Травма

— Где он? Во что он одет?

— Не знаю, я тогда смотрела к себе в стакан. Я помню, на нём в тот день был пиджак... нет, чёрный... красный плащ — да-да, как сейчаc! И чёрные штаны, и водолазка.... Нет, кажется, её не было...

— Это неважно. Говорите не о том, что помните, а о том, что видите.

— Я не знаю! Да, у меня плохая память — это что, должно мне что-то доказать?

— Нет-нет. Продолжайте.

— Ладно. Дверь закрывается, Блайт медленно подходит.

И я снова вся замерла, когда он остановился прямо рядом со мной. Я услышала, как заскрипели под ним пружины барного стула.

— Он садится рядом со мной. Бармен спрашивает, что он будет, он просит... водки. Я беру то же.

И ещё сильнее дрожу всем телом — грозный хакер Невада, как же, как же.

— Бармен берёт бутылку, достаёт хайболлы...

— Хайболлы?

— Ну да, такие широкие стаканы для виски.

— Я знаю, что они для виски.

— Снова странные вопросы. Откуда я знаю, почему он их взял... Потом я пытаюсь заговорить с ним... с Блайтом, не с барменом. Не нахожу слов и просто начинаю плести что-то про... условности. И всё ещё не смотрю на него, только взглянула на его руку на столе — и обратно в стакан... Но он ответил, у нас завязался разговор... так, слово за слово...

— Какую руку?

— Что?

— Какую руку вы увидели на столе?

— Какую... Его руку. Он сидел слева. Правую.

— Ту, на месте которой — протез, я правильно помню?

Невада беспокойно сжала кулаки. Воспоминание застыло и отмоталось назад.

— Д-да, кажется...

— Да или нет??? На что была похожа эта рука — пальцы, запястье, рукав?

— Я не помню, я почти не смотрела, я...

— Вы прекрасно всё видели. Какой была рука?

— Синий... коричневый... чёрный рукав, да, чёрный...

На красном плаще?

— И пальцы... какие пальцы... кажется, с волосками на фалангах, а ногти...

На протезе?

— А запястье...

— КАКОЙ ОНА БЫЛА??

Невада рывком повернула голову.

И увидела руку. Вправду, красный рукав.

жёлтый

фиолетовый

глянцевый чёрный

серый твид

лак

хлопок

оранжевый с молнией чёрной

белой

со шнуровкой

бирюзовый

бежевый

— Мадам Гарнье?

тёмно-зелёный с бахромой

со стразами

сиреневый на руке с тонкими пальцами

пурпурный короткими

небесно-голубой крючковатыми

крокодиловый заросшими

ухоженными

мясистыми

— Розовый, землистый, пепельный...

— Что вы видите, что?.. Всё это, по очереди?

— Нет... всё... сразу...

индиго длинными

льняной грязными

персиковый обветренными с круглыми ногтями

красно-зелёный иссохшими плоскими

лиловый обкусанными

заострёнными

На первый взгляд казалось, что рукава, запястья, пальцы очень быстро сменялись — на самом деле они одновременно были там, перетекая друг в друга и всё же оставаясь на своих местах. Глаза Невады метались по сторонам, бешено вращались, не зная, за что зацепиться: синий цвет был зелёным, пуговица — молнией, длинные и аккуратные пальцы — короткими и полными. Когда смотреть уже не было сил, Невада отшатнулась и подняла голову.

вытянутое лицо

несимметричное

треугольное

ровное бледное

плоское багровое

угловатое румяное осунувшееся

пухлое оливковое измождённое

медное бодрое мрачное

изжелта-белое невыразительное

участливое

хмурое

— Аа-а-а!..

Невада с криком вскочила на ноги. Воспоминание не рассеивалось. Составной не-человек за стойкой продолжал меняться, а вокруг него менялись стены, полы, полки...

некрашеные дощатый мартини

тёмные паркетный ром

обитые каменный суэ-кале?е

земляной

— Ну что же, мадам Гарнье.

