— Я верю, что сейчас ты пойдешь за ним, правда вернешься в Осорэи, или куда там надо. Наверное, сумеешь мальчика вытащить. Но уж если он все равно фигурка в игре, пусть хотя бы остается в игре человеческой.

— Я хочу его защитить.

— Верю. Да, скорее всего. А я хочу защитить людей от тебя. Всех, кто живет в Хинаи.

— И жизнь ребенка правителя по сравнению с этим ничего не стоит...

— Этого я не сказал.

— Ты знаешь, что я помог солдатам Сосновой найти налетчиков?

— И привел их туда тоже ты. Хорошо развлекаться, чувствуя свою силу? Я видел тебя возле моста, и не прощу того, что было потом.

— А если я пообещаю уйти, как только заберу мальчика?

— Нет.

— Тори-ай ты поверил.

— Он был просто нежитью, убийцей, а ты оборотень. Со множеством лиц.

— А ты уже на стороне Столицы и Нэйта? Хочешь помочь им, чтобы прервался род тех, кому должен хранить верность?

Лиани закрыл глаза. Неважно, если действует амулет, тварь все равно подойти не сможет, а если защиты не хватит... какая разница. Но ничего не происходило, и он сказал, не открывая глаз:

— Я готов взять на себя смерть мальчика. Знаю, за это придется ответить в этой жизни или после нее. Пусть сейчас не в земельной страже, не в крепости, клятва моя никуда не делась. Если успею, сделаю все, чтобы его спасти.

— Ты ничего не можешь.

— Даже если и так, постараюсь.

— Дурак. Только напрасно задержишь меня. Вы все трое все равно не дойдете до Эн-Хо. Ею тоже пожертвуешь?

— Мне больше нечего тебе сказать.

— Жаль, тебя не размазало в том обвале.

— Может, и так.

Ни одного нового звука не донеслось до слуха — ни ветка не треснула, ни камешек не скатился, но Лиани понял, что остался один.

— Что с тобой? — испугался брат Унно: котелок, в который собрал очищенные коренья, выкатился из рук. — Заступница, ты белый весь, и почему кровь?

Лиани бездумно провел рукой по лицу — и верно, кровь из носа пошла.

— Ерунда...

Сел на траву, прислонился к стволу, снова закрыл глаза. Вместо сердца в грудь поместили мельничный жернов, и он еле ворочался, не давая дышать.

— Да что случилось?! Девочка, давай-ка воды, хотя нет, что же я, руки твои, сам сейчас...

— Не надо. Я его видел.

— Как? Где? Что он сказал? — пуще прежнего всполошился монах.

— Да в общем ничего важного. Мы и не говорили почти.

— Он... обо мне что-нибудь... упоминал? — дрожащим голосом спросила Нээле, приподнимаясь с лапника, на котором лежала.

— Нет, а был должен? — от удавления даже немного легче стало дышать. — Что ты? Боишься, что он тут поблизости?

Нээле встала, покачиваясь, подошла к нему, села, снизу заглядывая в лицо. Подивился не столько испуганному — обреченно-просящему выражению. Из стянутых в хвост ее волос выбилась прядка, и он заправил ее девушке за ухо. Чуть склонился к ней, глядя в глаза, говорил только ей, словно третьего не было рядом:

— Мы доберемся. Раз до сих пор целы... Он все понимает, и что-то придумает наверняка, но, раз до сих пор ничего не сумел, мы дойдем.

Тогда Нээле улыбнулась.

Еще низкое, рассветное солнце золотило траву; на краю обрыва она росла густо, широкой полосой, а дальше начинался подлесок. Человеческая беловолосая фигурка сидела, обхватив колени, и смотрела в упор на диск солнца. Еще не такой яркий, как в полдень, в легком мареве, он походил на хорошо начищенный бронзовый диск, и легкое жужжание комаров и жуков казалось отголоском его звучания.

— Повернись, — послышалось сзади, — Тебе хотелось показаться, раз я тебя вижу.

— Ты этого требуешь? — улыбка слышалась в голосе сидящего.

— Да.

— Мне это нравится...

