Эликсир Любви

Было немного обидно, что она не встала за него горой, а позволила увезти в отделение. "Преданные жены так не поступают. Преданные бьются за мужей до конца, истово, люто. Время благородных декабристских жен ушло безвозвратно, — объявив приговор эпохе, Алексея понесло дальше, — Борьба за равноправие укрепила женщинам зубы и продубила душу. Самопожертвование стало для них бредом, глупостью, атавистическим пережитком прошлого. Каждая особь — личность, а значит каждый за себя". Он тут же устыдился собственных мыслей. "Эк, каково загнул! Соня не может быть такой. Она всё сделала правильно — сходит за его паспортом и все само собой разрешится".

Период обиды на весь мир сменился неловкостью за себя самого — что ещё Соня подумает о нём? Там, на улице, перед милиционерами он что-то лепетал, канючил как пойманный пацан. Решит, что связалась со слюнтяем и конец сказке, на пушечный выстрел к себе не подпустит. "Нет, она умная, всё поймёт, — стал он успокаивать себя, — Сообразит, что как мог, уходил от неприятностей. Геройствовать — это хорошо. Это как с высокой вышки в воду: шагнуть страшновато, а коль сделал шаг, назад не поворотишь. Падаешь, и дух захватывает от свободы. Только вот удар о воду бывает неудачным, а зачастую и болезненным. За геройский поступок — честь и хвала, но вот беда, как бы остаток жизни не раскаиваться о последствиях. Соня — умница, она и мысли не допустит, что я испугался. Рациональность — вот моя сила! Хотя, что плохого в страхе? Позволяет выжить. Как там "бла-бла" по Дарвину — передаваемое от поколения к поколению качество, помогающее подвиду уцелеть в этом безжалостном мире".

Логическая цепочка выстроена, объяснения поступкам подобраны, с ними смятение души угасает, и ждать становится легче.

Томится в одиночестве, долго не пришлось, в отделение доставили ещё одного нарушителя — мужичонку лет сорока пяти, в поношенном драповом пальтишке нараспашку и кроличьей шапке, бывшего черного цвета. Конвоировали его два ПэПээСника. Старший наряда прошел вперед, приоткрыл дверь дежурки и сказал:

— Саныч! УЧС доставили. Оформлять будем или как?

— Что там? Как в прошлый раз? — Спросил дежурный.

— Тоже самое, — Подтвердил патрульный.

— Тогда обойдемся, — Принял решение старший, — Позвоню сестре. Придет заберет.

ПэПээСники собрались вновь на патрулирование. Перед тем как уйти, старший из наряда усадил задержанного на соседнюю с Алексеем лавочку, для острастки погрозил пальцем. На что мужичонка расплылся в улыбке.

На уличного хулигана он не походил — обычный человечишка, сотни две подобных ему составляют толпу, неважно где: у магазина или на митинге. По тому, как он улыбался милиционерам, Алексей чуть было не принял его за блаженного. В стенах милиции улыбаются только её сотрудники. У них свой юмор, свои приколы. Любого знакомого, не из их структуры, здесь встречают неизменной шуткой: "Что? Уже вызвали? Сухарей насушил?" Смутило Алексея и отношение дежурного к задержанному. Так лояльно поступают с хорошо знакомыми или больными на голову, поглядывая сквозь пальцы на их мелкие прегрешения.

Мужичок посидел спокойно совсем немного, потом принялся елозить по сиденью и крутить головой, выглядывая что-то или кого-то. Заметив Алексея, он замер, оценивая собрата по несчастью, затем пересел на одну с ним скамейку.

— Хоть одно приличное лицо, — возвестил он, таким образом, располагая к дальнейшей беседе.

От него попахивало спиртным. Алексей с тоской вздохнул — похоже, что новоявленный соседушка как раз в той кондиции, когда человека неудержимо тянет пообщаться.

— По-семейному здесь? — На правах старожила справился мужичок.

— Что? — Не понял Алексей.

— Из-за семейных неурядиц здесь? Поскандалил или чего хуже?

— По недоразумению, — не стал замыкаться Алексей. Сколько придется здесь ждать, кто знает, а мужичок-собеседник — какое-никакое развлечение.

— Документов с собой не было, — Пояснил Алексей.

— Во, как? — Удивился мужичок, — Не припомню такого. По закону допустимо — задержание на 24 часа до выяснения личности. А ты часом не из этих?

— Каких этих? — Счел за лучшее уточнить Алексей.

— Из правозащитников. Уж больно власти их не любят. Цепляются почем зря. Нет, тебя среди них не припомню.

— Не местный я. — Признался Алексей. Его порадовало, что собеседник не оказался блаженным и говорил достаточно грамотно.

