В конце концов Ольга Александровна одобрила костюм из темно-синего жакета с тройным отложным воротником и аналогичной юбки, сдобренный километрами кружев. Как большая елка, облитая незамерзайкой.

И вот мы все наряжались, украшались, волновались, а мероприятие заняло минут пятнадцать, как госэкзамен. Пришел Государь с младшим братом и кем-то из Великих Князей, сдержанно поулыбался, похвалил за изобретательность и отправился на охоту. Все. Но да, я могу похвастаться личным вниманием Государя, ведь он целых пятнадцать секунд смотрел в мою сторону, покуда перечислялись благотворители, коих я олицетворяла одна. Юный Михаил Александрович, это же тот, кто так и не станет Императором, с восторгом рассматривал наш труд и расспрашивал о чем-то Зданкевича. Тонкий, полупрозрачный, высокий, с узким лицом и тем-но пшеничными волосами, он казаля совсем ребенком. Да и ему сколько? Едва восемнадцать исполнилось по-моему. Сейчас бы с девочками флиртовать, да в скачках упражняться (в мое время бы еще их стелялок компьютерных не вылезал), а не томиться на унылых торжествах с братом, но положение обязывает. И пусть цесаревичем-наследником де-юре явялется средний из сыновей Марии Федоровны, Георгий Александрович, но все понимают, что раз он столько лет уже заперт в Абастумани, то вряд ли когда приблизится к трону. Поэтому беззаботное детство для Миши давно закончилось.

Но царская охота важнее, поэтому вскоре все титулованные лица покинули зал и мы остались с моими мальчиками наедине.

— Гуляем! — воскликнул Аркадий Гугучев.

— Ксения Александровна, это надо отметить. — подхватил Зданкевич.

И понеслось!

Благополучный исход монаршего визита мы все отправились отмечать в ресторан, хотя я готова была пожертвовать собственным домом. Посовещались, и двинулись в "Вену" — "Кюба" был назван чересчур пафосным и дорогим, а сегодня меня угощали. И так мы наугощались, скажу я вам, что только чудо спасло кое-кого от повторения истории с портретом. Стоило чуду лишь передать мне записку, что экипаж будет ждать столько, сколько потребуется, как я сразу вспомнила о времени и приличиях, мягко, но непреклонно отмела возражения своих приятелей, отказалась от бутылочки шампанского "на дорожку" и выскользнула из зала.

— Ксения Александровна! — господин Оленищев, и без того робко поглядывавший на меня весь вечер, бросился следом помогать одеваться.

— Да, Андрей Михайлович. — улыбнулась я.

— Могу ли я рассчитывать... — он замялся, придерживая дверь на крыльце.

— Я с удовольствием увижу Вас у себя в гостях, если Вы об этом. — пожалела я мальчика, краем глаза наблюдая, как отделившийся было от экипажа невысокий господин в котелке, новом пальто и с совершенно декоративной тростью замер. — как и Ваших коллег тоже, после моей свадьбы, в феврале. — и продемонстрировала кольцо.

Оленищев покраснел, поклонился и поздравил меня и счастливого избранника.

— Михаил Борисович! — окликнула я. — Познакомьтесь с коллежским асессором Оленищевым, Андреем Михайловичем. Выдающихся талантов человек — не только инженер, но и подлинный художник.

Носитель выдающихся талантов был готов провалиться сквозь землю, а счастливый избранник с удовольствием бы его присыпал сверху, мигом сообразив, кому сказать спасибо за сомнительный портрет.

Мальчик стремительно ретировался, а я нырнула под руку жениху.

— Могли бы и не торопиться. — ровным голосом сказал он.

— Могла. — кротко согласилась я, оценив иней на усах. Сколько же он прождал, интересно? — Но я предпочитаю проводить время в лучшей компании.

