На взгляд Федотова удар был нанесен безукоризненно точно. Не сказав напрямую ни слова, Гаккель дал понять, что прекрасно понимает необходимость соблюдения тайны, похихикал над нелепо большим размером неустойки, а в конце как бы добавил: 'Господин директор, может хватить крутить вола, мы же взрослые люди, пора выложить всю правду'.
Аналог словесного оборота по поводу 'кручения вола' во временах просвещенного будущего звучал в основном матерно, но здесь и сейчас он звучал много мягче. Не услышал Яков Модестович и ответной восхищенной реплики: 'Морда, французская, я бы так не смог'. Зато последовал ожидаемый по законам жанра вопрос:
— А вы уверены, что хотите знать правду?
— Семь бед — один ответ, — вынес свой вердикт русский по духу французский квартерон.
Тяжко вздохнув, Федотов встал из-за стола. Походкой приговоренного к расстрелу через повешение, подошел к дверям личной комнатенки. Взявшись за дверную ручку на секунду замер и буркнув что-то похожее на: 'Сам напросился', решительно шагнул в преисподнюю (так сотрудники за глаза называли федотовский закуток). А через минуту перед Яковом Модестовичем на подставке стояла метровая модель двухмоторного бомбардировщика, впитавшая в себя напевы от 'Ли-2', 'Б-17' и 'Ту-4'. Того самого, что в девичестве именовался 'Б-29'.
От 'Ли-2' Федотов позаимствовал два двигателя, от 'Б-29' форму фюзеляжа. От 'Б-17' макету достались прозрачные колпаки со сдвоенными крупнокалиберными пулеметами.
Детальным авиамоделированием Федотов не занимался, но как любой инженер, легендарными машинами немного интересовался. В итоге появилось что-то среднее и на первый взгляд вполне полетопригодное — пропорции Федотов чувствовал, что называется, душой. На крыльях и фюзеляже сияли привычные каждому школьнику страны Советов красные звезды.
Судя по размерам фигурок экипажа, размах крыльев мастодонта соответствовал таковому у пассажирского лайнера. Это Гаккель отметил в первую очередь. Фюзеляж заметно похудел, отчего прозрачный носовой обтекатель смотрелся гигантским стрекозиным глазам, а самолет приобрел хищные черты.
Пулеметы прикрывали все направления, а подвешенный под фюзеляжем оперенный снаряд не вызывал сомнения в своем предназначении.
Взгляд непроизвольно упал на фигурку за носовым обтекателем ниже командира. Здесь Федотов хотел разместить штурмана, склонившегося сейчас к к окуляру неведомого прибора.
— Что это? — уже догадываясь, и потому немного осипшим голосом, спросил Яков Модестович.
— Что, что, — проворчал Федотов, — дальний бомбардировщик, 'Летающая крепость', называется. Можно сказать евростратегический бомбер. К его проектированию вы приступите после первых же облетов транспортного варианта. Да что там после облета, — горестно махнул рукой виновник этого безобразия, — теперь это ваша вечная головная боль.
Едва прозвучало определение: 'транспортный вариант', как все стало на свои места. Выходит, эта машина задумывалась таковой с самого начала, и автор проекта бился, как, не раскрывая замысла, изящнее скрестить военный и гражданский варианты.
— Вот что, Яков Модестович, распускайте-ка вы свою братию, — дал команду директор, — разговор у нас будет долгий. Как бы даже не на один день.
Федотов поведал о двух способах бомбометания. В данном случае предполагался сброс бомб с горизонтального полета, где пилоту так важно максимально точно держать курс, скорость и высоту, а штурману вычислить момент раскрытия захвата бомбодержателя — секундная задержка при скорости двести километров в час и снаряд перелетает цель на пятьдесят пять метров!
Вопросов было много, ведь теперь отбрехиваться придется Гаккелю, а правду его питомцы узнают только с началом проектирования бомбера. Якову же прямо сейчас придется ломать голову, как качественнее спроектировать тот или иной узел, чтобы легко перейти от 'транспортника' к бомбардировщику.
