Босиком По Лужам

— Приземлиться можно? — чуть выпятила губки. Голос обволакивающий, завораживающий, укутывающий.

— Чего? — растерялся он.

'Чего-чего! Я говорю, посадку давай!' — улыбнулась, вспомнив фразку из любимого мультфильма.

— Разрешите присесть? — еще более сладко и эротичнее. Фактически делаю ему неприличное предложение.

Ор за спиной прекратился. Я чувствовала, что все четверо сейчас смотрят на нас с Томом. Не спеша поворачиваю голову, демонстрируя ему длинную шею, которая снизу кажется еще длиннее из-за выреза. Да, так и есть. У Билла такой вид, что и словами не описать. Наверное, если бы я сейчас залезла на Тома сверху, он бы меньше удивился. Йост скособочился весь, губы слегка кривятся в улыбке. Густав прикрыл пол-лица ладонью, глаза смеются. И только Георг на нас не смотрит, спрятался в волосах, плечи подрагивают — беззвучно ржет.

— Куда присесть? — лопочет Том.

Ребята не видят моего лица, и я беспощадно пользуюсь своим положением: многозначительный взгляд облизывает его тело, едва-едва задерживаясь на животе, язык легко смачивает пересохшие от жары губы. Том как-то странно дернулся.

— Рядом, — выдыхаю тихо.

— По... Пожа... Конечно... — он торопливо скидывает лапки и отодвигается на самый край. Дурашка...

Я сажусь совсем близко к нему, хотя места достаточно. Том зажат в углу. Нога к ноге. Бедро к бедру. Локоть к локтю. Он ерзает. Мне даже кажется, что парень возбужден. Что ж, это очень хорошо.

— Господа, что-то не так? — наивность в тоне и во взгляде зашкаливает все мыслимые показатели.

Они разом начинают трясти головами.

— Всё хорошо, — бормочут. — Всё отлично.

— Я пойду, — кидает Йост и торопливо выбегает из гримерки. Куда это он?

Билл продолжает пялиться на нас. Хорошо, хоть рот закрыл. Краснота на щеках видна даже под тремя слоями тонального крема и пудры. Еще одна жертва полового воздержания. Георг опять начинает что-то бренчать.

— Том, — тяну имя, как карамельную тянучку. — Пожалуйста, — смотрю в глаза невинно. — Сыграй для меня, — подтекстом 'трахни меня'.

Даже не ожидала, что так сильно действую на него. Для того чтобы встать с глубокого мягкого дивана, Тому пришлось воспользоваться моей коленкой. Рука потная, холодная и трясется. У него стресс. Хороший такой, жесткий стресс. Надо ослабить хватку. Как жаль, что футболка огромная! Очень хочется проверить догадку о возбуждении, а по походке определить не могу.

Он уселся на подлокотник, водрузив ногу на сиденье, провел по струнам, подстраивая инструмент.

— Гео, — подмигнул басисту и заиграл.

Билл широко улыбнулся, захихикал. Густав отбивал ритм пальцами по столешнице. Том запел! Обалденным голосом!

— Привет!

Ты стоишь у меня в дверях

И больше здесь нет никого

Кроме нас с тобой.

ОК! Заходи в первый раз,

Остальное пойдёт само собой

В комнате 483.

Здесь день пройдёт совсем неправильно,

Свет исходит из минибара,

И утром здесь не будет светло.

Добро пожаловать в отель!

А теперь мы хотим поговорить!

— И сейчас ты лежишь здесь, — подхватил Билл весело. —

А я лежу рядом,

Говорить, говорить!

Входи.

Нас не побеспокоят.

Всё уже учтено —

Don't disturb.

И всё равно, где мы окажемся завтра утром,

Весь мир сейчас здесь.

Ложись сюда!

Я слушаю тебя,

Вижу твоё лицо,

Твои губы открываются.

Говори медленно, пожалуйста, не слишком быстро.

Добро пожаловать в отель!

А теперь мы хотим поговорить!

И сейчас ты лежишь здесь,

А я лежу рядом.

— Говорить, говорить! — вступили Георг и Густав одновременно, посмеиваясь. —

Говорить, говорить!