По дороге я пыталась отогреть его щеки руками, потом поняла, что губами это куда эффективнее. А уж до чего самой-то приятно! Дома устроила Тюхтяева у камина, сама приготовила глинтвейн и свернулась в соседнем кресле. Мой избранник умиротворенно наблюдал за ворохом синих кружев, по кошачьи обвивавшимся вокруг изгибов спинки. Этот наряд создан для того, чтобы красиво стоять, или грациозно покоится на крохотном табурете, а в любой другой мебели ты утопаешь в безумных оборках.

— Вы же понимаете, что я... — ну как сказать, что ревновать ему не стоит... А если и стоит, то не к бессловесному художнику.

— Понимаю. Я бы ждал столько, сколько Вы захотели.

Мы сидим в абсолютной тишине и смотрим друг на друга. Это не напрягает, хотя поначалу я побаивалась скуки и натянутости — как же семейные будни без телевизора, но наоборот, без внеших раздражителей больший смысл приобретают жесты, взгляды, слова.

Борода позволяет прятать улыбку, но глазам не прикажешь. И вот уже я передираюсь на его кресло, вначале деликатно устраиваясь на подлокотнике, но тут же скатываясь в его объятья. Он чуточку иронично хмурится моим маневрам, но обнимает вполне целеустремленно, добираясь до ступней, гладит их, чуть щекоча. Да он же может взять меня прямо здесь, и я еще повизгивать буду от восторга. Но нет, хоть кто-то в этой комнате умеет себя контролировать. А может к черту эту статусную свадьбу? Есть же тут бедовые священники, готовые за денежку малую обвенчать в любое удобное время? Не сомневаюсь, что среди должников Михаила Борисовича такие водятся. Правда, как только заикнулась об этом, меня поцеловали в темечко и пожелали добрых снов, но поклясться могу — он поигрывал тростью пока шел к перекрестку.

Официальное объявление о наших грядущих изменениях было решено отпраздновать в родовом поместье — граф оказался решительно настроен на то, что наше родство не прекратится со сменой фамилии. Хотя объявление в газетах уже было подготовлено, в новом статусе жениха и невесты мы на балах еще не были.

Я перебрала несколько вариантов нарядов, остановившись в конце концов на платье собственного дизайна, заказанном еще летом к рождественским торжествам, но там все еще можно переиграть, а нормальная помолвка у меня впервые будет. Серебряное кружево узких рукавов чуть заходило на ключицы, укрывая светло-серый гладкий корсет и чуть переходя на атлас юбки. В комплект идут короткие тонюсенькие перчатки, поверх которых безболезненно налезает кольцо. Похоже на изморось на стекле питерской зимой. Простенько, благопристойно, и жениху понравится, а то уже небось боится, что я голая выйду к гостям.

И вот торжественный день настал. Мы оба должны были прибыть до основной массы гостей, так что выдвигались с первыми сумерками. Граф прислал за мной фамильную карету, и я чопорно устроилась внутри. Тюхтяева удалось перехватить на перекрестке — он как раз ехал за мной.

— Ксения! — окликнул меня сам, иначе бы разминулись.

Ворвался в экипаж морозный, с замерзшими щеками, но удивительно счастливый. Я не переставала этому умиляться — неужели всерьез влюблен? Обнимает, словно в первый раз после многолетнего перерыва. Да здесь я, здесь. С тобой. Навсегда.

Держит меня за руки, смотрит в глаза с легкой настороженностью, словно опасается чего. Хотя доверил же собственную жизнь в свое время, чего теперь-то бояться? Где-то рядом катается по сиденью огромный букет белых роз для графини Ольги — все же у нее сегодня именины, а мы лишь вишенка на торте семейного торжества. Мне же жених принес корзинку конфет, что заслуживает отдельной благодарности. Сколько там у нас времени этот путь займет? Минут двадцать. Ах, не были бы Вы, господин статский советник стоь чопорны, провели бы их куда зажигательнее.

— Вы сегодня прекраснее, чем всегда. — да, я старалась. И сияю от абсолютного умиротворения, чего и в дальнем будущем не припоминаю.

