Дом на краю

Глава 4

Мы сидели на диване — Вовка по-школьному, подложив под спину вторую подушку, я с ногами забившись в угол. Он читал, я слушала новости и горстями поглощала изюм.

— Яр, слушай, все спросить хочу... Но ты можешь не отвечать! Смотри сама. — Друг поймал мой взгляд. — Почему вы развелись?

Не то, чтобы я была не готова к этому вопросу, скорее ждала его, и все же растерялась.

— А почему люди расходятся, Вов? Не подошли друг другу, — пространно взмахнув рукой.

Он закрыл книгу.

— И ты поняла это после десяти лет совестной жизни?

— Почему десяти? Почти пятнадцати, — поправила я. — Откуда ты вообще взял эти десять? — опуская чашку с изюмом на пол. Отчего-то расхотелось.

— В паспорт заглянул.

— Что? — я в удивлении вскинула брови. — Шутишь?

Он отпираться не стал:

— Конечно шучу. Ольга обмолвилась, что сестра десять лет как настоящая петербуржка. Или петербуржица? — с сомнением.

— Неважно. — Я кивнула, принимая объяснение. — В целом, все верно. Десятилетие в официальном браке, еще три с небольшим в гражданском и чуть больше года конфетно-букетного — итого...

— Почти пятнадцать, — повторил он вместе со мною. — А как же дети? Или вы не хотели?

— Ну почему же — хотели. Даже очень. Только не каждому даровано счастье иметь детей.

В целом, мне было легко с Вовкой — легко и комфортно. Словно не было за плечами многолетнего расставания, отдельно прожитых жизней и мы все еще оставались восьмилетками, способными рассказать друг другу обо всем на свете. В целом, но не в данный конкретный момент, когда речь зашла о наиболее болезненном для меня вопросе. Я не хотела жалости с его стороны.

И Вовка не пожалел, а, пожав плечами, выдал глубокомысленное:

— Значит, ты рождена для чего-то другого.

Я нервно рассмеялась.

— Боже, Вов, что за фатализм?

— Нет, ну а что? Еще Лев Николаевич говорил: делай, что должно, и пусть будет, что будет.

— Вообще-то, это французская поговорка.

— Правда? А я и не знал...

Владимир подмигнул, сохраняя при этом вид совершенно невозможного всезнайки, и я вновь рассмеялась. На этот раз искренне.

— Ладно, хорош сидеть взаперти, — оставив на диване книгу, он поднялся. — Пойдем, пробздимся что ли? Завтра дождь обещают.

— Пойдем чего? — Я все еще улыбалась, а после его слов улыбка стала гораздо шире. — Откуда ты берешь подобные словечки? И не говори, что от дяди Макара почерпнул! Не поверю!

— Не буду, — усмехнувшись, он протянул мне руку. — Сие емкое выражение из лексикона нынешних подростков. Так говорит тринадцатилетний сын моих друзей. Значение — прогуляться, — помогая мне встать на ноги. — Не удивлюсь, если в ближайшее время его включат в словарь современного молодежного слэнга.

— Не включат, смею тебя уверить, — не согласилась я. — Пробздимся — Господи! — больше похоже на мат!

Синоптики не обманули. Посреди ночи дождь принялся отбивать по крыше стаккато, а я проснулась от очередного кошмара. На этот раз в нем фигурировала не только бабушка. За ее спиной мне мерещилась чья-то крючковатая тень. И слышался голос, не бабушкин — другой. И он скрипел, точно половицы подгнившего пола: "Теперь ты от них не спрячешься. Теперь они придут за тобой". Было жутко.

Ольга ворвалась в дом маленьким, взъерошенным торнадо. Один глаз накрашен, на другом только подводка, в руках базарная сумка и пузатый, набитый вещами пакет. Шмякнув на обеденной стол поклажу, сестра затараторила.

— Ярка, выручай! На тебя вся надежда! Я обещала матери Свята привези, но на работу срочно вызвали — сменщица заболела. А ты же ее знаешь, всю плешь мне проест, если не явимся.

Я понимающе кивнула. Тетя Люба умела пилить не хуже строительного инструмента.

