Практикантка

Рината Павловна, коротко постучав, зашла в кабинет настоятельницы. Та, подняв голову от бумаг, откинулась на спинку стула, вытащила из-под столешницы пачку сигарет, ловким щелчком выбила парочку. Одну протянула начальнице канцелярии, вторую поднесла к настольной зажигалке. Обе женщины с удовольствием затянулись. Выпустив первый глоток дыма, настоятельница поинтересовалась:

— Ну и?

— Глуха и слепа.

— Плохо уговариваешь, Буренка. Теряешь форму — твое печенье еще декабристов помнит, девчонка наверняка все зубы переломала.

— Не нравится, устрой сюда штатного психолога, пусть старается.

— Нельзя.

— А что такого? Немного понатаскаем, зарплату предложим — как у министра нефтяной промышленности.

— У нас она сама быстренько с катушек съедет, даже недели не протянет.

— Тогда не лезь к моему печенью, Мюллер!

Затушив недобитую сигарету, настоятельница заявила:

— Готовь документы на отчисление Ветлугиной.

— А ее то за что?

— Потенциальная лесбиянка.

— Да у нас только Матвей не потенциальная лесбиянка! Что ты хотела от воспитанниц — их половое созревание проходит в этих стенах, среди подружек и сотрудниц. Бедняжек может возбудить один вид мумии фараона!

— Это их проблемы. Вся энергия должна идти на подготовку, если у кого-то гормоны прут не в ту сторону — ей здесь не место. У нас все-таки Монастырь, а не вертеп. Нечего позорить тех, чьи фото и портреты висят у нас в фойе.

— Ну, ты даешь, — усмехнулась Рината. — Скоро начнешь выражаться не хуже нашей Каркуши.

— Кто б мычал! — усмехнулась настоятельница. — Ладно, вернемся к нашим баранам. Как тебе общее впечатление?

— Сыровата!

— Что ты хотела? Девятнадцать лет. Детство в заднице гуляет. Меня больше интересует эмоциональная сфера, а именно — не сбрендит ли она вконец?

— Практически все наши выпускницы эмоционально неустойчивы в большей или меньшей степени. Процент самоубийств и случаев немотивированной агрессии просто невероятен. Мы с детских лет калечим их души, но, одновременно, не даем загрубеть окончательно. Результаты налицо.

— Ты можешь предложить другую методику обучения? Наши малютки готовы зубами грызть танковую броню, если это потребуется для выполнения приказа. На Гавайях бывшая воспитанница недавно всмятку отметелила четырех доблестных морских пехотинцев как грудных младенцев!

— Да знаю! Эти герои, кстати, на нее заявление в полицию написали. Не постыдились.

— А что ты хотела — Америка! Правовое государство. Круче наших малышек нет никого, если, конечно, не считать монастырских мальчиков. Но их готовят аналогично, с тем же отсевом. Так ты говоришь, сыровата?

— Да. И думаю, работа в опергруппе ей не очень пойдет на пользу.

— Но и не помешает. Пусть посмотрит на жизнь без всяких нянек — сама напросилась, мы не виноваты.

— Не боишься? Жизнь со всеми доступными соблазнами! Это же простая девчонка, вдруг пуститься во все тяжкие. Эмоциональная неустойчивость, сама понимаешь.

— Мы не сможем ее водить всю жизнь за ручку. Хочет научиться плавать — пожалуйста. Бросим в воду, пусть выкарабкивается, как знает.

— Может оно и верно. Опасные моменты у оперативников бывают очень нечасто. Так что, вряд ли ее жизни будет что-то угрожать.

— Согласна. Не хотелось бы глупо потерять эту многообещающую воспитанницу во время прохождения обычной выпускной практики.

— Ясное дело. Ну, так как там, по поводу Ветлугиной?

— Отчисляем! Без всяких разговоров и объяснений. К чему придраться, всегда найдется, о настоящей причине даже не заикаемся.

— Ей пятнадцать, она уже неплохо подготовлена.