Люк стоял рядом, на фоне стены-витрины, за которой сверкала и переливалась Эсти-51. На нём был длинный синий пиджак, больше похожий на средневековый камзол, или не синий, или...

жакет шихикен

свитер

Невада попыталась встать прямо, превозмогая головокружение от мелькающих вокруг столов и панелей.

— Что... почему всё меняется? Что случилось с моим...

— Дело совсем не в этом, мадам Гарнье. Дело вовсе не в воспоминании.

Люк улыбнулся и поднял открытую ладонь на уровень лица. Завороженная, Невада сделала так же, медленно, боясь какого-нибудь неожиданного открытия, поднесла ладонь ближе.

Глубокая полукруглая линия, отделяющая большой палец от остальных, была отчётливой и неизменной. На остальной же ладони одна за другой вырастали, исчезали, изгибались линии, непостоянные, как дождевые капли на стекле. От этого мелькания тоже кружилась голова, но по-другому; Невада почувствовала, что проваливается в какое-то другое видение, ещё более дикое и бесконтрольное, а следом за ней катился гулкий голос Люка:

— Дело не в том, что вы помните, дело в том, что вы видели, в том, что было на самом деле.

Невада словно замерла посреди белого листа фотоальбома.

— А что именно было, вам никто не скажет. Смотрите.

И увидела себя. Точно такой, как на самых старых семейных фотографиях — крошечной, едва научившейся ползать на своих четырёх ногах. Румяная, причёсанная, в новых, ещё не застиранных ползунках.

А рядом ещё одна — ровно такая же, но с немного по-другому уложенными волосами. И ещё одна — самая грустная из трёх, с припухшим глазом и пластырем на носу.

0 лет 11 месяцев — попала в автомобильную аварию. Вывих плеча, перелом переносицы.

Невада машинально потёрла нос — идеально прямой — но картинка уже скакнула дальше, к глазастой девочке лет четырёх.

4 года 9 месяцев — поступила в один подготовительный класс со своим будущим мужем.

4 года 9 месяцев — лишилась родителей, оказалась в детском доме.

4 года 9 месяцев — после развода родителей переехала вместе с матерью в Австралию.

Три девочки скользнули в небытие; Бригитта со сломанным носом продолжала жить своей жизнью, рядом с ней жили и множились десятки, сотни других Бригитт, почти неотличимых и разительно непохожих друг на друга, улыбающихся и хмурых, счастливых и несчастных.

14 лет 3 месяца — повторно ушла из дома, 2 месяца жила у подруги, потом вернулась к матери.

— не вернулась, поселилась в квартире случайного знакомого

— устроилась посудомойкой в китайский ресторан

14 лет 3 месяца — успешно сдала экзамены в Лионскую технологическую школу

И всё это была она, Бригитта Гарнье, это были не вероятности, а что-то уже произошедшее или происходящее.

16 лет 11 месяцев — получила первый приз на конкурсе "Продиж де Франс"

16 лет 11 месяцев — сделала нелегальный аборт

16 лет 11 месяцев — начала подрабатывать на швейной фабрике

16 лет 11 месяцев — на вечере выпускников познакомилась с миллиардером Роджером Тито

17 лет 5 месяцев — попыталась покончить с собой, но опекун вовремя вызвал скорую

— скончалась по пути в больницу

Кольнуло в сердце. Где-то одна Бригитта перестала существовать. Нет, две. Три.

19 лет 1 месяц — вышла замуж за друга детства — Мишеля Перека

19 лет 5 месяцев — вступила в банду сторчеров в Аделаиде

19 лет 7 месяцев — получила грант на исследование в области искусственного разума

Их становилось слишком много. Событий, линий, разных Бригитт, живущих и ошибающихся, несущихся одним огромным потоком во времени. Вот где-то в глубине прошла волна — некоторые Бригитты купили голландские ножи, некоторые из этих некоторых вошли в клуб "8-800" и получили прозвище "Невада". И сама Невада вдруг задохнулась от приступа паники. Очень скоро все они доживут до её возраста, до её дня и часа, и тогда она ничем не будет от них отличаться. Утонет в этом море настоящих Невад и вместе с ними канет в ничто.

