня у нас есть тут чуточку веселья! Сегодня у нас прен-тен-дент! — он проговаривает именно так, выделяя каждый слог. Заметно, что стриженый весьма доволен своей ролью глашатая. — Свеженький, новенький прен-тен-дент! Спешите видеть!

В мою сторону поворачивается множество лиц. Ёжусь под взглядами — изучающими, оценивающими, равнодушными.

В дальнем углу начинается шевеление, и навстречу выходит троица. Впереди — главарь, это очевидно. Теперь я понимаю, что Кот — только старший группы, а сейчас я удостоился внимания вожака всей банды.

Он уже в возрасте. Не слишком высок, но внушителен — иначе и не скажешь. Вальяжен. Но больше всего привлекают внимание глаза. Такие ледяные глаза нечасто встретишь.

Впрочем, на меня он не смотрит — смотрит на Кота.

— Точно, — подтверждает Кот. — Собеседование я уж провёл. Думаю, можно пробовать.

Теперь глаза-свёрла буравят меня. Непроизвольно переступаю с ноги на ногу, отчётливо ощущаю себя голым.

— Экзамен, — соглашается главарь, и общество радостно шумит.

Меня выпихивают в центр зала.

Откуда-то сбоку передают по цепочке настоящее кресло, ставят у стены; главарь усаживается, закидывая ногу за ногу, и подпирает подбородок рукой.

Начинается суета — народ делает ставки. Я вижу, как делаются записи, считаются проценты, переходят из рук в руки разнокалиберные купюры. Какой-то тотализатор, только я пока не понимаю, в чем суть. Ставят "на дерьмо", "на виску". Подмечаю, что "на дерьмо" ставок заметно больше.

Наконец мне объясняют правила игры. Чтобы стать членом банды, я обязан сдать "экзамен". Экзамен своеобразный: мне предоставляется выбор — съесть миску дерьма или провисеть всю ночь, до рассвета, подвешенным за руки к потолочной балке.

Чёрт, чёрт, чёрт! Но деваться некуда — мне нужна эта банда. Конечно, подошла бы и любая другая, но вряд ли в остальных условия либеральнее. А здесь я хоть "собеседование" уже прошёл.

Поясняют: если я выберу "виску" — могу прекратить её в любой момент. Но тогда все равно придётся есть дерьмо, даже если я не довишу до установленного срока несколько минут.

Ещё раз чёрт.

Называю "виску". Своё дерьмо пусть едят сами.

В зале заметно оживление. Опять гуляют по рукам купюры. Снова гудит базар тотализатора; теперь угадывают, сколько продержусь.

Никогда не мечтал стать клоуном в цирке.

Ко мне подходят с верёвкой. Протягиваю руки.

— Не так, дружочек, — радостно сообщает конопатый бандюган, скалясь во всю ширь своей необъятной рожи. — Руки за спину, милок. Вот так-то.

Наверное, я изменился в лице, потому что вокруг довольно зароготали, и опять замелькал хоровод купюр.

— Ну как? Не передумал?

Издевательский хохот давит на уши.

— А говнецо мы тебе спроворим свеженькое, душистое! — кричит кто-то.

Я сжимаю зубы.

И поворачиваюсь спиной.

* * *

Когда за связанные за спиной руки меня вздёргивают к балке, я ору дико, так, что кажется, сейчас от крика лопнут глаза; я уверен, что плечи уже выскочили из суставов и отрываются, уже почти оторвались от тела. Ноги судорожно дрыгаются в поисках несуществующей опоры.

Снизу мне тоже что-то орут, но я их не слышу, не понимаю, чего от меня хотят.

— Спускать? — добредает наконец до сознания вопрос. — Будешь дерьмо жрать?

Не могу перестать кричать, только трясу головой. Надеюсь, что это похоже на знак отрицания.

Боль невозможная, я и не подозревал, что бывает такая боль.

Я уже согласен жрать дерьмо, но я знаю, я уверен, что нельзя сдаваться сразу. Может быть, меня хватит хотя бы на пару минут. Если руки не оторвутся.

Ещё нельзя, ещё нельзя, ещё нельзя.

Боже, как это долго.

Дыхания не хватает, и я судорожным всхлипом задавливаю крик.

Как я только мог думать, что возможно провисеть так всю ночь?

— Спускать? — снова спрашивают у меня.

Ждут ответа, улыбаются.

Ненавижу, как же я ненавижу эти рожи.

Молча трясу головой. Сам себе не верю — вроде бы, я уже решил, что с меня достаточно. В конце концов, что такого страшного в миске дерьма?

