Еретик. Книга 1

Вырваться на встречу с Бернаром Лебо посреди активной стадии допросов было почти непосильной задачей: пришлось вымаливать у судьи Лорана половину дня, седлать коня еще до наступления рассвета, а после гнать его безо всякой жалости, не теряя ни минуты на передышку.

К месту встречи Вивьен прибыл раньше, чем рассчитывал, и оставшееся время провел в томительном ожидании.

Наконец, шелест травы под тяжелыми шагами возвестил о прибытии аббата Сент-Уэна. Вивьен встрепенулся и обернулся на звук.

— Ты совсем не жалеешь мои колени, раз выбираешь такие места для встречи, мой мальчик, — проскрипел Бернар Лебо, поднявшись на холм. Выбритая широкая тонзура поблескивала от пота, щеки раскраснелись, а из груди вырывалось тяжелое дыхание. Похоже, полный и грузный аббат Лебо искренне жалел, что из-за объемного живота ему было совсем несподручно упереться руками в колени, чтобы отдышаться.

Вивьен невольно расплылся в улыбке при виде старика, только сейчас поняв, как давно не встречался с ним. Он приблизился к аббату и предложил ему руку, чтобы помочь преодолеть последние несколько шагов подъема.

— Спасибо, что приехали, Преподобный.

— Я не мог не приехать, мой мальчик, — мягко произнес аббат, положив руку на плечо своему бывшему подопечному.

Вивьен опустил голову. После истории с Анселем де Куттом в присутствии Бернара Лебо он чувствовал легкий укол вины — этот добродушный человек умудрялся смотреть на него так, как может смотреть любящий родитель на набедокурившего ребенка.

— Вы могли, — чуть с большим нажимом возразил Вивьен. — И я благодарен вам за то, что вы все же решили внять моей просьбе. — Он вздохнул и покачал головой. — Знаю, человеку моего положения не следует этого говорить, но я глубоко убежден, что Женевьева не виновата в ереси своего отца. Она искренне любила его и не знала, что творит. Да и какой ребенок будет думать, что родители станут обманывать его и обращать в еретическое учение?

«Поэтому я терпеть не могу детские процессы», — добавил он про себя.

Бернар Лебо сочувственно посмотрел на Вивьена, и выдержать этот взгляд снова оказалось слишком тяжело. Вивьен с огромным усилием заставил себя сделать это.

— Как я погляжу, ты так и не избавился от своего гибкого отношения к еретикам, мой мальчик? — почти горько произнес аббат.

Вивьен нахмурился. Внутри него тут же начал закипать гнев.

— Я знаю, что вы можете сказать мне, Преподобный, — оборвал он. — Что я подвергаю себя опасности; что мое сочувствие людям, которых можно спасти, может меня погубить; что «неужто мало мне было Анселя»; что девочка достаточно взрослая, чтобы соображать сама, обращается она в ересь или нет… — Он прерывисто вздохнул.

— Вивьен…

— Но это все чушь! — воскликнул он, не совладав с собой. — Я устал отовсюду слышать эти понукания! Я говорил это Ренару, скажу и вам: если считаете, что я напрашиваюсь на арест, так отдайте меня в руки правосудия, пусть разбираются! И хватит уже этих предостережений, я сыт ими по горло! Спасите ребенка от незаслуженной участи тюремной узницы, а дальше можете свободно писать на меня донос, Ваше Преподобие, я не осужу вас!

Некоторое время Бернар Лебо с нескрываемой скорбью смотрел на Вивьена. Пламенная речь его не задела и не обидела. Он слишком давно знал своего бывшего воспитанника и понимал, что не должен воспринимать его возмущение на свой счет. Наконец аббат вздохнул и миролюбиво поглядел вдаль на залитую солнцем территорию женской обители.

