Песня об Оуайне Красноруком

— У Камру нет короля, — жёстко отрезал сэр Оуэн. Смешинка в глазах рыцаря исчезла.

— Но был! — возразил запальчиво мальчик, бросив сбрую и стиснув кулаки. Досадливо дёрнул плечами — Люид ткнулся ему в спину, не понимая, чего так раскричался хозяин.

— А ты хотел бы, чтобы король был у нас вновь? — странным тоном спросил рыцарь.

— Да! — выкрикнул Грифад. — Тогда мы прогнали бы сэссанов обратно... даже вовсе прогнали бы с Острова!

— Они живут на нём уже восемь веков, — негромко сказал сэр Оуэн. — Куда ты погнал бы их? Ведь это их земля. Они не знают иной. Ты гнал бы их — с жёнами и девами, с малыми детьми и дряхлыми старцами? Куда? В море? И ты смог бы? Ты не сгорел бы на месте от их проклятий? Вспомни Францию и то, как это бывает — когда человека лишают родины, когда гонят его с родной земли и нет у него сил защититься...

Грифад задохнулся от растерянности и ярости. Он не мог ничего возразить. За исключением того, что нередко представлял себе, как избивает сэссанов десятками... в бою. С оружием против оружия. Меч в меч. Глаза в глаза. Но... женщины? Малыши? Старики? Грифад и правда вспомнил Францию и то, что видел там, где прошли никому не подчиняющиеся отряды грабителей. Прийти и сказать семье сэссанов: "Я убил ваших мужчин и велю вам уйти отсюда прочь!"? Он и это себе представил — очень ярко, живо — и...

— Я бы не смог, — сказал он честно. — Я воин, а не палач.

Сэр Оуэн улыбнулся и, протянув руку, дёрнул пажа за выбившуюся над левым ухом тёмную прядь. Грифад покраснел и притих от удовольствия. Это была редкая и желанная ласка — в чём он не признавался даже сам себе. Она означала, что рыцарь им очень доволен... хотя именно сейчас Грифад и не очень-то понимал — чем именно? А рыцаря снова взялся за щётку и очень обыденно сказал:

— Завтра мы выступаем.

* * *

Первыми выходили из лагеря под Коломной восемь тысяч "кованой рати" московитов.

Ни у кого больше к западу отсюда, до самой Атлантики, до края мира — не было такой силы тяжёлой конницы. Рыцарской. Русы носили голый доспех (1.), непривычный и даже неприличный на взгляд Грифада — но в остальном мало чем отличались от рыцарей Запада. Разве что формой остроконечных шлемов, больше похожих на виденные Грифадом османские — и всё-таки тоже иные. На шлемах трепетали маленькие флажки, редко у какого маска или полумаска — "личина" по-здешнему — не была украшена чеканкой библейского сюжета. Над строем тяжко бились по ветру огромные, богато расшитые золотом знамёна, лазоревые, чёрные и красные — много, от них рябило в глазах и начинало казаться, что знамя несёт каждый закованный в сверкающую сталь всадник. Через несколько часов они сложат доспехи, свои и конские, в обозные повозки, свернут все стяги, кроме великокняжеского — но сейчас, выступая в поход, истинно по-рыцарски московиты делали это во всей грозной воинской красе.

1. В этот период европейские рыцари ещё носили поверх доспехов матерчатые накидки-сюрко — как правило, с вышитыми гербами. Появиться в доспехе, но без сюрко считалось неприличным. У наших предков сюрко в обычае не было.

Дмитрий Московский ехал во главе грохочущей, блистающей сталью колонны. Грифад, стоявший у самой дороги — не мог он пропустить начало похода, а их черёд сниматься подойдёт ещё не скоро, вчера княжеские люди сновали по лагерю до рассвета, объясняя, кому за кем покидать лагерь. И князь сейчас проехал совсем рядом с ним.

