Владивосток. 20-26 февраля 1904 года
Закрыв на телеграфе первый пункт повестки дня, Руднев успел в порт как раз к началу встречи корабельного и берегового начсостава. Во флигеле начальника над портом все приглашенные уже собрались, что само по себе уже внушало некоторый оптимизм. Но, как тут же выяснилось, не вполне оправданный.
Быстро изложив господам офицерам свои идеи о грядущем обстреле Камимурой Владивостока, он нарвался на стену явного недоверия. Больше всех злобствовал "хозяин заведения" начальник над портом контр-адмирал Гаупт, ведь большинство работ по ломке льда и беспрецедентному доселе минированию обледенелого залива предстояло осуществить именно ему.
При этом Николай Александрович, конечно, не предполагал на перед, что свой пост и шанс дослужиться до вице-адмиральской пенсии, он сохранил только благодаря личной просьбе Руднева к Алексееву. Просьбе, поддержанной самим императором в приватной телеграмме к наместнику. В итоге Евгений Иванович принял решение не менять его на убранного Макаровым из Артура в конце февраля махрового бюрократа Греве, в результате "осевшего" в походном штабе наместника, а в июле отбывшего в Севастополь...
-Всеволод Федорович! Ну, нельзя же так! — почти срываясь на фальцет, неистовствовал Гаупт, — Я понимаю, только с моря, еще не остыли, везде японцы мерещатся... Но кто же мне разрешит почти весь запас мин вываливать в море? Да еще и в Уссурийский залив, куда японцы, скорее всего, вообще до конца войны не сунутся! И притом,Вам подавай именно крепостное заграждение, да у меня в порту столько проводов не найдется!!! Две сотни мин! Одними плотиками не управимся и за неделю! А еще льда в заливе полно! Да тянуть провода еще... И за два дня! Портовые баркасы еще дам, да угольные баржи. Две — слава богу, что крейсера погрузились — порожних найду. Но и людей-то свободных у меня тоже сейчас нет. Сроки Вы задаете, простите, ну, ни в какие ворота! Что за фантазии такие, в самом деле?! Может, Вы после вашей одиссеи слишком сильно боитесь Камимуры, но...
Неожиданно энергичная и весьма эмоциональная речь командира над портом была прервана разлетевшимися во все стороны осколками блюдца. Глаза всех собравшиеся метнулись от вошедшего в полемический раж Гаупта во главу стола, где сидел Руднев. Вернее, уже стоял. Раскрасневшейся и злой. Под его кулаком, которым он секунду назад попытался картинно грохнуть по столу, хрустели окровавленные осколки китайского фарфора. Теперь от боли он завелся по-настоящему.
-Я. Никого. Не боюсь. Я точно знаю, что Камимура придет обстрелять Владивосток. И придет скоро. Иначе ему нельзя — иначе весь их флот потеряет лицо, а для японцев, самураев, это — хуже смерти! А поскольку Того привязан к Порт-Артуру, нами заниматься будет Камимура. И это — без вариантов.
Единственное место, откуда он сможет швырять в нас снаряды, не подставившись под ответный огонь — это бухты Соболь и Горностай. Поэтому приказываю переставить "Россию", "Громобоя" и "Богатыря" так, чтобы они уже завтра к вечеру могли вести перекидной огонь по этим акваториям. Корректировать его будет дальномерный пост под командованием лейтенанта Нирода, который его как раз сейчас организовывает наеподалеку от форта Линевича. Это даст нам преимущество перед Камимурой, который будет стрелять вслепую...
— Простите, но... — неожиданно прервал Руднева каперанг Трусов.
— У вас что — возражения?
— Нет, Всеволод Федорович. Соображения.
— Тогда давайте. Слушаем вас, Евгений Александрович.
-Я тут прикинул. Ведь получается, что нам стрелять кабельтовых на сорок пять — пятьдесят пять придется. Чтобы до них наши мортиры с Уссурийской батареи не доставали, ближе они скорее всего не подойдут, так?— задал вопрос командир "Рюрика", и дождавшись утвердительного кивка Руднева, продолжил,— Тогда мой крейсер, увы, вне игры, просто физически не добьем-с.