Голова говорившего повернулась, за ней и весь корпус. Солнце по краям позолотило легкие пушистые волосы. Странное существо. Со спины глянуть — вроде подросток, но, если вглядеться подольше, уже непонятно становилось, а сколько же ему лет. Да и черты уловить было сложно — немолодая женщина, мальчик лет пяти? Кто-то еще? А глаза были непроницаемо-черными, и оттуда веяло древностью неизмеримой. Будто колодцы вели одновременно в ночное небо и глубь земли; и замшелые камни, и одинокий ветер под неподвижными звездами, тепло и холод — все было в этом взгляде.

— Обличье зверя больше сочеталось с твоей сутью, — заметил Энори сухо. — Звери умеют любить и заботиться бескорыстно.

Он откинулся к стволу вяза, невесть как затесавшегося среди сосен, и предупредил:

— И не пытайся опять подзывать меня. Одного раза хватило.

— Не буду, — улыбнулась Опора. — Но ты меня вспоминал.

— Не самым добрым словом, и уж точно не звал. Зачем ты опять здесь? Пути у нас разные.

— Поговорить. Ты кое-чего не знаешь, я тебе расскажу.

— Зачем?

— Ты хочешь помочь ребенку. Он тебе дорог. Скажи еще, что это не касается меня, — вздохнула Опора.

— И впрямь не касается... но ты слишком поздно — я знаю о стреле, а они сумели добыть мою кровь.

— Попытаешься уничтожить их по дороге?

— Конечно. Вот это уже тебя не касается точно, верно? Убивать не по твоей части.

— Ты знаешь, что будет, если они все же доберутся до Эн-Хо?

— И думать не хочу об этом. Но... да, я знаю. Скорее всего, меня не станет совсем.

— Если бы.

— Если бы?

— Ты привязал себя к этой земле, к этой провинции, тебе стали значимы те, кто населяет ее. Странно звучит, правда? Не думал так о себе? И ты создал связь с человеком. Думаешь, что притянуло тебя обратно всего за несколько месяцев, едва не повредив рассудок таким рывком, но после вернуло все обретенное? Нет, они не смогут тебя уничтожить. Все будет так, как прошедшей осенью — ты умрешь и вернешься, вернешься быстро. И он этого не переживет.

Энори вдохнул быстро и коротко, произнес:

— У меня нет такой силы, никто из моих сородичей... — он не договорил, подался вперед, обхватил себя руками, словно пытаясь согреться в мороз.

— А она и не у тебя. Она у меня, — и ты отдельно, и вы оба использовали ее, каждый по-своему. Я же сказал — меня это касается... Но ты не рад новости, хорошей для тебя.

— Нет.

Довольный жук пролетел, громко гудя, туда, потом обратно, и долго ничто не нарушало этого звука.

— И что я могу изменить? Это еще возможно?

— Ты убиваешь навсегда, а теперь хотел бы что-то исправить? Реки вспять не текут.

— Кое-что получилось все-таки. Когда я.... совершил ошибку, сделав не то, что хотел.

— Ты о мальчике и письме?

— Знаешь и это.

— Знаю. Но нет, ты — именно ты — убил Тайрену. Спасла его та женщина, но она в твои планы не входила, не так ли?

— И ты решил наказать меня его потерей? Он сам по себе не имеет значения?

— А для тебя?

И снова стало тихо, настолько, что дрожащая дымка на солнце казалась звенящей.

— Дай мне возможность уйти от них. Просто уйти, сейчас, пока не поздно еще. Прошу...

— Не могу, правда.

— Не хочешь. Понимаю тебя...

— Ты очень мало знаешь о мире, хоть и можешь многое; люди не видят меня, но понимают куда больше. Не так все устроено, как тебе кажется.

— Мне нужна помощь, а не урок.

— Я предупреждал, что нити уже заплелись.

— Уходи. От меня, во всяком случае. Это ты сделать можешь?