Что ж — то был не первый властитель, которого видел Грифад в своей короткой жизни и в намного более короткий срок, что провёл он за пределами родных гор, следуя за своим рыцарем. Князю было, как говорили, тридцать лет — уже немало для правителя, который с девяти лет сидит на троне в не самом спокойном уголке мира. Рослый, могучий, он был при том нехорошо полноват, но полнота не замечалась — стоило только поглядеть на осанку князя-воина. Длинные тёмные (но светлей, чем у самого Грифада, например) волосы ниспадали волнами на плечи, в них и в окладистой бороде того же цвета совсем не видно было седины. Серые глаза — князь был без шлема, его вёз следом румяный гордо поглядывающий вокруг юноша — смотрели внимательно и устало.

Справа от князя ехал на рослом коне длиннолицый седобородый витязь с крючковатым носом и глубоко запавшими тёмными глазами, вооружённый больше на манер западных рыцарей — воевода Боброк Волынский. А слева — невысокий, смахивающий на лису и цветом волос, и взглядом, да и складом лица человек вовсе не воинской стати, хоть и одетый в лёгкий доспех. Пару дней назад один из знакомцев-ровесников Грифада, паж фонРойенталя, говорил, что этот лисоподобный — богатейший купец откуда-то с юга, от берегов тёплого моря. И что их целая компания днюет и ночует в княжьем шатре, этих купцов из богатой Сурожи, где живут тоже русичи.

По войску и правда ходили смутные слухи, что князь Дмитрий держит при себе сурожан, потому что в случае победы собирается идти на юг, вглубь степи — чего по своей воле не делал уже давно никто из русских князей. И уж точно не слухом было, что ещё до кованой рати ушли дальше на полдень маленькие, незаметные отряды сторожи воеводы Родиона Ржевского.

Люди кругом шумели, что-то выкрикивали — от гула чужого языка Грифад не понимал и того, что научился разбирать. Но было ясно: московиты желают успеха своим воинам. Да и как же иначе? Но ухо выхватило само собой из этого гула слова на английском — Грифад обернулся.

Говорили двое рыцарей. Обоих паж видел не раз, но — вот уж увы!!! — не помнил по именам. Зато гербы прочёл сразу — рыцари и правда были англичанами. Красно-белое с чёрной перевязью — Лоринги, серебряные ромбы — Расселы. Лоринг был немолод, невысок, со странным прищуром больших глаз и острой бородкой, Рассел — совсем юн, на голову выше своего собеседника. Оба говорили на английском, не таясь, в уверенности, что никто их тут не поймёт.

— Достойный вождь, — сказал Рассел. — Я не жалею, что приехал сюда с тобой из Литвы, дядюшка. Там не было слишком уж интересно. Тут же будет большая битва, которую запомнят на века.

— Достойный вождь, — согласился Лоринг. — Но слишком близко его земля к владениям агарян.

— Оттого он и воюет с ними, — пожал плечами Рассел.

— Это так, — вновь согласился Лоринг. — Но случается, что, воюя, ты перенимаешь не лучшее в характере врага. Я вспоминаю Испанию и арабские привычки, которые там стали нередки. Так и здесь: беда может быть, коли в будущем Москва наглотается ордынщины и возомнит себя наследником ханов.

— По королю (1.) Дмитрию этого не видно, — почтительно возразил Рассел. Лоринг ответил:

— Как я слышал, его дед водил своих воинов на русский же мятежный город по приказу хана Гияса ад-дин Муххамеда и лил кровь людей одного с собою языка и веры. Об этом до сих пор часто вспоминают. (1.) Помнит и король Дмитрий; вот только как ему это помнится?

1. В западной традиции Великих князей Руси нередко именовали "королями". Хотя вообще так титуловали официально только нескольких князей Галицко-Волынского княжества.

1. Имеется в виду совместный поход московских войск князя Ивана I Калиты и ордынцев на взбунтовавшуюся против ханских баскаков Тверь. Город был разорён, почти всё население — зверски перебито или угнано в рабство. В советской исторической традиции действия Ивана Калиты оправдывались тем, что тогда ему удалось выговорить у хана Узбека (Гияса ад-дин Муххамеда — именно этот хан сделал официальной религией Золотой Орды ислам) привилегию сбора дани по всем русским землям Москвой с последующим вывозом в Орду. Действительно, баскаки перестали появляться на Руси, а часть дани шла на укрепление мощи Московского княжества. Но автор рассказа твёрдый сторонник рыцарства и расовости, поэтому подобные действия мне кажутся непередаваемой и ничем не оправдываемой гнусностью.