— Ты все так же обладаешь юношеской горячностью и склонен бросаться громкими фразами, мой мальчик, — невесело улыбнулся он. — Я, само собой, не собираюсь писать на тебя донос. Мне еще с прошлого твоего допроса прекрасно известно, почему ты так говоришь о Женевьеве. — Аббат нахмурился, погрузившись в неприятные воспоминания. — Я помню те страшные семь дней, в течение которых мы с Его Преосвященством пытались понять, пустила ли корни в твоей душе катарская ересь. — Он опустил голову. — Должен сказать, тебе повезло, Вивьен. Мы с судьей Лораном рассмотрели в твоей душе любовь к ближнему, а не сочувствие ереси. Заметь, что инквизиторы, ведущие допрос, нечасто так смотрят на своих обвиняемых. — Он поучительно поглядел на бывшего подопечного.

Вивьен печально усмехнулся.

— Насколько я знаю, я до сих пор у Его Преосвященства по этому поводу на особом счету. — Губы его исказила кривая улыбка. — А это не самое лучшее положение, не так ли?

Бернар Лебо кивнул.

— Я уже не раз думал, что пребывание в Сент-Уэне было бы для тебя лучше.

— Безопаснее? — поправил Вивьен. Аббат Лебо склонил голову, нахмурившись.

— Да, — кивнул он. — Ты не думал вернуться? — В голосе его прозвучала искренняя надежда. — Уверен, Кантильен понял бы, если б ты решил уйти с поста инквизитора и вернуться в монастырь. Имею смелость предположить, что он бы даже желал этого для тебя.

Вивьен поморщился. При одной мысли о том, чтобы вернуться в Сент-Уэн, постричься в монахи и обречь себя на добровольное заточение, он испытывал почти физическую боль.

— Нет, — твердо ответил он.

— Мой мальчик, если бы ты просто подумал…

— Давайте сосредоточимся на том, чтобы устроить сюда Женевьеву, — перебил Вивьен. Отчего-то ему показалось, что рядом с Бернаром Лебо он вновь начинает вести себя, как ретивый юноша. — На эти пустые разговоры у меня времени нет: в отделении много работы. Сегодня к вечеру я должен вернуться в Руан.

Бернар Лебо тяжело вздохнул, но, поняв, что ему не удастся переубедить Вивьена, лишь кивнул и тоскливо побрел в сторону женского аббатства.

* * *

Тяжелая работа в руанском отделении инквизиции шла почти месяц. Еретики-заговорщики, о которых сообщил Венсан, в конечном итоге выдали остальных своих сообщников, и число причастных к секте вальденсов в Руане выросло почти до сотни человек. Казалось, что этим людям не будет конца. Вивьен и Ренар проводили один допрос за другим. Обвиняемые сменяли друг друга в допросной комнате непрерывным потоком, и Ренар начинал всерьез опасаться, что во время рассказов о назначении пыточных орудий его перестанет слушаться собственный язык.

Однако заговариваться он так и не начал, а обвиняемые внимали ему, с искренним ужасом вглядываясь в его бесстрастное лицо. С губ Ренара срывались сухие слова о предназначении тисков для пальцев, клещей, плетей, жаровни, прутов, емкостей с водой, лестницы, перекладин с перекинутыми через них веревками и классической дыбы. При этом стоявшие у стен палачи лишь ждали его команды, чтобы начать свою работу.

Кто-то из арестантов готов был выдать сообщников и отречься от своих заблуждений еще до начала допроса, другие выдерживали первую пытку — водой или тисками для пальцев — третьи держались дольше и упорно не собирались сотрудничать. С ними приходилось особенно попотеть и даже не единожды растянуть их на дыбе и прижечь калеными прутами, чтобы добиться результатов.

Судья Лоран велел продолжать допросы до тех пор, пока еретики не сознаются в своих заблуждениях и не будут готовы отречься от них. Им грозила конфискация имущества и епитимья. Многих Лоран готовился отправить в паломничество по святым местам и уже подготавливал необходимые маршруты, на точках которых примирившимся с Церковью еретикам предстояло отметиться. Некоторым уготовил ношение крестов — Венсан был одним из них.