Все звонят в дверь,

Я нужен всему миру,

Все меня дергают,

А я не хочу ни с кем, кроме тебя

Говорить, говорить!

А теперь мы хотим поговорить!

— И сейчас ты лежишь здесь, — опять солирует только Том. —

А я лежу рядом.

— Говорить, говорить!

Говорить, говорить, говорить, говорить, — закончили они вчетвером.

Я слушала, широко улыбаясь, кивая в такт головой. И это было настолько прекрасно, что я позабыла про включенный режим 'Стерва', смотрела на них восторженно и делала робкие попытки подпеть на повторяющихся строчках припева.

— Спасибо, — только и вымолвила восхищенно.

— А я не только на гитаре играть умею, — ухмыльнулся мачо плотоядно, и я тут же вернулась с небес на землю. Черт! Я же тебя хотела проучить... Уши развесила, песней заслушалась...

— Ого! Ты настолько талантлив?

— О да! У меня знаешь какой большой талант. Девушки хвалят.

— Девушки хвалят? — произнесла язвительно.

— Н-да, — Том отклячил пухлую нижнюю губку, лениво провел языком туда-сюда по колечку пирсинга и медленно опустил глаза в вырез на моей груди. — У тебя очень красивые глаза. Большие такие... Как я люблю...

Я одарила его ехидной улыбкой и взглядом с поволокой, кончик языка вновь прошелся по губам.

— Для того, чтобы любить большие, надо иметь большой, — бросила тихим сексуальным голосом.

Мальчишки захохотали. Все, кроме Тома. Кау-старший ядовито прищурился, губешки обиженно изогнулись. Он был до такой степени уверен в себе, что, ни на мгновение не задумываясь о последствиях, ляпнул:

— А ты сомневаешься, что у меня большой.

— Снимай штаны, сейчас померяем. — И изящным жестом я вынула из сумочки рулетку. Хоть когда-то пригодилась.

Георг свалился с противоположного дивана с приступом хохота. Густав сполз с кресла и встал на четвереньки, рыдая от смеха. Билл согнулся пополам, иногда всхлипывая и издавая какие-то нечленораздельные звуки. И только мы с Томом продолжали вежливо скалиться друг другу. Мачо не нашелся, что ответить.

— Ну что же ты? — прохрюкал откуда-то снизу Билл, чем вызвал очередные смеховые подвывания друзей.

Том кинул на брата презрительный взгляд и гордо заявил:

— А ты, я смотрю, опытная, часто мерить приходится?

— Да под твоей ночнушкой даже мерить нечего, все и так понятно, иначе зачем так прикрываться? — отрезала я.

Том словно красна девица залился краской.

— Хватит ржать, уроды! — рявкнул он на друзей и удалился. Была б возможность кого-нибудь пнуть, он бы наверняка пнул не щадя кроссовок. Лишь гитара жалобно звякнула, свалившись.

Мальчишки продолжали хохотать. Я расстроено смотрела на дверь и чувствовала себя последней свиньей. Вся сексуальность во мне исчезла с уходом Тома, осталось лишь разочарование, да чувство вины не давало покоя. Зря я так его при всех опустила. Жестко вышло и очень жестоко. Ладно он — мальчишка непутевый, но я-то — взрослая девушка...

Глава 3

Георг вытолкнул меня в коридор:

— Иди, иди!

— Георг, я тут побуду, — проныла. — Я терпеть не могу шум...

— Иди, я сказал, — подтолкнул он.

— Оно того стоит, — улыбнулся Густав, беря меня за руку, чтоб, наверное, я не сбежала.

— Где мой микрофон?! — заметался Билл.

— У меня в кармане, — апатично вздохнул Том, даже не потрудившись оторваться от гитары. Он кривился, постоянно подкручивал колки, вслушивался в издаваемый звук и опять кривился. — Дерьмо! — психанул в конце концов.

— Пятиминутная готовность, — вынырнул откуда-то из темноты коридора Саки.

— Ребята, я, правда, не люблю рок, — отбрыкивалась я от музыкантов. — Слушайте, мы так не договаривались. Ну можно я хотя бы где-нибудь подальше от колонок посижу?