— Понятно. А к нам по делам?

— Частным порядком.

— Надо же, из-за документов, — вновь подивился мужичонка, — разберутся. Чай не звери. Люди с понятием. Вот хотя бы со мной. Административное задержание или пятнадцать суток положено. А Саныч сестре моей позвонит, она придет и заберет меня. Видят они Ху из Ху.

Алексей посмотрел на этого Ху. Мимо прошел бы и не признал в нем одухотворенного "ботаника", имеющего познания в юриспруденции и не забывшего кое-что из английского. На семейного дебошира он больше смахивал.

— А может, статистику не хотят испортить? — Алексей подвергнул слова собеседника сомнению.

— Да, нет же, говорю, разбираются в людях. Со мной это в который раз происходит. Наверное, в пятый. Постой! Или в шестой? Нет, точно сегодня в пятый раз. Сначала заберут, потом отпустят.

— И с чего такая милость? Сын, брат здесь работает? — Полюбопытствовал Алексей.

— Никто не работает. Дежурный, Владимир Александрович, вон тот, что за перегородкой сидит, живет в подъезде с моей сестрой.

— А-а, — Протянул Алексей, — Тогда всё ясно.

— Если Вы о местечковых взаимоотношениях, то напрасно, — С пылом начал собеседник, — От соседей, знаете ли, больше грязи услышишь, чем от незнакомых людей. Вот в нашем доме, например у Свиридовых, мальчик уехал учиться в институт. Хороший такой мальчик. Семья тоже приличная. Отец всегда на работе, начальником цеха на заводе, мать — врачиха, на трёх ставках. Короче, все в делах, заботах, некогда им с соседями лясы точить. Мальчик уехал, и тут Свиридовы квартирный обмен сделали. Прежних соседей не встречают теперь, на другом конце города живут. Получается информационный вакуум. Родителей кое-когда видят издалека, а сынка, хоть и наезжает изредка — нет. Вот его добрые соседушки в тюрьму определили. Мол, раз в городе нет, значит сидит. Он отучился, приехал с дипломом домой, а его и спрашивают: "Когда освободился, милок?" У того глаза по семьдесят пять копеек. Вот вам и соседи. А Саныч здесь и не причем. В первый раз забирал меня капитан Мокриенко, мировой мужик. Здоровый, что бык. С лету разобрался кто и как виноват, хотя меня супружница сдать хотела. Не поленился капитан отвезти меня домой к сестре. И во второй раз он приезжал. А там и повелось. Не горюйте, и с Вами разберутся. Я людей вижу — он сделал Ленинский прищур, оценивая Скворцова.

— Вот Вы, — человек творческой профессии, связаны с умственным трудом — Возвестил, поражая своей проницательностью Ху, по совместительству семейный дебошир или жертва дебоша.

— Я — ученый, — не стал его расстраивать Алексей.

— Вот видите! — обрадовался мужичонка. — Как рыбак рыбака, так интеллигентный человек видит интеллигента издалека. Позвольте представиться, Борис Иванович Терентьев, политолог.

— Как? — Изумился Алексей. — Политолог?

Он впервые видел живого политолога. Где-то там, в около правительственных кругах или в свитах мастодонтов от политики они, наверное, и существовали. Но здесь, и даже не в областном центре? Политолог? В простеньком пальтишке и непарных носках? С детства Алексей разделил человечество на две части: необходимую и бесполезную. Первые участвовали с создании материальных благ, другие занимались бозны чем, причем последние, как более нахрапистые, усиленно насаждали мнение о своей исключительности. Согласно мировоззрению Алексея, перед ним сидел ярчайший представитель бесполезной части человечества и как положено трутню, гордился собой.

— Да, политолог, — со значением подтвердил мужичонка.

Действительно, было от чего пыжиться. Алексей и не сомневался, что на целый район это был единственный политолог.

— Кажется Вас иначе называли милиционеры. Или мне показалось? — Улыбнулся Алексей.

— Это опять из-за капитана Мокриенко. Он как-то дежурил на избирательном участке, слышал мои выступления и дебаты. Капитан ляпнул в мой адрес: "Не человек, а УЧС, то есть Ум, Честь и Совесть нашей эпохи". Ляпнуть то он ляпнул, а прозвище неожиданно прилипло. Но я не обижаюсь. Во-первых, капитан — нормальный мужик; а во вторых, прозвище не обидное.

— Ни за что бы, ни подумал, — Искренне признался Алексей.

— Не верите? Про Мокриенко или в политолога?

— Первое мне более понятно, — В вежливой форме Алексей выразил сомнение в профессии собеседника.

— Не похож на политолога? Хабитус не соответствует? — Новый знакомый не обиделся. Похоже, не в его характере было дуться по пустякам.