Ответы были под стать — скрывать Федотов ничего не собирался. Иногда произносилась фраза: 'Это утверждение верно на столько-то процентов', и лишь однажды Гаккель получил предупреждение: 'Считайте, что мне это приснилось во сне, а я такой доверчивый, но делать надо именно так'. Мол, не задавай неудобных вопросов, чтобы не получить уклончивых ответов.
Следователя первым делом интересуют факты происшествия. Литератора слог автора. В этом смысле инженеру подавай технические нюансы. Но когда утолен профессиональный интерес, все любопытствуют о предметах иного характера.
Такой вопрос Якова Модестовича прозвучал далеко за полночь, когда после напряженной работы наступает то состояние расслабленности и доверия, когда в вопросах нет и быть не может даже намека на недоброжелательность.
— Борис Степанович, наверное, это не мое дело, но на всех 'мигах' вы упорно отказываетесь демонстрировать оружие, а здесь ..., — Гаккель обескураженно развел руками, дескать, сейчас вы выглядите абсолютным милитаристом.
— Вы вновь хотите узнать правду?
— А вы ее знаете?
— Свою знаю.
— Если вам неловко, то я готов снять свой вопрос.
Неловко Федотову не было, зато требовалось глубже понять человека, которому он доверил главный секрет конторы. В нравственных основах Гаккеля сомневаться не приходилось. Об этом говорила интуиция, это показали проверки службы безопасности, но маслом кашу не испортишь, да и поднятая тема интересна до жути.
Федотов спросил, помнит ли коллега диалог из писем Достоевского Майкову? Тот самый, в котором Федор Михайлович общается со своим соотечественником, эмигрировавшим в Германию:
Достоевский: Для чего, собственно, вы экспатрировались?
Собеседник: Здесь цивилизация, а у нас варварство. Кроме того, здесь нет народностей; я ехал в вагоне вчера, и разобрать не мог француза от англичанина и от немца.
Достоевский: Так, стало быть, это прогресс, по-вашему?
Собеседник: Как же, разумеется.
Достоевский: Да знаете ли вы, что это совершенно неверно. Француз прежде всего француз, а англичанин — англичанин, и быть самими собою их высшая цель. Мало того: это-то и их сила.
— Помню, но что вы хотите этим сказать?
— А то, уважаемый Яков Модестович, что люди есть люди. Одни из них добрые и инертные, другие яростные и безжалостные. Сегодня в Европе мир, завтра вспыхнет война. Ответ на вопрос: кто возглавит армии и страны, люди добрые и инертные, или яростные и злые, имеет характер риторический.
Слова сыпались сами собой, спрессовываясь в предложения, а в сознании Якова Модестовича все это отражалось емкими образами. Вот и Блиох, книга которого 'Будущая война' лежала на столе каждого конструктора, писал о войне моторов. О многих миллионах тонн стали и пороха, что вывалятся на головы солдат воюющих сторон. Уточнения Федотова, что жертвы так же будут исчисляться миллионами, ужасали, но не отторгались — если есть миллионы тонн смертоносной стали, то должны быть миллионы погибших. И это тем более верно, что о возможностях промышленности Англии, Германии и Франции Гаккель имел отнюдь не умозрительные представления.
Очевидной нелепицей становились стенания 'человека мира' — как только в смертельной драке сцепятся две страны, так француз станет истинным французом, а немец только немцем и любой космополит будет немедленно раздавлен, как оно не раз случалось в предыдущих войнах за Эльзас и Лотарингию.
Логичным аккордом прозвучал вывод Федотова: 'Если Блиох не ошибается, то победят самые решительные и упорные, а мягкотелым достанется горе побежденного'.
— Ответьте, господин Гаккекель, чего будут стоить правила ведения войны, когда перед решительным правителем на кону окажется выживание его нации?
— Мне трудно ответить на ваш вопрос.
— А вы постарайтесь, — нажал Федотов,— возьмите, к примеру, ситуацию: перед вами командир германской субмарины, а перед ним пассажирский лайнер, перевозящий гражданских и отборную дивизию противника.