Несмотря на все старания Вивьена и Ренара, продлившиеся почти месяц, троих еретиков разговорить так и не удалось — они не собирались выдавать кого-то еще из своей секты или отказываться от своих еретических верований, что для вальденсов было относительно редким явлением. В конце концов, Лоран нехотя согласился с тем, чтобы передать их светским властям.

В течение этого напряженного времени Ренар отчего-то повадился ходить в дом к Элизе вместе с Вивьеном, объясняя это тем, что ему хочется поближе познакомиться с ведьмой, которой удалось так крепко зацепить инквизитора. Поначалу Вивьен напряженно реагировал на подобные поползновения друга, однако довольно быстро понял, что вовсе не Элиза стала предметом интересов Ренара, а Рени.

Приходя в лесной домик Элизы, Ренар целенаправленно высматривал странноватую рыжеволосую особу, которая могла возникнуть на сестринском крыльце, как бесплотный дух — бесшумно и внезапно. Рени нравилось наблюдать, как Элиза обучает Ренара стрельбе из лука, вняв просьбам хмурого светловолосого инквизитора. Игривые взгляды, правда, мешали занятиям, но Элиза не злилась на ученика, а одаривала его издевательской понимающей улыбкой.

Вивьен и вовсе не узнавал своего друга, невинно посматривавшего на рыжеволосую бестию, но не предпринимавшего решительных действий. Ренар привык брать женщин силой и не находил ничего привлекательного в обменах томными взглядами. Наблюдая за тем, как он относится к Рени, в это было трудно поверить.

Элиза и Вивьен тихо посмеивались и жаждали посмотреть, во что переродятся эти юношеские перемигивания, но пока существенных изменений не наступало. Элиза не раз подначивала сестру, убеждая ее посмотреть на Ренара Цирона, не только как на собеседника, а «присмотреться повнимательнее». Рени понимала ее буквально и то и дело устремляла на Ренара свой невыносимо пытливый взгляд, чем повергала его в еще большую неловкость. Элиза иногда искренне сочувствовала Ренару: сама она давно привыкла к тому, что взгляд ее сестры направлен в самую душу, но других людей это явление повергало в смятение, и молодой инквизитор не оказался в числе исключений.

Ренар не привык чувствовать неловкость с женщинами. То, как Рени влияла на него, задевало его гордость, и он силился не показать рыжеволосой язычнице, как сильно ею увлечен. Иногда для этого он напускал на себя нарочито строгий вид и говорил с девушкой, как с арестанткой на допросах. Рени же, как ни странно, лишь выказывала больший интерес, когда Ренар становился суровее. Вивьена, как зрителя, забавляла эта игра, однако кое-что в ней его беспокоило. Отведя Элизу в сторону, Вивьен решил предостеречь ее:

— Послушай, тебе следует предупредить Рени, чтобы она никогда не поднимала с Ренаром тему перерождений. Я говорил тебе, с этим… непростая история, — сказал он.

Элиза понимающе кивнула.

— Я уже предупредила ее. Еще после их первой встречи. Сказала, что есть вещи, которые ей действительно не стоит произносить при инквизиторах. — Она заговорщицки прищурилась. — Тебя я упомянула в качестве исключения. Для инквизитора ты проявляешь удивительную терпимость ко всему, что вы обычно преследуете.

Вивьен хмыкнул. Почему-то подобные слова от Элизы не вызывали в нем такого бешенства, как замечания подобного рода от аббата Лебо или Ренара.

— Для лесной ведьмы ты проявляешь удивительную дерзость, общаясь с инквизитором подобным образом.

Элиза приподняла бровь и сделала к нему шаг.

— Скажешь, тебе это не нравится?

Вивьен состроил нарочито угрожающее лицо, сделав шаг навстречу, и легонько качнул головой.

