Благородные напитки тем временем внесли. Три графина — отливали жуткой, в черноту отдающей буростью. Три — зловеще, с сильным уклоном в лиловое и сизое отдавали лазурью. Три — светились неестественным янтарем, но, хотя бы, — прозрачным. Красный Барон, по непостижимому извиву своей аристократической психологии первым же делом набурил высокий, исчезающе-прозрачный с радужными отливами, как у мыльного пузыря, неизреченно изящный стакан бурой субстанции и преувеличенно-твердой рукой водрузил его перед попавшим под раздачу "организмом".
— Пей! Чай, почище портвейну-то будет...
— Слушай, Фомич, я...
— Потом, — ласковенько кивая, промурлыкал Юрий Фомич, — говорить будешь. А сейчас — пей, мил друг. И пусть тебя утешает, что это — на халаву. Кода еще в следующий раз такое щастье тебе еще подвалит, а?
Глаза его снова стали страшными, и очень даже наглядно, в подробностях представилось, каково это, — становиться на дороге этого чудища. Понтрягин, коего происходящее пока что никак не касалось, наблюдал за происходящим с чувством какой-то сладкой жути, как за акулой, жрущей живую свинью, — так, чтоб кровь в воде — клубами, тучами, грибами фантастических взрывов. "Организм" затравленно глянул на подателя щедрот и, давясь, выцедил стакан до дна, задохнулся, хватая воздух — ртом и протянутой в воздух десницей, а потом — выдохнул.
— Молодец! — Сказал Фомич, сокрушительно хлопнул молодца по плечу, склонил голову набок и внезапно взрывообразно расхохотался. Потом он, не глядя, пошарил в высокой вазе нашарил маленький хрусткий огурчик и собственноручно протянул его пострадавшему. Руки у него были, надо сказать, страшными: нет, разумеется, — не грязные и без траура под ногтями, но все равно — в сплошной коре мозолей, заскорузлая, покрытая чудовищно грубой, даже на вид — как пемза шершавой, покрытой старыми шрамами кожей. Ремни сухожилий на запястьях делали их громоздкими до неуклюжести, так, что руки казались негнущимися, как и пальцы, больше похожие на корни какого-то ритуального дуба либо же на клешни гигантского краба, с короткими, вросшими ногтями, напоминающими больше всего морские раковины. Ежели это и могло быть руками кабинетного работника, то разве что только совсем-совсем недавнего. Страшно было даже подумать, сколько всего поднять, сломать, прибить, перенести, вскопать, вспахать, починить, согнуть и натянуть надо успеть, чтобы заработать такие руки. Зачинатель, отдышавшись, хрустел огурцом и все больше бледнел, только маленький, несерьезный какой-то носишко на этом мучнисто бледном лице рдел запальной краснотой.
— А, — ничего, — сказал он вдруг счастливо, словно свыкнувшись, наконец, с ощущениями, — чесс слово...