Грифад встретился взглядом с Лорингом и поспешил отвернуться. Рыцари больше ничего не говорили, и мальчик сгорал от стыда — уж не подумали ли они, что он не просто понимает их речь, но и станет наушничать?! Наверное, так, недаром оба молчат... А он даже толком не понял смысл услышанного!

Голова конного строя уже ушла куда-то за реку, а стальные конные башни всё шли и шли мимо. Вот один из бояр задержался — почти рядом с Грифадом, чем-то похожий на князя, хотя и не такой дородный. Молодой оруженосец-рында вёз за ним шлем, щит и копьё. Ехали и ещё всадники, но боярин остановился, смяв колонну. Впрочем, никто не прекословил, видно, боярин был в чести у Дмитрия... а причина, по которой он остановил коня, была понятна даже самому простому ратнику.

С обочины, таща за собой маленького сына, метнулась молодая, красивая женщина в богатой одежде. Метнулась так, как то и дело бросались к своим мужьям из огромной толпы, собравшейся вдоль всех дорог, которыми выступало московское войско, другие женщины — разно одетые, с детьми и без, молодые и пожившие уже... Проводы уравняли в этих отчаянных попытках хотя бы ещё на миг обнять мужа всех — и княгиню и крестьянку. И никого это не смешило, не удивляло, не возмущало...

Боярин нагнулся с седла, видно, из последних сил борясь с желанием сойти с коня и обнять любимую по-настоящему. Сейчас он мог только неловко гладить её по плечам и волосам (роскошный платок в драгоценных расшивах слетел) и бормотать негромко-смущённо:

— Ну будет... ну довольно... ну пусти уж... чего же...

— Не езди! — вдруг отчаянно выкрикнула она, поднимая мгновенно залившееся слезами белое лицо. — Ой, Мишенька, любый, золотой мой, не ез-д-ииии!

— Пусти ж, дура! — с отчаяньем и без злости тоже выкрикнул боярин, сам бледнея и стараясь отстранить жену, только что не отталкивая её прикрытым поножью сапогом, за который она страшно, по-животному цеплялась. — Пусти, сына напугаешь!

Подоспевшие двое пожилых слуг стали мягко, но решительно оттаскивать женщину, что-то бормоча бессвязно и сочувственно. Она мотала головой, забыв себя, выкрикивала только одно:

— Не езди! Не езди!! Не езди!!!

Третий слуга подал боярину мальчика. Вот уж напуган он не был — устроился перед отцом в седле, гордо огляделся, тут же схватился за фестончатый, расшитый золотом повод, гордо оглянулся назад-вверх. Всё ещё бледный отец с трудом отвёл взгляд от толпы и через силу улыбнулся:

— Вот кто у меня сокол! Федька, слышишь? Мамку береги! На тебя всё оставляю!

Мальчишка важно и с полным осознанием огромной ответственности кивнул. Потом попросил — видно, не в первый раз, безнадёжно:

— Возьми на Орду, тятя. Не испугаюсь я!

Боярин засмеялся, поцеловал сына, передал слуге. Рядом с Грифадом кто-то сказал:

— Михаил Бренок, друг князя.

Сказали опять по-английски — вот напасть, он где, в Московии или в Англии, среди этих чёртовых сэссанов? Грифад почти зло повернулся — и увидел невысокого, плечистого воина. Видимо, он относился к походу деловито-серьёзно — одетый в коричневую и грязно-жёлтую кожу, прочные сапоги, на поясе — длинный нож и топор, за плечами — большой мешок, к которому приторчены чехол со шлемом и — хорошо знакомая Грифаду вещь: ещё один чехол, длинный кожаный. Даже не глядя на две вязки длинных чёрных стрел с белыми и алыми перьями, крепившиеся там же, можно было сразу сказать, что это английский лучник. Говорил он с каким-то молодым горбатым парнем, что-то быстро писавшим на восковой дощечке, но, поймав взгляд пажа, поднял брови:

— Эге, парень, да ты, никак, с нашего Острова? И... — он обежал голубыми цепкими глазами одежду мальчика, — ...ого, никогда не думал, что буду рад видеть валлийца, как своего.