— На Алтайскую базу. Там доучат, без дела не останется, а при тамошних парнях о своих фантазиях позабудет.

— Будем надеяться.

Дверь открылась без стука, на пороге пустой казармы выросла младшая воспитанница:

— Старшая учащаяся Ветрова! За вами пришла машина!

— Брысь отсюда, зародыш! — цыкнула Вика.

Младшую сдуло в один миг, подруги обнялись, прощаясь. Им никто не мешал, все здешние воспитанницы были сейчас на занятиях.

— Ничего, будем перезваниваться, — сказала Лина.

— Эх! Жаль, что мы с тобой не вместе!

— Ты же знаешь, так не положено.

— Все равно! Вместе мы сила! Давай! И не забудь телефоны, мой и Ленкин.

— Давай! Думаю, тебя тоже скоро увезут.

Время уже приближалось к двум часам дня. Лену забрали сразу после полудня, выпускниц всегда вывозили поодиночке, рассчитывая доставить к поезду, или самолету, чтобы они не шатались без дела. Лина вышла во двор, чувствуя себя довольно странно. Впервые она шла через плац простым шагом. По дворовой территории Монастыря и широким коридорам учебного и административного зданий разрешалось передвигаться только легким бегом. Бесцельное стояние или несколько обычных шагов карались довольно строго. Но сейчас ее плечо оттягивала огромная спортивная сумка, на спине болтался маленький рюкзак. Ее никто не станет заставлять бегать с такой ношей.

Дойдя до середины плаца, она едва не застонала в голос. Наперерез спешила Каркуша. Спастись было совершенно невозможно, Лина поспешно напустила на себя дебильно-возвышенный вид. Воспитательница Инга Николаевна имела огромную страсть к произнесению идиотских патетический речей. Она была настолько тупой, что даже не подозревала о своей тупости. Ее терпели за мастерское обращение с младшими воспитанницами, многие девочки в возрасте от десяти до двенадцати лет слушали ее, разинув рты, но к тринадцати неминуемо обгоняли свою воспитательницу в интеллекте, она становилась им неинтересной. Те, кто продолжал прислушиваться — безжалостно отчислялись. Полные дуры в Монастыре не приветствовались.

— Алиночка, что же ты ко мне не зашла, на прощание!

— Виновата! Не хватило времени!

— Ты могла не собирать вещи — но зайти ко мне просто обязана!

— Виновата! Исправлюсь!

— Ладно. Я все-таки тебе кое-что на прощание скажу. Слушай меня внимательно, столь важных слов тебе еще никто не говорил! Поняла?

— Так точно!

— Знай, перед тобой сейчас откроются двери большого мира. Ты не должна там забывать о нашем Монастыре и его правилах. Помни — ты являешься носительницей его чести, не посрами ее неблаговидными поступками. Не забывай о тех, чьи фото и портреты вывешены в административном здании. Поклянись, что приложишь все силы для того, чтобы твое изображение появилось среди них!

Приняв самый глупый вид, Лина выкрикнула:

— Клянусь приложить все силы, чтобы погибнуть при прохождении практики!

— Ты что несешь? — охнула Каркуша. — Что значит погибнуть?

— Но Инга Николаевна, — вид Лины был сама невинность, — ведь чтобы попасть на стену фойе, надо сначала погибнуть при выполнении долга, или, как минимум, умереть своей смертью, получив до этого множество высших наград. За два месяца я просто не успею этого добиться, придется погибать геройской смертью при выполнении приказа!

Воспитательница растерянно захлопала глазами, этот момент она совершенно упустила из виду. Инструкторы, собирающиеся на плацу для послеобеденного разбора групп, стали ехидно посмеиваться. Инга Николаевна, поняв, что надо быстро закругляться, поспешно заявила:

— Ладно Ветрова, можешь идти. Не забудь мои слова!

— Так точно! Буду стараться!!!

Инструкторы откровенно рассмеялись, воспитательница покраснела как переспевший помидор. Лина направилась к парадным воротам, там, у калитки, уже нетерпеливо переминался Матвей.