— Ладно, спасу. От меня что требуется?

— Отвести Свята к рынку и сдать на руки дяде Стасе. Он сегодня продукты в Лопуховку повезет. — Мать Ольги хоть и переехала в свое время из Безгазы, в город не вернулась, сославшись на чистый сельский воздух и близость к земле. — Вот держи, — сестра всунула мне бумажный стикер с автомобильным номером. — Белая бортовая газель с синим тентом. Но если что, Свят знает.

Я вновь кивнула, принимая на себя обязательство, и заслужила благодарный клевок в щеку.

— Спасибо, дорогая! Что бы я без тебя делала?! — уже выскакивая из кухни.

Но в дверях "холодной" Ольга обернулась.

— Яр, он обычно в десять выезжает. У вас сорок минут. Не опоздайте, — последнее указание.

Мы не опоздали, но пришли точь-в-точь к отбытию. Станислав Юрьевич Рындин — в миру трехпалый Стася (эту информацию я почерпнула у племянника), увидев нас, восторженно заявил:

— Вот бабка-то обрадуется!

Свят, если и разделял это оптимистичное утверждение, вида не подал. Вообще с изрядной долей уверенности я могла утверждать, что мальчишка не рад предстоящим каникулам в Лопуховке. И даже предполагала почему, уж коли ноутбук остался стоять на столе в его комнате.

Я посочувствовала:

— Время пролетит быстро. Вот увидишь.

— З-з-з-наю, — он смиренно позволил обнять себя.

Вид самый что ни на есть траурный, и я не смогла не подсластить пилюлю:

— Крепись. Когда вернешься, пойдем с тобой в магазин, и выберешь любой диск с игрой, какой пожелаешь. Обещаю!

Отправив племянника, я надумала прогуляться. Дороги не выбирала, шла, куда глаза глядят, и, в итоге, оказалась на улице Чапаева, недалеко от дома тети Вари Казьминой. Рассудив, раз ноги привели, стоит зайти, я постучала.

Встретили меня благостно, объятьями и причитаниями в духе "спортсменка, комсомолка и просто красавица", а затем усадили за стол — чаевничать.

— Ярочка, какая же ты молодец. Не поленилась, зашла проведать старушку, — говорила тетя Варя, выставляя на стол угощение: смородиновое варенье, мармиту с карамельками, бублики и печенки. — Я уж и не помню, когда в последний раз гостей привечала. Чем старше становишься, тем реже люд на твой порог хаживает. Да и некому становится. Все больные, хромые, убогие, а кто и вовсе помер, — обмолвившись, она сникла, видимо, как и я подумала о бабушке.

Но печаль старушки была недолгой. Взгрустнув, она заговорила вновь.

— А ты к нам надолго? Сестру приехала навестить? Олечка у вас умница. Всегда поможет, сумки донесет. О здоровье справится.

Вместо тети Вари я разлила воду по чашкам прежде, чем ответить.

— Насовсем я, Варвара Ильинична. Устала быть столичной барышней. По дому соскучилась, — размешивая сахар. — И вообще, зря уезжала. Здесь мое место.

— Здесь, говоришь? — Тетя Варя оглядела пристально, головой покачала. — Дом человека — где сердце, и твое навсегда останется в родном городе. Говорила я Раечке — не поверила. А отчего мой подарочек не носишь? Тот, что на шестнадцать годков? — неожиданно сменив тему.

Рука непроизвольно взметнулась к шее. Вспомнился кулон с серым камнем, который я забыла в израильской клинике: сняла перед подсадкой, чтобы после оставить на тумбе, забыть, слишком увлеченная мыслями о новой жизни. И то, как ревела, узнав о не наступившей беременности, и корила себя, связывая неудачу с потерей. И как психовал муж, в ответ на мои требования отправить запрос, чтобы вернули.

Бабушка часто повторяла: "В этом камне твое счастье. Береги его" — бред, конечно, но я верила.

Я не смогла разочаровать старушку и покривила душой, сказав:

— Наверно на зеркале забыла.