На миг Грифад ощутил сильное желание сделать вид, что не знает английского. Но добродушие слов лучника и какое-то странное тёплое чувство пересилили это чувство. Он кивнул:

— Это так. Меня зовут Грифад апМередидд и я паж рыцаря Томаса.

— Вот каааак... — протянул лучник. — А я по простому Дженкин; Дженкином С Холма меня никто не зовёт уже давно, потому как холмов на белом свете — немеряная сила, хоть в наших местах и думают, что он такой один — холм и Дженкин С Холма, тоже, статься, один. (1.)

1. В те времена фамилий как таковых у простых англичан (как и почти везде) не было, их заменяли прозвища — по внешности, привычкам, месту проживания, профессии и т.д.. Учитывая весьма ограниченный набор имён в обществе того времени и приверженность к одним и тем же именам в семьях, такие "уточнения" были просто необходимы, так как, говоря "Дженкин", вы непременно услышали бы в ответ: "Это какой?" Дженкин мог быть "сыном такого-то" (Дженкин Майкельсон, например), "пекарем" (Дженкин Бейкер) или, как в данном случае — "Дженкином с Холма" (Дженкином э Хиллом). Потомки его станут, скорей всего, Эйхиллами или Эджиллами.

Лучник облапил Грифада за плечи и тот позволил вывести себя из продолжающей бушевать толпы. Спросил:

— Как там, у нас... — и заморгал, потому что Дженкин, тоже открывший рот, плюнул:

— Тьфу! Я ж собирался спросить у тебя то же самое!

Оба рассмеялись. Грифад сказал:

— Видно, мы плохие рассказчики о родных местах друг для друга. И Остров мой... наш — отсюда кажется совсем маленьким и единым. Я больше года не был дома...

Англичанин присвистнул, поправил на груди перевязи:

— Считай, что вчера ещё и был! Я не видал нашей доброй Англии уже пятнадцать лет!

— Пятнадцать! — почти с ужасом повторил мальчишка. Лучник пожал плечами:

— Да вот уж так... Сэр Найджел из тилфордских Лорингов позвал меня с собой, когда мы встретились в Риге. Я пошёл в его копьё и пока что не жалею. Тем более, что давно хочу посмотреть, кто лучше стреляет — честный англичанин или эти неверные.

— Говорят, они хорошие лучники, — Грифад немного возмутился тем, что лучник ведёт с ним, дворянином, себя очень по-простому, но потому рассудил, что едва ли можно ждать правильного обращения от того, кто пятнадцать лет (больше, чем он, Грифад, живёт на свете!!!) скитается по свету. А Дженкин ему понравился. И подумалось, что в мечтах о битвах с сэссанами он себе их представлял некими безликими "врагами". А ведь именно вот такие, случись оно в жизни, станут посылать в него свои длинные стрелы...

— Я видел их луки, — Дженкин между тем сморщил веснушчатый нос с великолепным пренебрежением. — Они хороши для того, кто привык стрелять с седла, не целясь, эти огрызки. Могу поспорить, поставив золотой против крысиного хвоста, что первой же, много второй стрелой за триста шагов сниму любого из магометан с седла на скаку раньше, чем он подберётся ко мне на дальность своего первого прицельного выстрела. Если бы здешний король нанял тысяч пять наших лучников — мы бы разделались с этими визгунами, даже не допустив их до боя на клинках... Поспорим? — и англичанин ловко подбросил в воздух ярко сверкнувший маленький овал монетки — Грифад даже не сообразил, откуда он её извлёк, но быстро подставил ладонь и, поймав, стал разглядывать. Это была серебряная монета с воином, вооружённым саблей, на оборотной стороне — крупная неровная вязь. Грифад не видел ещё таких монет, хотя знал, что на Москве чеканят свои деньги.