Федотов едва не предложил на роль командира самого Гаккеля, но в самый последний момент смягчил ситуацию, ведь Яков не был военным человеком. Инженеру оставалось спрогнозировать реакцию германского военного моряка в ситуации: если командир отдаст приказ выпустить торпеды — он окажется военным преступником, но вместе с обывателями потопит дивизию противника, если соблюдет правила, то пустит врага в свое отечество. И как знать, может быть, от этого погибнут его родители, его жена и его дети. Война дело непредсказуемое. И опять дилемма: своим единственным коротким возгласом 'Feuer', он оборвет жизни десяти — пятнадцати тысяч молодых мужчин, принесет горе матерям и нищету их детям.
Выбор оказался страшным, тем более для носителя русской культуры со всеми ее прозрениями и заблуждениями. В какой-то момент Гаккелю захотелось, возмущенно воскликнуть: 'Да кто вам дал право так издеваться!'
Одновременно он понимал — выбор должен быть сделан, в противном случае он окажется тем самым слюнтяем и лгуном, с образа которого Федотов начал этот разговор, но как же тяжело отправить на смерть тысячи душ!
В этот же самое время, Федотов беззвучно орал: 'Яша, черт мороженный, не подведи, сучий потрах. Будь ты мужиком. Настоящим, нашим мужиком!'
Хрустнувший в руках конструктора Koh-i-noor словно вспыхнувший свет электрической лампы прервал наваждение.
— Ну, что я вам могу ответить, Борис Степанович, озадачить вы умеете и логика в ваших словах есть, но прежде чем дать ответ, мне надо внимательно проштудировать книгу господина Блиоха, — своим ответом, Гаккель порадовал Федотова даже больше, нежели прямым согласием.
— Замечательно, а на неделе я вам подброшу подборку собранных Дмитрием Павловичем статей о зреющем в германском обществе отношения к славянам, как к недочеловеком. Укоренится ли эта идея, бабушка надвое сказала, но о тенденции знать надо. И вот еще, чем позже наши союзники прознают о пассажирском авиалайнере, тем лучше. Тем более о бомбардировщике. В идеале если эта вундервафля так и останется оружием судного дня. А о методах отвлечения внимания заклятых друзей от нашей разработки, мы поговорить успеем, и не раз.
От мысли предупредить Гаккеля, что не позже чем через год начнется проектирование штурмовика, Федотов благоразумно воздержался, зато предложил расширить штаты.
* * *
На верфь АО 'Корабел' в Ревеле, который в другом мире назывался Таллинном, Зверев планировал приехать еще в марте, но дела в Думе и работа над новым фильмом о войне с турками, оттянули поездку на май.
В средине одиннадцатого года переселенцы и А.О. 'Лесснер', учредили судостроительное акционерное общество 'Корабел'. Новое товарищество арендовало стапели и тут же приступило к их переоборудованию. По договоренности между учредителями, завод 'Лесснера' поставлял торпеды, 'АРМ' выпускал полуторатысячные двигатели Тринклера, а 'Русское радио' электрику и электронику.
В апреле 1912-го года Морское министерство одобрило проект подлодки серии 'Барс', спроектированный в чертежной Балтийского завода. В августе того же года была принята программа строительства восемнадцати лодок. Из них шесть должен был построить Балтийский завод, а двенадцать отвалились 'Корабелу'. Вот что значит грамотный пиар, 'правильная смазка' и поддержка думской фракции — одним заказом с лихвой окупились все затраты на СПНР!
Тогда же генерал-майор корпуса морских офицеров, Бубнов Иван Григорьевич, уволился с Балтийского завода, и ту же был принят на 'Корабел' консультантом. 'Корабел' же без промедления заложил первую четверку кораблей 'Барс', 'Гепард', 'Кугуар' и 'Леопард'.
'Барс' уже в порту Либавы. Он вошел в состав первого дивизиона первой дивизии подводных лодок Балтийского флота. Командует дивизией контр-адмирал Левицкий Павел Павлович, которого за глаза уважительно называют 'Папа'.