Ладно, ещё немного. Начинаю отсчитывать секунды, где-то на двенадцатой понимаю, что не бывают секунды такими длинными. Целая жизнь вложится в такую секунду. Минута тянется века, нет, — тысячелетия.

Продолжаю считать, непроизвольно ускоряя темп. Губы трясутся.

Похоже, внизу у меня появились болельщики. Краем сознания отмечаю, что деньги снова пошли по рукам.

— Не дёргайся ты, как лягушка! — советуют болельщики. — Расслабься. Просто виси.

Это у них шутки такие?

Пытаюсь следовать совету. Тело перестаёт раскачиваться, становится чуть-чуть легче — и я решаю, что смогу продержаться десять минут, чтобы не показаться совсем уж слабаком.

Тупо отсчитываю время.

Десять минут прошли, и я решаю, что смогу продержаться полчаса.

* * *

Вишу.

Если бы выбрал дерьмо, то сейчас уже все было бы позади. От меня бы отстали, мог бы просто лечь на пол...

Вишу.

По лицу текут слезы, они скапливаются на подбородке, а потом обрываются каплями на бетонный пол. Я уже не считаю минуты — сбился. Обидно, что слезы текут сами по себе.

— Эй, парень, оно тебе надо? — спрашивают снизу. — Все равно ведь не довисишь. Зачем зря мучиться?

Они совершенно правы. Почему-то мотаю головой.

* * *

Чувство времени потеряно совершенно. С тех пор, как я перестал считать, прошла вечность. Мне вдруг начинает казаться, что рассвет вот-вот наступит, я жду его с секунды на секунду, нетерпеливо ловлю признаки отступающей тьмы, уже почти вижу, как светлеет за окошками. Страшно боюсь недовисеть несколько минут, сдаться и обнаружить, что победа была так близка.

У стены высокий чернявый парень противно хрустит пакетиком с чипсами. Он так же хрустел, когда я ещё вёл свой бессмысленный счёт. Неужели это тот самый пакетик?

Внезапным откровением наваливается понимание, что ещё только вечер, что прошли минуты, а не часы. Это как удар в лоб, и я бессильно мычу сквозь сжатые зубы и трясу головой, а слезы продолжают течь.

Нельзя думать о рассвете, или я свихнусь. Я не собираюсь висеть всю ночь, я же не идиот. Я провишу ровно столько, чтобы не было стыдно сдаться.

Интересно, сколько это?

Ну, может быть, ещё чуть-чуть.

* * *

Все, не могу больше. Это выше моих сил, это невыносимо. Чтобы освободить руки, я готов сожрать хоть тонну говна, я готов купаться в нем, плавать и нырять. Только я не стану звать своих мучителей сам. Я дождусь, пока снова спросят. И тогда уже сдамся. Теперь точно.

Жду. Не идут. Да что ж такое?

Больно!!!

Наконец-то, дождался. Привычный уже вопрос:

— Спускать, что ли?

Мотаю головой.

Что я наделал? Кому это надо, зачем?

Какая бессмыслица.

Почему-то не могу окликнуть их, исправить ошибку.

* * *

Вишу.

В глазах темно, в душе тоже.

Слышу разговор:

— Глянь, Ржавый, а чего он все время головою трясёт? Может, он не в себе уже, а мы тут ждём у моря погоды?

— Это мысль, — соглашается Ржавый. — Могло и замкнуть.

Ржавый — тот самый конопатый бандюган, что связывал мне руки. Он запрокидывает голову и орёт:

— Эй, парень! Ты дай знать-то, тебя снимать или как. Чётко дай знать, слышь, а то мы не разберём. Ты хоть понимаешь, чё я говорю? Кивни, если понимаешь.

Киваю.

— Порядок, — радуется Ржавый. — А сказать что-нибудь осилишь? Ну, напрягись, давай!

Выдавливаю из себя короткое ёмкое словцо.

— Ой, молодца!

Самое смешное, мне кажется, что Ржавый искренне за меня переживает.

— Теперь скажи, спускать тебя? Да или нет? Ну!

Молчу.

— Скажи "да", — советует второй. — Мы тебя сразу же снимем. Ты же хочешь, чтобы все прекратилось. Просто скажи "да".

— Эй, Конь, нечестно играешь! — возмущается кто-то со стороны. — Хорош его уговаривать!

— Ему ведь больно, — объясняет Конь, усмехаясь краешком рта. — Тебе ведь больно, парень? Хочешь вниз? Ну, скажи же "да".

— Нет, — выжимаю из горла.

Конь раздосадовано хекает и отходит. Вижу, как он отдаёт кому-то деньги.