Тетя Варя улыбнулась:

— Ты уж уважь, не забывай больше. Это напоминание о нас с Раечкой. Хранить будет.

Чувствуя, как заливает щеки румянцем стыда, я закивала, но во лжи так и не призналась. Не смогла.

Мы еще поговорили о городе, о нелегком житье провинции, о взбесившихся кабанах, а когда пришло время прощаться, Варвара Ильинична снабдила меня баночкой с вареньем, наказав: "Оленьке передашь. Она любит черничное".

Домой возвращалась по Вали Макеевой, названной в честь местной героини советских времен. Девочка погибла от руки отца-изверга, не позволявшего носить красный галстук. Вот что значит пропаганда в действии: каждый ребенок, вступивший в ряды пионерской организации, считал своим долгом побывать на могиле невинно-убиенной. И я не исключение. Помню, как стояла перед памятной стелой, и смотрела на фотографию светловолосой девчонки, и слезы блестели на глазах, и распирала гордость от того, что ныне я, как и она — пионерка.

По дороге заглянула в "Магнит" за пряниками, но они мне не понравились — не те, что раньше, пресные. Когда проходила мимо колонки рядом с домом, подумалось о Владимире. Интересно, он и сейчас носится с поисках материала для докторской или, в порядке исключения, взял выходной? Я склонялась к первому.

Кто бы мог подумать, что конопатый, улыбчивый мальчишка из моего детства превратится в обстоятельного, повернутого на науке мужчину? Впрочем, только его душа и речь, отчасти, были профессорскими. Внешне Вовка напоминал героя русских сказок. Эдакий богатырь — раззудись плечо, размахнись рука: кольчуги, да палицы булатной не хватает для полноты образа. Неплохой портрет получился бы.

Впервые за долгое время задумавшись о рисовании, я воодушевилась. Когда-то в творчестве состояла вся моя жизнь. Ни дня без кисти — был ее девиз. Потом что-то перегорело, скисло, и я ударилась в реставрацию. Да, радовалась, видя дело своих рук. Да, получала удовольствие, когда что-то забытое и заброшенное вновь начинало блистать. Но никогда не чувствовала такого удовлетворения, как от законченной картины.

Вдохновленная этими мыслями, я помчалась домой. Бабушка не могла выбросить мольберт и рисунки! Она никогда ничего не выбрасывала — ценного. Главное, чтобы Ольга не приложила руку к наведению порядка!

Ворвавшись во двор, я устремилась к сараю. Трясущимися от нетерпения руками открыла дверь. Подпрыгивающий от радости Полкан нырнул вслед за мной. Первым делом в глаза бросился старый сундук, декорированный коваными элементами — мечта петербуржского антиквара, но я прошла мимо, выискивая средь множества вещей знакомые очертания. И нашла за поржавевшим дедовским велосипедом вместе с металлическим ящиком, где, завернутые в полиэтилен, хранились мои первые работы.

Вернувшийся с "раскопок" Владимир, нашел меня в "общей". На полу три десятка работ — акварель, масло, грифель и я среди них, точно Хозяйка Медной горы жду своего Степана.

— Ну и ну... — Вовка в своем репертуаре. — Мы, что ли, Третьяковку открываем?

— Русский музей, — я обиделась.

Друг, не будь дураком, понял.

— Твои? — опустившись на колени, он поднял ближайший рисунок. — Талантливо.

— Спасибо, — естественно, я оттаяла, как иначе? — Я давно не практикую.

— Зря. У тебя отлично получалось. Смотри, какие глаза? — Вовка ползком перебрался на другое место. — Зеркало души — иначе не скажешь.

— Это Ольга.

— Ольга? Серьезно? Зачем же она себя так...

— Испортила? — Я улыбнулась.

— Наверное. — Он сконфужен. Смотрит виновато.

— Не переживай. Я примерно то же самое ей сказала, когда увидела.

Ольга никогда не слыла красавицей. Единственным ее достоянием были волосы — густые, белокурые, прямые, которым завидовали все девчонки в школе.

— Все же... не понимаю я вас — женщин. Зачем это все? — Владимир покрутил рукой вокруг головы. — Настоящего мужчину привлекает естественная красота, а не тонны "штукатурки", — поделился соображениями он.