Это была еще одна интригующая местная легенда — единственный мужчина, работающий в Монастыре. Возраст его был неизвестен, но по виду, он вполне годился в прадедушки библейским старцам. Вместо ног у него были скрипучие зловещие протезы, на руках в сумме набиралось всего семь пальцев, голова была совершенно лысой и сплошь покрытой ужасными шрамами, ушей не было, а левый глаз скрывала черная повязка. По всеобщему мнению учениц, члена у него тоже не было, причем, скорее всего, с самого рождения. Никто и никогда не смог поймать на себе его заинтересованный взгляд. Про него ходило много разных слухов — от смешных до очень страшных. Лине особенно нравилась избитая сплетня о том, что он бывший любовник настоятельницы. Та обгрызла его собственными зубами, как поступают самки пауков "черная вдова" со своими бедными дружками после спаривания, но до конца не доела и, пожалев, оставила на легкой работе — следить за парадным входом.

Покачав своей бугристой головой, Матвей угрюмо буркнул:

— Сколько тебя можно ждать? Я едва последние протезы не стоптал.

— Да я не виновата! Разве от нее можно отделаться!

— Ладно, проходи.

Привратник открыл металлическую калитку, грубо покрашенную мерзкой зеленой краской. Сердце девушки предательски дрогнуло, она ступила вперед. Остановилась, оглянулась. На нее смотрели с плаца все инструкторы, а за их спинами возвращалась группа со стрельбища. У них больше не было ящика с патронами, все воспитанницы были страшно грязные, явно не один раз штурмовали Таити, так в простонародье именовалось неимоверно вонючее тренировочное болото. По слухам, туда ежегодно сваливали несколько тонн навоза и дерьма. На этой почве у многих развивалась нешуточная фобия: девочки боялись нечаянно хлебнуть этой мерзкой жижи и подцепить многометровых паразитов.

— Тебе чего, пинка не хватает? — поинтересовался Матвей.

— Прощай, — коротко ответила Лина и направилась к машине.

Водитель поспешно вышел, открыл багажник. Рассмотрев, что это довольно красивый молодой парень, не старше двадцати пяти лет, Лина несколько удивилась. Она испытывала эмоций не больше, чем при виде древнего Матвея. Бросив сумку в багажник, девушка открыла дверь, села на переднее сидение. Водитель вернулся, занял свое место, посмотрел веселым, нагловатым взглядом:

— Ну что красавица, едем, или как?

— Поехали, — кивнула Лина.

Но едва водитель завел машину, в боковом окне выросла физиономия настоятельницы. Глядя на девушку своим знаменитым взглядом голодной анаконды, Мюллер покачала растопыренной ладонью, сделала зловещее движение, имитируя проталкивание столбообразной руки в тесное место, в конце совершила жутковатое хватательное движение и резко вытянула лапу наружу. Погрозив пальцем, она отчетливо произнесла:

— Помни! Без инструментов и наркоза!

— Поехали! — чуть не выкрикнула девушка.

Машина тронулась, оставив настоятельницу позади. Лина судорожно вздохнула, только сейчас поняв, что последние мгновения совершенно не дышала.

— Чего это она? — нервно поинтересовался водитель.

Лина осторожно посмотрела в зеркало заднего вида. Увидев, что ворота Монастыря скрылись из виду, девушка мгновенно успокоилась, небрежно ответила:

— Это наша уборщица. Она дурочка с рождения, еще в утробе матери менингитом переболела, та ее в роддоме бросила.

— А что это за странный жест рукой? Меня аж передернуло.

— Это у нее клептомания. Хотела у меня что-нибудь стырить, но не успела. Вот и показывает пантомиму, как это можно было сделать.

— Выгнать ее надо, — убежденно заявил водитель. — У меня от нее до сих пор мороз по коже. Такой взгляд только в зоопарке увидишь!

— Ничего. Работник из нее довольно хороший. Видел бы ты, как здорово она чистит унитазы.

— Меня Русланом звать, а тебя?

— Жаклин, — не моргнув глазом, ответила Лина.