Том повернулся и мрачно посмотрел на меня, сердито сдвинув брови. Я притихла.

— Черт! С какой песни мы начинаем? — опять нервно воскликнул Билл.

— Всё с той же, — буркнул Том.

— А сколько там народу? — тихо спросила я у Густава.

— Тридцать тысяч, — отозвался Саки.

— Твою мать! — ахнула я. — Полный зал что ли?

— А у нас по-другому не бывает, — Густав гордо расправил плечи. — Всегда аншлаг.

— Можно хотя бы сейчас не говорить о зрителях?! — взорвался Билл.

Сбоку противно шипели рации на поясах охраны — то одна, то другая, то третья. Саки что-то послушал, ответил и, глянув на мальчишек, кивнул:

— Готовы?

— Да, — набрал воздуха в грудь Билл. — Работаем.

Том поправил ремень на плече и понесся на сцену. И как он не путается в своих длинных штанах?

Густав последовал следом. Георг внимательно вслушивался в начавшееся жужжание гитары Тома. Убежал.

Билл сосредоточенно глубоко дышал, глядя в никуда. Микрофон в руках ходит ходуном. Замер, словно приготовился к прыжку... Запел!

Я занервничала, думала, что он опоздал со вступлением, вот и начал петь за сценой, однако, судя по невозмутимым лицам бодигардов, все шло по плану. Билл легко взлетел по ступенькам и зал взревел!

Первые две песни я прослушала, сидя на каких-то ящиках в технической зоне. Зал не видно, лишь многочисленные вспышки звездочками появлялись то там, то тут, да ор стоит такой, что Билла практически не слышно. Он поет, напрягается, фактически кричит в микрофон, но звук, видимо, так и не смогли нормально настроить. Камера неотступно следит за солистом, передавая изображение на два больших экрана. Чаще Билла на экранах показывают только Густава. Еще мне видно кусок партера, руки, тянущиеся к Биллу и Тому. Георг с другой стороны сцены, которая вне зоны моего виденья. Вижу, как охранники то и дело отводят в медпункт девушек... А ведь концерт только начался... Саки сидит на соседнем ящике, пишет кому-то смс и улыбается тепло и нежно. Полинку где-то черти носят. Йоста давно не видно.

Неожиданно прожектора осветили зал. И я увидела 'Олимпийский' во всей его красе. Тысячи, десятки тысяч человек отдавались этому тоненькому и невесомому подростку полностью, без остатка. Они тянули к нему руки и визжали! Море рук! Океан рук! Все внимание приковано к нему. Я видела глаза Билла, который наслаждался сумасшествием поклонников. Лучшая музыка для его слуха. Лучшая картинка для его взгляда. Он кайфовал. В какой-то момент мне показалось, что на зал смотрит сам бог, величественно и снисходительно. А потом я заметила искорки в его глазах. Он был счастлив. И он недоумевал — неужели это всё ради меня?

— Привьет, Москва! Как диля? — прокричал он на русском. — Спа-си-бо!

И зал ответил ему взрывом эмоций! Да-да! Это был атомный взрыв в отдельно взятом помещении. Как крыша 'Олимпийского' удержалась на месте, я до сих пор не понимаю. От зала шла волна всеобщего обожания. Настолько она сильная, такая она мощная. И он — бог этой энергии!

— Let me hear you make some noise! — радостно завопил он в микрофон.

Девчонки завизжали.

Билл состроил недовольную гримасску, изогнул бровь. Пальцы сделали несколько волнообразных движений. 'Ну так себе, — как бы говорил парень, — фиговенько...'

— Let me hear you make some noise!!

Зал отозвался значительно громче. Но юного бога это не убедило. Он хотел не просто криков и писков, он хотел большего. Он хотел, чтобы зал забился в оргазме.

— Let me hear you make some noise!!!

О, мамочки! Всего одной дурацкой фразой Билл отымел тридцать тысяч человек одновременно. Это был не оргазм, это был... 'Олимпийский' отдавался ему с каким-то нереальным отчаяньем, бился в экстазе. Казалось, что мир вот-вот рухнет. А в его глазах опять стояло удивление — неужели это я вас так завел?