— Видите, мадам? Это слияние, взаимозависимость — не снаружи, оно везде, а значит, прежде всего, внутри вас.

— Люк... Лю-ю-юк!..

Несколько десятков Невад переехали в Иэле, зашли с одним флэри в "Смоки Джим",

двумя

в одиночестве

познакомились с Блайтом.

— Люк... останови... те это!

— Остановить что? Что с вами, сударыня?

Невада открыла глаза. Люк стоял напротив, посреди кабинета, прежнего, взаправдашнего, никуда не уплывающего и ни во что не превращающегося, и мягко-снисходительно улыбался. Конечно, он прекрасно знал, что. Вот только...

Невада тряхнула головой и сбросила морок — миллионы ипостасей Люка, от младенца до почти старика, собирающиеся в нём одном. Теперь он действительно стоял один, всё так же улыбаясь, одетый, как прежде. И это было странно. Синий камзол, отороченный золотым кружевом, с бисерным узором на рукавах и крахмальным жабо, белые чулки и лаковые туфли с пряжками — ровно то же, что было на нём пять минут назад — но как же нелепо это теперь выглядело. Невада вздрогнула, повела плечами — дезодорант сдался, и по блузке до самой талии тянулись две полоски пота. В полутьме на экране по-прежнему парили параллельные квадраты-плоскости.

— Вероятно, теперь вы видели достаточно, чтобы поверить моим словам, — начал Люк после долгой паузы. Невада молчала. — И я могу пояснить, что именно произошло. Видите ли, я не просто так при создании модели упомянул объекты и явления. Память живых существ — не только совокупность химических и электрических процессов в мозге, но ещё и во всех отношениях уникальное явление, волна, которая, изменяясь во времени, проявляет свойства совершенно невиданные. Линии, представляющие память на нашем графике, могут раздваиваться, сливаться с другими и даже, возможно, продолжаться после обрыва. Они, как и все другие, не могут покидать плоскость, но речь моя не об этом, а об их реакции на произошедший катаклизм. Наша плоскость, — один из квадратов на экране выплыл на первый план, — стремится во что бы то ни стало вернуть себе единство, как любая система, уравновешивающая сама себя. Вместе с заменой объектов меняются и отношения между ними. И это несмотря на то, что сам термин "наша плоскость" глубоко условен — мало того, я уверен, что у нас с вами плоскости разные. Так или иначе, память меняется следом — старые, более не существующие объекты и связи заменяются новыми. Вы ведь слышали о таком психическом феномене — когда разум пациента подсознательно вытесняет травмирующее воспоминание на второй план, "забывает" его? Это именно то, что произошло с нашим миром. Огромная, вселенских масштабов травма.

— Травма...

Невада сидела, обхватив голову руками, слепо смотря в пол; тяжесть в груди металась из стороны в сторону, не находя выхода. Плоскости на мониторе устремились друг к другу, сложились и будто смялись в один морщинистый, искорёженный квадрат.

— Да, наша реальность травмирована. И она сделала всё возможное, чтобы этого не замечать — чтобы никто не заметил. У нас бы тоже не было никакой возможности узнать о чём-либо из вышесказанного — как я уже объяснял, нельзя изучать свойства системы, имея знания только о ней самой. Иллюзия целостности — тончайшая фольга, плёнка поверх трещин и разломов, но до недавнего времени мы легко скользили по ней, ни о чём не догадываясь. Что-то должно было разорвать её, нарушить вновь установившееся равновесие. Так и случилось.

— Сфера.