Да и "России" с "Громобоем" не рекомендовал бы развлекаться таким образом — никто на такое расстояние не стрелял, как поведут себя орудия, неизвестно, да и попасть куда-либо проблематично.
-Интересная у вас логика, Евгений Александрович, а если мы в море встретим Камимуру, и он нас будет гвоздить с этих самых пятидесяти кабельтовых, что нам тогда делать? Спускать флаг, ибо мы "никогда не стреляли так далеко" и делать этого не умеем? Или проще сразу сбежать с поля боя, потому что у нас у половины орудий подъемные дуги поломаются от отдачи, ибо подкрепления слабые? Вот чтобы этого не случилось, завтра проведем пробные стрельбы, заодно и посмотрим, добьет ваша артиллерия или нет.
По букве-то, Вы правы, — для ваших пушек "по пачпорту" далековато. На пределе. Угла возвышения не хватает. Так давайте выкручиваться! Думайте, что можно сделать, чтобы эти десять кабельтов "добрать".
— Градусов пять нужно, не меньше, для каждого орудия. Барабаны под станки делать — времени нет. Не успеем...
— А если ВЕСЬ крейсер накренить? Я Вас в море не погоню, можете считать себя на это дело плавбатареей. Зато трофеи наши достанут супостата с гарантией, так что отправьте, пожалуйста, половину ваших канониров на наших "итальянцев", сделайте одолжение. Остальным командирам — всех от противоминной артиллерии туда же. Пока еще на них команды с Балтики и Черного моря пришлют.
-Но если мы будем стрелять прямо из гавани главным калибром, в городе побьет кучу стекол. Градоначальник с ума сойдет,— в задумчивости нахмурив свой высокий, сократовский лоб, подал голос командир "Богатыря" Александр Федорович Стемман.
Руднев на пару секунд форменно лишился дара речи. И только серьезный, сосредоточенный взгляд остзейца, убедил его, что это не замаскированная подковырка и утонченное издевательство над горячащимся новоявленным командующим, а совершенно искренняя озабоченность основательного и рассудительного человека...
-Господи! Спаси и сохрани нас, неразумных! Идет четвертая неделя войны. Мы уже потеряли минзаг, крейсер второго ранга, канлодку, подорваны и небоеспособны два броненосца и крейсер первого ранга. У нас на носу набег японцев, которые будут обстреливать порт и город, вот уж где стекла-то полетят...
А капитан первого ранга Стемман больше беспокоится не о том, как лучше организовать ответный огонь и минные постановки, а что подумает градоначальник!
Да мне плевать, ЧТО он подумает! У меня, и у вас — сейчас другие заботы! Начинайте думать о войне, и только о войне, господа офицеры! Не о карьере, не о градоначальнике с супругой, не о внешнем виде кораблей и не о сбережении угля — только о войне и противнике. Наша забота сегодня — чтобы после ее окончания у градоначальника ФИЗИЧЕСКИ сохранилось то, чем он будет думать! И посылайте всех цивильных, недовольных вашими действиями, к чертовой матери! Или ко мне, что, в принципе, одно и то же.
Переждав смешки, Руднев продолжил уже спокойнее.
— Да. Кстати, о стеклах. Спасибо, что напомнили, — слегка поморщившись, Петрович вытащил, наконец, засевший под кожей осколок фарфора, — Надо бы нам в завтрашних газетах инструкцию по подготовке к обстрелам для горожан подготовить. Песок, ведра, багры, топоры и прочее. А стекла пусть обязательно проклеивают лентами бумаги. Или хоть теми же газетами нарезанными. Крест-накрест. На клейстере. Так и высадит меньше, и осколками, даст Бог, народ не так посечет. И если нет погребов, пусть во дворах окопчики долбят. Снаряд он ведь не разбирает, военный перед ним или бабушка с внучкой. У кого с мужиками проблема — пусть армейцы помогут. Но чтоб к вечеру завтра, хоть примитивные укрытия, а подготовить в городе... Теперь вернемся к нашим бар... делам, то есть.