— Неплохое имя!

— Это в честь моей героической прабабушки, — похвасталась практикантка. — Она француженка. В годы войны участвовала в Сопротивлении, заражала фашистов сифилисом. Видел бы ты, сколько у нее боевых наград — полк гитлеровцев из строя вывела!

Водитель замолк, потрясенно переваривая полученную информацию. Девушка расслабленно откинулась на спинку сидения, она только сейчас окончательно поняла, что действительно вырвалась за стены Монастыря и Мюллер, со своими абортирующими жестами, осталась далеко позади. Машина шла очень быстро, увеличивая разрыв с каждой секундой.

Свобода! Лине казалось, что здесь даже трава зеленее и небо ярче, ей захотелось рассмеяться и продолжать сыпать на водителя разные глупости. Мимо промелькнул явно нетрезвый мужчина, стоя на обочине, он, пошатываясь, мочился в придорожную канаву. Но даже это зрелище девушку ничуть не смутило. Она явственно чувствовала, как с нее осыпается шелуха строгих наставлений, в кокон которых ее заключали последние восемь лет.

— Первый раз от вас пассажирку везу, — сообщил Руслан.

Видя, что девушка не реагирует, он поинтересовался:

— А этот калека, что на входе. Почему он такой недовольный? Даже близко меня не подпустил.

Лина не могла ответить правду, ведь заглянув в калитку, водитель мог случайно увидеть зрелище, не слишком соответствующее вывеске у ворот — "Христианский женский центр благородного воспитания". Но молчать тоже не стала:

— Прости его, он сегодня в очень плохом настроении. Я уезжаю, вот и грустит. Мы с ним давние любовники.

Водитель поперхнулся, недоверчиво покосился на безмятежную девушку:

— Врешь! Ему же лет двести, да и калека!

— А деваться то некуда! Он у нас единственный мужчина. Половина наших девчонок с ним спят, очередь расписана на месяц вперед.

Руслан понял, что его разыгрывают, покачал головой:

— Я чуть было не поверил!

Помолчав, он добавил:

— Да, не зря ребята на нашей фирме говорят, что таких пассажирок больше нигде нет. Один даже рассказывал, что пока свою вез, она ему несколько раз отдалась. Он еле доехал, два отгула потом брал — отлеживался.

Парень с намеком покосился на Лину. Та весьма недоверчиво хмыкнула, отрицательно покачала головой:

— Даже не мечтай!

— А жаль! Было бы, что рассказать ребятам.

Девушка насторожилась. Она быстро сложила воедино все факты, немедленно заподозрила, что данная фирма находится под плотной опекой Ордена. Вряд ли, конечно, под задним сидением прячется Мюллер, в ожидании момента, когда непутевая практикантка надумает отдаваться первому встречному. Но не исключено, что здесь есть спрятанные микрофоны и камеры. Можно их поискать, но вот стоит ли? Пожалуй, нет, пусть смотрят на свою воспитанницу и гордятся ее достойным поведением.

Лина замолчала, игнорируя дальнейшие вопросы Руслана, или отвечая коротко, односложно. Тот, поняв, что разговор не получается, вскоре умолк. Девушка неотрывно смотрела в окно. Мимо пролетали другие машины, красочные огромные плакаты и аккуратные заправочные станции. Сбоку исчезали поселки и городки, дорога была длинной, она обещала занять не менее трех часов, но однообразное мелькание быстро наскучило. Лина по-прежнему не могла себя представить в этом большом мире. Ее стал страшить тот момент, когда машина оставит ее возле аэропорта. Руслан внезапно показался ей самым родным и близким человеком, она с трудом удержалась, чтобы не сказать ему какие-нибудь глупые теплые слова. Положив затылок на подголовник, она приказала себе заснуть, иначе за оставшиеся часы истерзает себе все нервы.

Заскучавший водитель потянулся к магнитоле, но, увидев, что девушка отдыхает, отдернул руку. Кивнув сам себе, он стал вести машину мягче, стараясь объезжать все неровности.