Билл что-то еще прощебетал о том, как счастлив быть сегодня в этом прекрасном городе, как он ему понравился и объявил следующую песню. Я решила, что надо действительно посмотреть концерт и отправилась поближе к сцене. Лучше бы я сидела на своем ящике и наблюдала за происходящим на экране.

Том на сцене бесчинствовал. Он заигрывал со своей стороной партера так, что, казалось, девочки умрут от удовольствия. Он строил глазки, кривил рот, закусывал губу и закидывал голову назад. По мокрой шее стекал пот, прилипли прядки... Я вспомнила, как ночью рассматривала его фотографии и поражалась сексуальности парня. Так вот — фотографии не передают и сотой доли того секса, который исходил от Тома. И если оргазм в исполнении Билла носил какой-то божественный характер, то от взгляда Тома народ вокруг вполне мог забеременеть. В нем возбуждало даже то, как он играл на гитаре, как ласкал струны, как пальцы скользили по грифу.

В отличие от Тома, Георг со зрителями общался не особо активно и в попытках 'изнасилования' зала замечен не был. То есть он честно выполнял свою работу: играл себе и играл, прыгал по сцене и прыгал. Но классно, надо заметить, играл и не менее суперски прыгал. А как он тряс головой с русо-рыжими волосами! Вау! Это было нечто. Это было так здорово. Он так двигался по сцене. Как кот. Правда, в какой-то момент они с Томом не рассчитали траекторию и таки врезались друг в друга, но это им не помешало беситься дальше. А бесились они отменно. Иногда казалось, что Георг сам от себя торчит.

Густава показывали на экране часто, а мне его 'живьем' совсем не было видно. Зато огромное лицо Густава с экрана могло вынести остатки мозга только так. Густав не просто играл на барабанах. Он был сам эти барабаны. Он был с ними един. Он взрывался от игры. Он существовал в них. Он бог этих барабанов. Их дух. Их жизнь.

Том заметил меня ближе к концу концерта — я приютилась в уголке зоны между сценой и партером, поближе к Тоби и подальше от Саки, который постоянно то уходил, то приходил. Улыбнулся, облизав губы. Неожиданно он поставил гитару с треугольным корпусом себе на бедра и... на глазах одуревшей от восторга публики 'изнасиловал' ее. Я почувствовала, как в животе торкнуло от сильнейшего возбуждения, резко скрестила ноги, порадовавшись, что не парень и мне не надо прятать внезапную эрекцию и ходить потом с мокрыми трусами...

Уже в самом конце концерта, когда ребят в третий раз вызвали на бис, я сделала открытие: Билл — это вампир, который питается энергией зала. Он с первой же песни послал в зал настолько мощный поток энергии, что она возвратилась к нему фактически в сто раз увеличенной. И чем больше он отдавался, тем больше получал! Весь концерт Билл скакал по сцене как заведенный заяц. Он работал на каждый сектор — прямо, лево, право, верх, партер, балкон. Каждый поворот его головы в сторону публики встречался таким шквалом аплодисментов, криков и визгов, что становилось плохо. Том и Георг тоже шевелились постоянно, перемещались по сцене, показывали себя, любимых, каждому желающему со всех сторон, но Билл он живет этой энергией. Он ловит кайф от себя и своей работы. Он настолько ловит кайф, и настолько старается, так дерет глотку, что мне захотелось дать ему что-то большее, чем у меня есть. Мне захотелось раствориться в нем, в его энергии, стать частью него, лишь бы остаться в этом кайфе, в этой энергии, увязнуть во всем этом, словно муха в янтарной смоле, застыть и донести до потомков, что когда-то мне было так хорошо. Я впервые в жизни попала на настолько мощный по энергии концерт. И я в какой-то момент поняла, что потеряла голову и саму себя, растворилась вся без остатка, я теперь не принадлежу себе, я стала частичкой этой группы...

Пока ребята прощались со зрителями, я унеслась за кулисы. Меня переполнял такой восторг, что хотелось немедленно вылить его на головы мальчишек. Меня раздирало на части от счастья!