— Сожгу, — тихо произнес он.

— Попробуй, если не сгоришь от желания раньше меня. — Она по-кошачьи прильнула к нему, встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала его.

Вивьен почувствовал, как его плечи опускаются с облегчением. Эта странная и несмешная, на его взгляд, шутка стала для них с Элизой элементом своей собственной игры — странной и не до конца понятной даже им самим. Каждый раз, произнося это, он опасался, что Элиза отреагирует резко.

«Когда-нибудь это не я, а она — проявит нетерпимость», — с горечью подумал он, отвечая на поцелуй. — «Каждое Sermo Generalis[17], каждый допрос, на котором я присутствую, как будто приближает меня к этому моменту. Пока что… Элиза закрывает глаза на то, кто я и чем занимаюсь. А что я? Я искренне интересуюсь ее верованием и не осуждаю то, что делает она».

Вивьен отстранился и постарался улыбнуться, прогоняя эти назойливые жалкие мысли прочь. Что так хотел отыскать в Элизе? Понимание? Сочувствие? Чуть большую вовлеченность в его дела?

Абсурд!

Он ведь прекрасно знал, что не имеет права рассказывать Элизе многое из того, что делает. Де-факто, он не имел права рассказывать ничего. Как же он мог ожидать от нее большей вовлеченности и большего понимания? Да и к чему оно ему?

И все же…

— Ты в порядке? — нахмурилась Элиза.

— Да. К чему вопрос? — усмехнулся он. Элиза испытующе посмотрела на него.

— Не знаю, просто мне показалось, что тебя что-то тревожит.

— Меня тревожит то, что мы довольно надолго вышли из дома. Не будем ли мы там непрошеными гостями, если вернемся? — Он заговорщицки подмигнул ей, и в темноте поляны, едва освещаемой дотлевающим костром, ему показалось, что Элиза смущенно зарделась.

— Ох, мы… я не знаю, — неуверенно отозвалась она.

Вивьен прищурился и протянул ей руку.

— Идем! — воодушевленно воскликнул он, увлекая ее за собой прочь от дома.

— Куда? — изумленно и с подозрением спросила она.

— Не доверяешь? — криво ухмыльнулся Вивьен.

— Инквизитору, ведущему меня ночью в темный лес? — нервно хихикнула Элиза в ответ. — Что ты, о каком недоверии может идти речь?

Вивьен вновь отогнал от себя колкое и горькое ощущение, одолевшее его несколько минут назад, и продолжил уводить Элизу за собой через лес в сторону города. Она, как ни странно, больше вопросов не задавала — доверилась, подчинилась и, похоже, даже искренне загорелась желанием узнать, что за идея потянула Вивьена в Руан.

Вскоре они вышли из леса, и Вивьен уверенно направился в сторону отделения инквизиции. Он чувствовал, как рука Элизы напрягается в его хватке, однако она продолжала идти за ним, не задавая вопросов. Лишь когда они миновали большой дуб, Элиза заметно занервничала и потянула Вивьена за руку.

— Постой… куда мы идем?

Вивьен остановился и невинно улыбнулся ей.

— Подожди еще буквально несколько минут, хорошо? Я скоро все объясню.

Элиза нехотя согласилась. Вскоре они приблизились к епископскому двору. Вивьен привел Элизу в конюшню и снова заговорщицки улыбнулся.

— Здесь безопасно. Стража обычно в ночной час здесь не появляется. Сможешь подождать меня здесь немного? Обещаю, я очень быстро вернусь.

Элиза устало усмехнулась.

— Вивьен, зачем все это…

— У меня просто есть одна идея, которую я очень хочу воплотить.

— Это не рискованно? — недоверчиво прищурилась Элиза. Впрочем, она быстро отругала себя за этот вопрос: инквизитор привел лесную ведьму в конюшню епископского двора и просит подождать его здесь, потому что «здесь безопасно». Разумеется, это было рискованно!