— Ты так ничего и не понял, — со вздохом существо поднялось. — Сейчас, во всяком случае, оставлю. Хотелось бы дать тебе совет, но больше сказать нечего, да ты и не примешь. Ах, да... — фигура почти уже скрылось за деревьями, но обернулась:

— Ты и сам, верно, догадался — на девушке больше нет твоей метки. Ты не сможешь ее призвать.

— Я это чувствую... почему?

— Она обладает даром, — существо улыбнулось. — И, как ты сам говорил, не осознает его. Она сумела сделать очень правильную вещь. Случайно. А ты сделал ошибку, ей показавшись.

И все, никого больше в зарослях.

Короткий, почти безумный смех раздался над полянкой, когда Энори поглядел вслед Опоре: там, где она остановилась в последний раз, покачивались, глядя в землю, венчики белоцветника.

Рииши вернулся, привезя вести из соседней крепости Ожерелья — тамошнее командование сомневалось, кому хранить верность. Любой расклад был плох, по их мнению, и поэтому они во всяком случае не собирались поддерживать Нэйта. Это были хорошие новости.

Увидев Лайэнэ, сходящую вниз по лестнице — в голубом платье с вышитыми лилиями на подоле, сияющую и счастливую, он помрачнел и прошел мимо, ничего не сказав. Но им пришлось вскоре встретиться, когда гонец доставил письмо для Кэраи Таэна.

Написанное отличным почерком, в невзрачном кожаном футляре, оно было крайне учтивым и было о смерти, хоть самого этого слова там и не содержалось.

Когда Рииши принес и передал письмо, Лайэнэ была там, в комнате; она, присев, разбирала цветы для ваз, и не вышла сразу с поклоном, только подняла голову. Между ней и владельцем покоев прозвучали некие безмолвные фразы, а потом она встала, оставив часть цветов на полу, и подошла к Кэраи, остановилась на шаг позади — будто давно сложившийся порядок вещей.

А тот оставался таким же, как в Осорэи, таким же, каким был, наверное, и в самом Золотом дворце. Неторопливым, сдержанным, всегда безупречным. Он бы точно не стал без необходимости переодеваться в одежду солдат или появляться в одной рубашке, как Рииши у оружейников. Может, поэтому Лайэнэ так на него смотрела. Даже на Энори, который был яркой зимней звездой и мог влюбить в себя каменную стену, она смотрела не так.

Почему позволил и ей присутствовать при разговоре? Рииши не понял этого, но спросить не мог, а гадать оказалось некогда.

Суро не стал утруждать себя двусмысленностями, все было предельно просто — он обещал отдать мальчика, если Кэраи приедет к мятежникам. Один, разумеется. И, хоть про дальнейшее не было ни слова в письме, не требовалось особой проницательности, чтобы понять итог.

— Меньше века назад, когда тоже полыхал север, Рысь и Жаворонок сражались вместе, два полководца из разных Домов дружили, — задумчиво сказал Кэраи, передавая письмо Рииши. — Ни до, ни после не сложилось такой дружбы. Дома чуть даже не породнились, но не судьба...

— Пусть Суро подавится этим своим письмом, — не сдержался Рииши.

— Нет, я поеду. Тайрену уже может быть и у них.

— Отсюда мы этого не узнаем, — подтвердил молодой человек. — Но вам все равно нельзя покидать Тай-эн-Таала, там более следовать этому, — он взмахнул в воздухе листом исписанной бумаги.

— А что еще остается?

— Это самоубийство.

— И проверенная веками схема игры. По чести сказать, я надеялся, что Суро к ней не прибегнет, но именно этого и стоило ожидать. Раз уж меня нашли.

— Но если мальчик все еще у Макори? Жертва будет напрасной.

— Что поделать, иногда бывает и так.

— И так спокойно говорите об этом! — вспылил Рииши. Он всегда был почтительным, очень, но не сейчас. — Воля ваша, а никуда вы отсюда не поедете. Командиру крепости вы приказать не можете, может только ваш брат, пока он жив. И никто вам не откроет ворота.

— Это уже становится интересным, — Кэраи чуть подался вперед, опираясь о край стола, и смотрел на Рииши весело. — Еще один переворот затевается? Мне кажется, не самое удобное время.