— Да, именно. Не знаю, что именно предопределило её форму, габариты, даже само её появление — но то, что вы называете Сферой (весьма доходчиво, признаюсь), на самом деле — средоточие энергетической аномалии, которая при определённых условиях создаёт разрыв в комбинированной реальности. Если бы не она, мы бы никогда не узнали о самой катастрофе. Вслед за каждым таким разрывом следует "волна" — мир заращивает трещины, заменяет повреждённые линии и вновь возвращается к хрупкой целостности. Нетрудно догадаться, что подобная "регенерация" в той или иной мере затрагивает всю плоскость реальности, в пространстве и времени, поэтому результат совершенно непредсказуем. Вы читали Уэллса? Пример со взмахом крыльев бабочки вполне можно применить и здесь... Хотя я, кажется, что-то путаю. В любом случае, после каждой "волны" реальность залечивает себя, всё более спешно, всё более теряя баланс, но всё же сохраняя видимость единства — для всего и всех, кроме непокорных линий памяти. "Волны" привносят в них много нового — но не могут ничего забрать взамен, потому что с самого момента "Травмы" аналогичные линии во всех мирах и даже во всех возможных комбинациях миров уже были объединены!

— Вы хотите сказать... — По мере того, как сводило скулы, а чёрная горечь подступала выше, Невада начинала терять нить разговора.

— Я хочу сказать, что, как это ни парадоксально, наша память уже сейчас содержит ключ к пониманию произошедшего. Почему вас раньше не удивляло, что вы на самом деле не помните лица вашего собеседника в баре? Почему вы сейчас смотрите на меня, будто на мне шутовской колпак, а совсем недавно всё казалось вполне нормальным? Плоскость "травмированного" мира — лоскутное одеяло из кое-как подогнанных друг к другу явлений, связь между которыми можно разоблачить и опрокинуть, как домино, столкнув лишь одну костяшку. Вам не казались странными ни необычный цвет напитков за барной стойкой, ни, м, мои чулки — потому, что ваше сознание выбрало не замечать этого. — Люк обогнул стол и подошёл к пульту управления с другой стороны. — Теперь, когда первая кость — Сфера — упала, вы, как и я когда-то, начинаете видеть всё это, и удивляться, и в вашем сердце воцаряется страх.

Он был прав. Страх взобрался уже вверх по горлу и плескался в затылке, подбираясь к глазам и рту.

— Но, чтобы полностью проснуться, каждую деталь нужно открыть для вас отдельно, заново. Сразу должен сказать — это довольно опасный процесс. Вспоминание, возвращение к правде. Но вам это нужно, мадам, и я не решил ничего за вас — вы сами сделали выбор, когда отправились на поиски Сферы, когда тем или иным образом (хоть я и почти точно знаю, каким) обнаружили её и открыли пустой сейф — вы ведь так попали в моей секретный лифт, я не ошибаюсь?.. Вы — одна из избранных, "людей-эталонов" — как и я, от этого и ваше стремление дойти до конца, развеять завесу тайны. До вашего прихода я, кажется, забыл эту простую истину о мире "Травмы" — истину о том, что здесь уже давно не происходило ничего случайного. Вы сами решили рисковать, сударыня. Поэтому смотрите.

Люк ещё раз нажал на клавишу.

Ударная волна хлестнула по лицу, следом за ней — другая, будто отголосок первой. Уши заложило, в них хрустел тёртый винил. Лито запоздало заслонила лицо руками и тут же отвела их обратно. Последние обломки, мусор, обожжённые листы бумаги опустились на асфальт в крошке битого стекла.

— Лейтенант!..

Сергеев выбежал из лифта, обогнул опешившую Лито и бросился к Ксэ. Откликаясь на голос, та пошевелилась.

— Не двигайтесь, не двигайтесь! Лежите спокойно.

Лито очнулась и по хрусткому настилу из стекла подошла ближе. Сквозь разбитые окна здания, где произошёл взрыв, виднелись опрокинутые стулья, разбросанные по полу части компьютеров и кипы бумаг. Ксэ лежала навзничь в десяти шагах от стены, отброшенная на несколько метров взрывом. Она была совсем бледной и какой-то вытянувшейся, словно в несколько секунд лишилась всей жизненной силы. Раньше она казалась как будто такой же холодной, но всё-таки не такой. Лито наступила на особенно крупный обломок и пошатнулась.