'Гепард' со дня на день закончит сдаточные испытания, за ними последуют 'Кугуар' и 'Леопард' . Их передача флоту намечена через месяц.
При спуске первенца на воду присутствовало командование Балтфлота во главе с адмиралом Николаем Оттовичем фон Эссеном. Возглавлял блистательную 'банду' Морской министр, адмирал Григорович.
Со стороны парламента и администрации 'Корабела', на спуске сиятельно присутствовал товарищ председателя думской комиссии по Военным и Морским делам, в миру более известный, как Зверев Дмитрий Павлович. Само мероприятие, начавшееся с торжественного молебна и битья об борт бутылок, окончилось не менее торжественным возлиянием.
Естественно, что такое событие не обошли вниманием вездесущие репортеры, и не только за пьянку. Вышедшие на следующий день газеты, пестрели снимками Григоровича, Эссена и маячившего рядом с ними господина Зверева. А что делать, если реально думская фракция СПНР к тяжеловесам не относится, вот и приходится постоянно поддерживать свое реноме.
Григорович был сторонником линейных кораблей, что, впрочем, не мешало ему вникать в проблемы подводного флота в бытность его командиром либавского порта Императора Александра III. Не почувствуй он тогда перспектив этих 'малюток', не стал бы Иван Константинович настаивать на включении Зверева в думскую комиссию по Военным и Морским делам.
Руководившей думой Михаил Родзянко был против кандидатуры Зверева, но вынужден был пойти навстречу Морскому министру, поддержанному, кстати сказать, и Военным министром Сухомлиновым. Против таких супертяжей, Родзянко не устоял.
По количеству солнечных дней Балтику в мае можно сравнить с Крымом. Увы, на этом сходство заканчивалось, заставляя балтийцев кутаться в демисезонные одежды.
С продуваемой всеми ветрами эстакады судоверфи, открывался вид на строящиеся лодки и залив. Отчаянно дымя, в порту деловито пыхтел буксир, вдали мелькали паруса рыбацких лодок. На фоне бликов водной ряби они казались белыми листьями. Невольно вспомнились такие же лодчонки, снующие мимо клипера 'Крейсер'. Это было в первом выходе в море с радиоаппаратурой. С тех пор прошло почти девять лет, а командир клипера, Григорий Павлович Беляев, умер в ноябре 1907-го года. Дмитрий долго не мог поверить в случившееся.
К новому городу, как и к новой стране, люди привязывается множеством уз, и одни из самых крепких это могилы не чуждых тебе людей.
Первого командира Отряда подводного плавания, контр-адмирала Эдуарда Николаевича Щенсновича, не стало в десятом году. В том же году ушел в отставку генерал-майор Беклемишев. С Федотовым Михаил Николаевич давно примирился и, будучи консультантом на Балтийском заводе, всячески поддерживает начинания переселенцев.
В 1912-ом году умер душитель московского восстания пятого года, Фёдор Васильевич Дубасов. Плохо выглядел фон Эссен, зато с отставным генерал-майором по Адмиралтейству Тверитиновым Евгением Павловичем, Зверев, что называется спелся. Заезжая в Кронштадт он всегда останавливался у отставника.
Сам же Зверев в кругу флотских офицеров стал человеком влиятельным. Особенно после ряда его инициатив на поприще заместителя думской комиссии по Морским делам.
Дмитрий бросил взгляд на поднимающегося к нему Левицкого и лежащие на стапелях лодки. На субмарину пока похожа только ближайшая, одетая в легкий корпус. Три остальные похожи на колбасы о четырех цилиндрах. Так Бубнов решил задачу герметичности отсеков. Субмарины строятся со сдвигом во времени, что обеспечивает равномерную загрузку верфи, и к ноябрю восьмая лодка должна быть спущена на воду. Если, конечно, не помешает Кайзерлихмарине. В ином варианте истории флот немцев не мешал, но и лодки тогда не пекли словно пирожки, а ведь на воду спускаются такие же корабли, построенные на Балтийском заводе.