Я бы попросил всех командиров крейсеров отрядить ваших минеров, офицеров и свободных от вахты нижних чинов для содействия в проведении минной постановки. Заодно сдайте с кораблей все мины заграждения, убьем двух зайцев одним выстрелом — разгрузим корабли от взрывоопасной гадости и пополним береговые арсеналы.
Я тут набросал примерно, где, по моему мнению, надо ставить мины, и откуда японцы планируют нас обстреливать. Вот, взгляните-ка. И высказывайтесь господа, у кого какие есть предложения? Что нам ждать, и кого, Вы знаете...
После эмоционального, но уже вполне делового обсуждения деталей подготовки к встрече дорогих гостей, которое закончилось принятием нескольких неожиданных с точки зрения "нашей" реальности, решений, Руднев отпустил "накрученных" офицеров.
Одной из этих "неожиданностей" стал перенос места стоянки "Богатыря" и дежурного отделения миноносцев к самому входу бухты. Предложил это сам Стемман, резонно заявив, что при перекидной стрельбе от его шестидюймовок нет смысла ждать особого толка, но вот если кто-то из японских легких крейсеров вздумает сунуться в Босфор, чтобы Камимуре корректировать стрельбу, тут-то они и могут пригодиться...
* * *
Наскоро перекусив, Петрович принялся за прочие неотложные дела. И начал он с просмотра принесенных щтабными только-что расшифрованных телеграмм за последние двое суток. Сверху в папке лежала самая свежая. Текст ее был краток и лаконичен:
"Поздравляю блестящим успехом. Планирую быть Харбине 22.02. 12 час. Телеграфируйте возможность прибытия Харбин. Макаров."
"Паршиво. Потому, что 22-го у нас японские гости. Получается, что придется отказывать командующему? Иными словами — не выполнять приказ... Хорошенькое начало взаимоотношений с непосредственным начальником, блин. А что делать? Тут ни на кого пока надеяться не могу. Налажают. Однозначно... Обидится или нет Макаров, и чем это может закончиться — после разгребать. А вот Ками поймать — это без пяти минут конец войне. Тут уж или грудь в крестах, или..."
Хоть кошки на душе и скребли, Петрович колебался не долго. Вскоре в адрес командующего ушла шифротелеграмма: "Агентурным данным 22 февраля ожидается атака японской второй боевой эскадры порта Владивосток. Прошу разрешения не покидать вверенный отряд..."
Макаров отозвался сухо и по-деловому: "Выезд Харбин вам отменяю. Примите необходимые меры отражению неприятеля".
На следующее утро город был разбужен грохотом орудий крейсеров, бивших поверх сопок в сторону Уссурийского залива. Многие обыватели были перепуганы, несколько стекол, и правда, вылетело — прав был Стемман — но у моряков были свои заботы и печали.
Наблюдавшие за стрельбами с оборудованого на сопке дальномерного пункта командиры крейсеров были неприятно удивлены тем фактом, что два снаряда из трех, ошибочно выпущенных артиллеристами "Громобоя" по слишком низкой траектории, и поэтому не долетевших до залива, не взорвались. Английские же снаряды "гарибальдийцев" взрывались все, даже падая в воду. Однако Руднев не только воспринимал это как должное, но и зловеще предрек:
-Погодите, господа, вот вернетесь по кораблям, тогда по настоящему расстроитесь...
Пробная стрельба "Рюрика", как и ожидал Руднев, прошла не на ура. Нет, его восьмидюймовые снаряды в принципе долетали до района предполагаемого маневрирования японцев. Но вот для того, чтобы предсказать, куда именно снаряд соблаговолит упасть, надо было быть не артиллеристом, а скорее астрологом. Рассеивание боеприпасов, выпущенных из его устаревших короткоствольных восьмидюймовых пушек, было на такой дистанции слишком велико даже для стрельбы по площадям.