— Это потому, что я счастлива. — расплываюсь в блаженной улыбке. К черту макияж, там была устойчивая помада, так что поездка уложилась в один довольно долгий и возбуждающий поцелуй, лишь изредка прерываемый смехом и тихими нежностями, на которые столь щедр сегодня мой избранник. Я уже поставила крест на гладкости наряда, устроившись на его коленях, кончиками пальцев рисовала орнаменты на его пальто, мечтала подкорректировать маршрут в сторону одной неприметной дачки, поэтому мы оба выразили неудовольствие, когда экипаж притормозил и дверца распахнулась.

— Сатрап! — произнес визгливый женский голос и небольшой сверток упал на пол.

Этот бесконечный миг, когда счастливое лицо превратилось в суровую маску и одним движением он отбросил этот пакет, задвинув меня за спину и наполовину вывалившись из экипажа.

Я даже взрыва не услышала. Вообще ничего не услышала, и не увидела — взрывная волна ушла вниз, тело статского советника подбросило и опустило на меня, зато экипаж встряхнуло крепко, скособочило, пол рухнул в сторону открытой дверцы. Падали куски дерева, лоскуты, а я лицом уткнулась в его пальто.

Стало влажно, тихо и темно. Спина Тюхтяева несколько раз содрогнулась и обмякла. Оглушенная, я не соображала, что делаю, обняла его, пальцами проваливаясь в мягкое, острое, липкое.

Карету трясли, Тюхтяева пытались вырвать из моих рук, а я лишь скулила и не отпускала. Потом кому-то, возможно даже графу, удалось разжать мои руки и вес, давивший на грудь, исчез. Я позволила погрузить себя на носилки и провалилась в мягкую, безмолвную тьму.

Слух начал возвращаться дня через четыре. Ради меня похороны никто бы не отложил, так что я запомнила его живым. Спустя пару недель после трагедии врачи решали, стоит ли сразу помещать жертву взрыва в психиатрическую лечебницу или пока обождать, а я, отмытая и почти целая — синяки, мелкие ранки от осколков кареты и ушибы — не в счет — лежала, уставившись в одну точку. Ноги вопреки первым прогнозам не были сломаны, так что Михаилу Борисовичу мое спасение полностью удалось. За этот год я вообще оказалась избалована его заботой. Как же жить теперь без этого щита?

Приходили посетители — а граф забрал меня к себе, под присмотр, после того как немного... вышел из себя, узнав о предложении сплавить в Малую Охту. Любит, наверное, по-своему. Вместо Тюхтяева, которому сам Бог велел разрешать такую ситуацию, появлялись другие люди — в мундирах и штатском, с пронзительным взглядом или просто лениво разглядывающие роковую женщину, чудом выжившую при такой катастрофе. Сначала о чем-то спрашивали, потом начали писать вопросы на грифельной доске — на эти я уже апатично отвечала.

Да, карета принадлежит графу. Нет, пользуюсь крайне редко. Нет, покойный не планировал эту поездку и оказался там случайно. (Из-за меня он там оказался, понимаете?!!!) Нет, о слежке за Его Превосходительством не догадывалась. И о нападении на покойного господина Тюхтяева он сам не распространялся. Не знала, что постороннего человека, сотрудника жандармского управления убили при подготовке к теракту. Да, нападавшая не рассматривала, кто именно находится в карете. Нет, я не запомнила ее лица. Не уверена, что смогу узнать голос, но постараюсь. Мария Гершелева? Да, фамилия мне знакома. Ах, брат недавно погиб? Трагедия для родителей, конечно. Обратиться к следствию? Хочу. Лично ходатайствую о смертной казни. Я не преподобномученица Елизавета, я хочу возмездия.

19.

Приводили священника, которому так и не удалось смягчить мою кровожадность, заглядывали знакомые Ольги, наперебой твердившие о милосердии и, наконец, пришел граф.

Он долго молчал, рассматривая мое осунувшееся лицо — я как-то добралась до уборной и аж не узнала себя в этой бледной немочи.

— Что нового? — без эмоций уточнила я.