— Настоящего мужчину — естественная красота? — Меня разобрал смех. — С таком случае, между современным мужчиной и настоящим — непреодолимая пропасть.

— Не скажи. — В отличие от меня Вовка серьезен. — Просто мы адаптируемся. Если для нашей женщины счастье заключается в постоянном перекрашивании, мы даем ей то, к чему она стремится. Но собственные приоритеты от этого не меняются.

Я не знала, чем ответить, слишком уж неожиданный поворот вышел, и предпочла вернуть разговор в русло дружеской пикировки.

— Так ты у нас, значит, настоящий представитель сильного пола? Вымирающий вид, так сказать?

Но Вовка на мою провокацию не поддался.

— Уж лучше быть вымирающим, чем стать псевдо мужиком, — вставая. — Обедать идем?

— Идем, — согласилась я, внезапно осознав, что время подходящее, и живот уже подводит. — Только уберем сначала?

— Давай. — Он вновь присел и стал собирать рисунки в стопочку, пока вдруг не замер над одним из карандашных набросков. — Это где?

Вопрос заставил меня присмотреться.

— Это заброшенный дом в лесу, возле озера. — Я накидала его по памяти, после незабвенного похода по грибы, закончившегося бегством. — А что?

— Покажешь?

— Покажу, — я несколько озадачена. — А что тебя заинтересовало? Дом, как дом. Поди, совсем развалился уже.

— И все же я хочу посмотреть, — несколько отстраненно.

— Без проблем. Пообедаем и пойдем. Не раньше. Я жуть, как голодна, — работая на опережение, ибо Вовка собирался возразить. Поняла по горящим нетерпением глазам.

Ох уж этот исследовательский азарт!

Мы вышли через зады и двинулись вдоль опушки в сторону старого кладбища. Я побоялась идти напрямую через лес, слишком давно не ходила этим путем — чревато заблудиться. Да и диких кабанов никто не отменял: тетя Варя обмолвилась, что в этом году зафиксировано несколько случаев нападения на людей.

Не доходя первых могил, свернули на ведущую к тракту тропу, а там по накатанной до места. На все про все ушло около полутора часов, и вот уже водная гладь мелькает в просветах между деревьями.

— Почти пришли, — обрадовала я Владимира, нет-нет да кидающего на меня короткие взгляды, значение которых не оставляло сомнений.

Друг на глазах преобразился и моментально ускорился, готовый к финишному рывку. Я же наоборот притормозила.

— Слушай, давай не будем играть в догонялки! — окликнула, всем видом демонстрируя недовольство. — Никуда от тебя этот дом не денется! Стоял полвека, и еще пять минут простоит, как миленький. Если не сгнил, конечно, — себе под нос.

Вовка послушался. Дождался, пока мы поравняемся, и засыпал вопросами, видимо, ради отвлечения.

— А ты знаешь его историю? Когда построен, кто жил, почему бросили?

— Мама дорогая, да ты фанатик, я посмотрю!

— Почему сразу фанатик? — с обидой. — Вот ты, когда рисовала, неужели не хотелось поскорее закончить и насладиться результатом?

— Хотелось? — Смысл отнекиваться? — Конечно.

— И у меня, то же самое. Я не первый день занимаюсь этим вопросом. Распутываю клубок слухов, домыслов, обиваю пороги архивов, ищу зацепки, а когда нахожу, просыпается азарт. Начинает казаться, что разгадка близко, и тогда, каждая секунда промедления режет по живому не хуже вострого ножа.

— Курдюк, прагматик, фаталист, соня, фанатик... Господи, с кем я связалась? — Я подтолкнула его плечом.

Вовка улыбнулся.

— Друг. Ты опять забыла. Помимо всего прочего я твой друг.

— Что ж, друг, вот она — твоя манна небесная. Надеюсь, поможет приблизиться к разгадке. — Я указала на остов старого дома — обветшалого и скосившегося, сквозь реберный просвет которого виделся частокол древесных стволов. С нашей последней встречи "запретный плод" однозначно и прилично сдал.