По результатам учений Руднев предложил иметь на каждом корабле копию карты, разбитой на заранее пронумерованные квадраты. Тогда с дальномерных постов достаточно было передавать только номер квадрата, в котором находились японские корабли, не заморочиваясь с передачей дистанции и азимута. Упрощение организации огня было настолько очевидным, что господам офицерам осталось только развести руками, почему до Руднева никто до этого не додумался.
Насчет расстройства по прибытию на корабли — так и вышло. Пока команды минеров и моряков с полутора десятков разнообразных плавсредств и шести миноносцев под общим надзором лейтенанта Зенилова, старшего минера с "Рюрика", соединяли их взятыми на крепостных складах и реквизированными на телеграфе проводами, командиры "России" и "Громобоя" столкнулись с новой бедой. Почти треть шестидюймовых орудий, выпустивших всего-то по пять снарядов на ствол, пришла в негодность.
Они беспомощно уставились в небеса, и не было никакой возможности их опустить — подъемные дуги были переломаны отдачей при выстрелах на больших углах возвышения. На возмущение офицеров, что теперь крейсера потеряли часть боеспособности, Руднев хладнокровно отвечал: "лучше сейчас, а не в бою". И приказал за три дня заменить поломанные дуги, а за ближайшие полтора суток — дополнительно подкрепить исправные орудия.
А чтобы офицеры напрасно не гадали, успеют ли починить до боя поврежденные пушки на их кораблях, Руднев с улыбкой предложил им перетянуться на верпах, встав к предполагаемому направлению появления противника не стрелявшим сегодня бортом. Оказалось, что "Надежный" и пара буксиров в помощь "России" и "Громобою" именно на этот случай, были посланы контр-адмиралом еще с утра.
Возмущение Гаупта, который сетовал по поводу непредвиденного расхода металла и отвлечения рабочих от "более срочных задач", и вопрошал, "откуда господину контр-адмиралу известно, что в низкой кучности виноваты именно фундаменты орудий", было уже привычно проигнорировано Петровичем. Он начал уже привыкать к манере Гаупта сначала истерить и "гнать волну", но потом, ворча и чертыхаясь, делать что велено.
В общем, весь Владивосток стараниями Рудева напоминал разворошенный палкой пчелиный рой. Команды нескольких номерных миноносцев и крейсеров срочно перебирали машины, готовясь к выходу для добивания поврежденных на минах японцев.
Насчет "Рюрика", подумав, все-таки решили, что его восемь шестидюймовок и пара старых, но мощных орудий будут весьма не лишними, а учитывая, что шанс на пробитие брони на такой дистанции был только у крупных снарядов, стариком решили не пренебрегать. Его развернули у стенки завода так, чтобы он мог бить обоими восьмидюймовыми и всеми шестидюймовыми орудиями правого борта. А для увеличения дальности их стрельбы, забили углем все ямы и коридоры левого борта, опорожнив бункера на правом.
Это дало кораблю крен в четыре градуса, и соответственно, повысило углы возвышения его артиллерии. Таким образом, Петрович, использовав известный ему по нашей истории опыт "Славы" у Моонзунда, добился того, что все его крейсера могли теперь участвовать в предстоящей игре с Камимурой.
Отряженные с "Рюрика" и других крейсеров офицеры и комендоры пытались освоить стрельбу из незнакомых им орудий системы Армстронга, при этом расходовать ограниченный запас снарядов Руднев им запретил, мотивируя это тем, что через пару дней они вволю настреляются по живому неприятелю.
Пока команды минеров аккуратно топили мины, Гаупт в очередной раз высказал свое сомнение на счет "этой затеи". На его предупреждение, что до четверти мин не сработает из-за того, что провода могут быть порваны наблюдавшимися в заливе отдельными льдинами, Петрович хладнокровно ответил приказом установить не две сотни, а двести пятьдесят мин, ровно на четверть больше, чем наконец-то привел начальника порта в молчание. А когда поручик-минер пожаловался Гаупту, что треть мин при использовании на морозе такой изоляции может не сработать, тот приказал ему ни в коем случае не говорить об этом морякам...