— Вид не причем. — Попытался донести свою мысль Алексей, — Разговариваете Вы не как политолог.

— Не сыплю терминами? Электорат, консенсус, и так далее?

— Это тоже. Главное — Вы ставите ударения в словах не на те места, как это делает первое лицо государства. Так серьезный политик не поступает. Попахивает вызовом.

— Сразили, — рассмеялся уездный политолог, — Чинопочитание у нас неискоренимо, у большинства оно в крови. Хотя, чему тут удивляться, рабская психология ещё сидит в нас. Подумать только: всего 130 лет назад отменено крепостное право — по сути, рабство, а России более двух тысяч лет. Как Вам соотношение цифр — две тысячи и сто тридцать. Из этих ста тридцати лет минус пятьдесят страха сталинских лагерей. Сколько будет? Восемьдесят? Войны повычитаем, революции, голодуху. И остается меньше человеческой жизни на воспитание свободной личности. Заметьте, на все поколения, начиная с 1861 года.

— Неутешительный расклад, — Алексей озадачился таким взглядом на историю.

— А то. Рановато мы требуем от человека. Время должно пройти. Человек должен привыкнуть к свободе и осознанию своей значимости. Вы знаете, а я иногда завидую преступникам, — С легкой тоской произнес "политолог".

Алексей с удивлением поглядел на него. Он всегда подозревал, что русская философская мысль заброжена на изрядной порции алкоголя, но не до такой же степени, чтобы восторгаться преступниками.

— Завидуете?

— Белой завистью, наподобие той, как дети завидуют взрослым, что тем не обязательно спать днём, — подтвердил "политолог".

— Вы серьезно? Чему же завидовать?

— Их смелости.

— А у других её нет?

— Есть, но она как бы не реализована. Ей почти нет места в обычной жизни. Даже у работников экстремальных профессий инструкции расписаны так, что не остается места подвигу. Техника безопасности имеет свой пунктик на каждый чих. Безусловно следуй инструкции и будешь жив-здоров. Подвиг в мирное время — это на девяносто девять процентов из ста, ликвидации последствий чьего-то разгильдяйства. Это стихийный порыв, часто безрассудный, и в жизни встречается очень и очень редко. И еще одна беда законопослушных граждан — они все пленники запретов. Они ограничены рамками законов, общественных правил, морали. Они, как волки перед флажками загонщиков, боятся перешагнуть их. Для преступников таких условностей нет. Они более свободны, чем граждане самой раздемократичной страны.

— Их свобода на час, а потом годы расплаты, — возразил Алексей, — Тюрьма, даже самая цивилизованная, всё же остается тюрьмой. Как Вы можете восторгаться ими? Значит, и насильниками, и убийцами тоже?

— Не за них речь. Они вне любого закона и оправданию не подлежат.

— Но Вы говорили...

— Вы не дослушали, не поняли моей мысли, — начал горячиться "политолог". Оно и ясно — удел непризнанных гениев — быть понятыми с полуслова только ими самими.

— Я не спорю. — Начал разъяснения он, — В деяниях преступников мало положительного. Их удача оборачивается горем для других. Тут я солидарен с основной частью человечества. Но это есть и с этим приходится считаться. Так было, так есть и так будет. Печать Каина лежит на всём их роде.

— По-моему это Адам был первым преступником, — Поправил Алексей, — Он первым нарушил запрет и сорвал яблоко в райском саду.

— Адама, как сейчас выражаются, просто "развели". Сам бы он никогда не додумался. Это Каин был осознанным преступником. Меня восторгает совсем другое — решительность преступников, их дух. Я не беру в пример тех убогих, что не отдают отчета своим действиям по причине отсутствия ума или которые наворотили дел по пьяни. Я имею в виду настоящих преступников. Нужно иметь элементарную смелость, чтобы пойти на преступление. Настоящий тать не боится перешагнуть закон. Делает он это осознанно, не полагаясь на беспечное авось. В этом аспекте он сильнее любого, даже бесконечно храброго, но законопослушного гражданина, который страдает от своего бессилия, от вдолбленного в его сознание запрета на ослушание. Имей я такой дух, давно бы "построил" свою жену. Коль слов не понимает, дошло бы через мужнину руку. Ходила бы шелковой, пылинки сдувала. Ан, нет, робею. Нахожусь в плену общественной морали, которая на погибель мужикам установила; "Женщину бить нельзя!" Будь сейчас в законе Домострой, никто бы и слова не сказал. А так — нет, не положено. Распущу руки — супруга может посадить меня. К тому же у ней преимущество — я в приймаках, и даже не прописан на её жилплощади. Закон на её стороне в любом конфликте. Так и живу, мучаюсь, стыдоба, одним словом.