— Все идет своим чередом, Ксюшенька. Три недели уже...

— Отвезите меня. Туда.

И это была моя первая озвученная реакция на смерть жениха.

Утром мы стояли перед могилой, все еще покрытой редкими кочками цветов. Простой крест с обязательной строкой молитвы и все. 1849-1896. Нет больше человека.

Я положила поверх замерзших и побитых дождями растений свой венок из алых роз — самый большой, какой поместился в экипаж, помолилась на коленях и встала. Его не было здесь. Такой живой, суетливый, энергичный — он мог остаться дома, на работе, но не в приюте покоя и скорби.

— У... Михаила Борисовича была коллекция камней. — обронила я в карете. — Хорошо бы ее выставить в каком-нибудь музее. Он бы оценил.

— Да-да, обязательно. — засуетился граф. Помолчал. А потом осторожно спросил. — А себе ты хочешь что-то оставить? На память? Его вещи скоро отправят сестре, а квартиру распечатают.

Как-то я так посмотрела на родственника, что он без лишних слов велел сменить маршрут и вскоре я переходила порог той тесной квартирки, где была лишь раз. После смерти хозяина тут перебывало множество людей, которые не считали порядок и чистоту приоритетом. Но на комоде все еще стояли мои фотографии — я даже не помнила, что делала некоторые снимки. Вот эта, например, точно с той приснопамятной вылазки с фоторужьем. Здесь я с одержимым блеском в глазах и яростью охотника.

Себе я оставила ящик с гербарием (и еще одним секретом, насколько я помню), письменный прибор, несколько фотографий. Хотелось забрать весь этот дом, запахи, вещи, но и это не помогло бы вернуть время вспять. Неужели мой внутренний голос сразу стал таким мудрым? Во время обыска перетряхнули даже кровать, а Тюхтяев так любил порядок. Я автоматически поправила покрывало, которое уже растеряло его запах, присела на стул, на которое меньше двух месяцев назад падали мои вещи, осмотрелась. Господи, ну почему он-то?

— Что с... ней? — спросила я уже на подъезде к усадьбе.

— Следствие практически завершено. Теперь суд. — аккуратно произнес граф.

— И? — что-то не так, раз он столь щепетилен в выражениях.

— Понимаешь, общественное мнение на ее стороне. Несчастная девушка, пытается отомстить за жизнь брата. Будет суд присяжных. Ко мне уже столько ходоков было с просьбой о помиловании. — степенно излагал родственник.

— И все ждут что Вы, главная цель этих покушений, выступите с христианским милосердием? — не может это быть правдой. Зря что ли в школе все уши прожужжали жестокостью царского правосудия?

Он опустил глаза.

— Нет толку в ненависти. — глухо произнес граф.

Я промолчала и лишь за ужином нашла решение этой проблемы.

— Николай Владимирович, Вас не затруднит выхлопотать мне свидание с госпожой Гершелевой?

Нас заперли в камере с приоткрытым окошком, в которое поминутно заглядывал надзиратель. Я молча смотрела на нее, она — на меня. Симпатичная девица, ей же и двадцати пяти нет. Густые волнистые волосы черной короной украшают голову, большеглазое лицо, пухлые губы, лихорадочный чахоточный румянец на щеках.

После четверти часа, проведенного в молчании, первой не выдержала она.

— И я не раскаиваюсь! Все равно уничтожен пособник режима! Цепной пес царского произвола! — она выступала словно перед кружком единомышленников.

Когда она все же выдохлась, я шепотом уточнила:

— Ты пособника режима убивать шла или за брата мстила?

На меня устремился горящий взгляд из-под чуть воспаленных век.

— Понятно. — я даже улыбнуться смогла. Не по-доброму, но как уж сумела. — Дура ты, каких мало. Подготовилась плохо. Это я убила твоего брата. Не граф Татищев, не царь-батюшка, не господин Тюхтяев. Я сама, вот этими руками раскроила ему череп и смотрела, как он умирает. И на твою бесславную кончину тоже посмотрю.