— Лучше уж так, чем ваш Дом погибнет!

Лайэнэ деликатно кашлянула, привлекая внимание.

— Если будет позволено мне сказать...

Рииши развернулся к ней, как разъяренный кот на заборе.

— Говори, — сказал Кэраи. У него теперь было задумчивое лицо, он, похоже, еще не до конца определился, что делать. Можно ли его остановить?

— Я посоветовала бы скрыть свою личность, как-то обезопасить себя в пути и ехать к Макори. Его, разумеется, может не оказаться сейчас в Осорэи, но он не прятался, нетрудно будет найти. Он уж точно знает, у кого мальчик.

— И, несомненно, рад будет этим знанием поделиться, — раньше под таким взглядом, какой метнул на нее молодой Нара, она провалилась бы от смущения. Сейчас едва его заметила, и даже казалась спокойной, лишь на щеках полыхал румянец ярче обычного.

— Макори сейчас куда безопасней Суро. Это как попробовать подобраться к рыси, а не кидаться в стаю голодных волков.

— Ты сама говорила — он вряд ли станет нашим союзником, — отметил Кэраи.

— Но и вряд ли убьет. Может быть, дальше все сложится иначе, но пока так.

— А если Макори вернулся к отцу?

— Сам? После такого? Никогда не поверю. Или же он погиб, но мы об этом узнаем в пути. У вас же еще есть шпионы, хранящие верность Дому.

Тишина воцарилась, лишь еле слышно позвякивали граненые подвески в прическе Лайэнэ. Рииши на миг пришло в голову, как все это странно — двое мужчин и такая женщина, утонченная, нежная и нарядная, но они говорят о ловушках и смерти. И цветы все еще лежат на полу.

— Пожалуй, это разумней всего, если уж говорить о разуме. Я возьму с собой человек пять солдат, и Ариму. От случайной неприятности защитят, а большего и не требуется.

— Я тоже поеду, — сказала Лайэнэ.

— Это невозможно, — отрезал Рииши. — Брать нужно охранников, а не женщину. Да ты и в седле не умеешь держаться.

Лайэнэ засмеялась почти оскорбительно:

— Мне известно, что не такой уж малый путь верхом проделала некая юная девушка, спасаясь из захваченной крепости. И ее от этой скачки не отговаривали. Я все же старше и крепче, разве не так?

— Не бери на себя слишком много!

— Хватит, — сказал Кэраи. — Надо — значит, поедет, пусть даже это кажется неразумным.

Лайэнэ остановила его на лестнице — Кэраи хотел подняться и поговорить с кем-то из командиров. Что-то изменилось в их отношениях, она понимала, что может остановить и спросить. Рииши остался в комнате, и письмо осталось там же, более не нужное.

— Почему вы позволили? Только из-за того, что я...

Кэраи стоял парой ступенек выше нее, и, прежде чем ответить, еле заметным кивком головы предложил ей подняться; но все равно она была ниже ростом, и в глаза могла смотреть, только приподняв голову. Но она могла это делать.

— Знаешь... много всего случилось со дня нашей первой встречи. Я научился обдумывать, что именно ты предлагаешь, и действительно ли, отказывая, помню только о пользе дела. Или иду на поводу предрассудков и своих амбиций. Ты не умнее всех на свете, но понимаешь, что делаешь. Почему хочешь ехать?

— Мне будет проще, чем вам, говорить с Макори, его мысли прочесть не так трудно, и я давно наблюдала за ним, — быстро ответила молодая женщина. Значит, Кэраи ничего еще не решил?

— Думаешь, он захочет с тобой разговаривать?

— Теперь — очень может быть. Стоит хотя бы попробовать.

— Если так выйдет, предлагаешь мне только молчать? — почему раньше не видела у него такой светлой улыбки? В Тай-эн-Таала эта улыбка появлялась часто, а ведь все так плохо, почти хуже некуда.

— Я не посмею, — Лайэнэ улыбнулась в ответ. — Просто хочу немного помочь.

— А если забыть про ответ Рииши, ты в самом деле сумеешь держаться в седле? Мы не можем тратить время на повозку.