И слова эти послужили чем-то вроде запала к началу всего застолья. Ребята в черных джинсах, по-прежнему не потребляя, — наливали. И бурую, и синюю, и желтую. И "Клико" дамам. Под напитки пошли грибки, ветчинка, икра и семга с завиточками желтого сливочного масла. Сам Фомич, выпивая помаленьку, но часто, грыз жареные свиные ребра, и жир брызгал на окружающих и пачкал его бороду. Сейчас он выглядел, — да, похоже, и был, — даже менее пьяным, чем по приходе, но — поддерживал состояние, и, покончив с ребрами, перешел к окороку, по-прежнему не размениваясь на всякие порезанные ломтиками, колечками, косочками, пластиками и слоечками мелочи. Слушал — и молчал, в общем — равнодушно, но время от времени — вдруг взыркивался в кого-нибудь из пьющих, сопящих, жрущих или треплющих языками, как будто хотел на какой-то случай запомнить, и даже думать не хотелось — на какой именно случай. Потихоньку, ведомые темным чутьем, в "Бирюсу" вообще и конкретно, — к столу Юрия Фомича собиралось все больше народу. Тут были волоокие высокие девы в знаменитейших на весь мир и весь этот трижды проклятый век маленьких черных платьях и какие-то потасканные полупьяные курвы с нечесаной волосней и в стоптанных туфлях на сбитом каблуке. Потертый пролетариат, чающий второй серии опохмелки после слишком далеко зашедшего опохмелочного процесса Первого Порядка — это который после вчерашнего, и очевидно-хитрого вида молодежь, исподволь подталкивающая друг друга локтями. Кое-кто из вновь пришедших — здоровался с какими-то своими знакомцами из первого окружающего Красного Барона слоя, следующие — здоровались уже со здоровавшимися, и оседали новым слоем, навроде луковицы — вокруг сидящей в середке Стрелки, и уже были сдвинуты столы, а сзади, за кулисами этой жральной фабрики, на ее кухне в прямом и переносном смысле уже посылали нарочных — за снабженцами, на склады и к менее удачливым коллегам по корчемному делу, — поскольку, по точно выверенным расчетам, подкрепленным опытом и незаурядным чутьем выходило, — что может и не хватить того-сего, какой-нибудь икры севрюжей, тунцового филе или "Амонтильядо" шестьдесят восьмого угарного года.
— А-а, — че там... — Проговорил Голобцов, восставая из-за стола и от недоеденного салатика под коктейльчик. — Бомжи там всякие, шушера привокзальная, так что нам — и сам бог велел...
— Ты куда это?
— А — на хвоста упаду и вас выволоку.
— Да ладно те... Вязаться со ж-жлобьем...
— А вы — из той породы людей, что помирают от разрыва мочевого пузыря, потому как пописать неудобно. Нам, людям интеллигентным, — попросту даже необходимо использовать подобных типов.
— Ну гляди! А то самомнение у тебя, — проворчал Толик, жуя экономную порцию кальмарятины, — того...
— Обижаешшь... — прошипел Андрюха, не отводя глаз от клубления народных масс неподалеку, — у меня дар к дипломатии.
Некоторое время они имели возможность наблюдать за тем, как он кому-то — клал руки на плечи, с кем-то — заговаривал а-абаятельно, тонко улыбаясь и завлекательно кося взглядом, как — принимал рюмку и как выпивал ее. Так что они почти что совсем не удивились, когда сам Фомич сделал призывный знак рукой, а ребята в черных джинсах — так прямо направились к ним — приглашать.
Коричневая — вопреки устрашающему виду в организм проникала без особых зацепок, можно даже сказать — вообще без зацепок, а потом — таяла внутри, как глоток теплого воздуха. Она отдавала чем-то страшно знакомым, вызывающим какие-то древесные ассоциации. При этом — серьезная, очень серьезная градусность каким-то способом все равно отлично чувствовалась.
Синяя — да, была резкой, вызывала ощущение ожога и явственно была расчитана на эффект. Играла роль Злого Полицейского в благородном обществе Высокоградусных Спиртных Напитков.
Желтая, — как-то язык не поднимается назвать ее — "янтарной", — была вкрадчивой и самой простой из всех, — в ней не было всех этих двойных-тройных смыслов в комбинации крепостей, вкусов и запахов. Просто какая-то травяная настоечка, а если в ней и содержался некий подтекст, то только в ложной фальшивости окраски: она была явно самая настоящая.
Севрюжатина с хреном, поросята и окорока, запеченные в тесте, и так называемая "телятина шпикованная", — помимо вышеупомянутых мелочей, — давали возможность на протяжении некоторого времени оценивать и осознавать эти интересные подробности. Услыхав, что: "Дичи боровой, к сожалению, сегодня..." и поглядев, как прилизанный Филя разводит руками, Юрий Фомич некоторое время задумчиво глядел на его смятенную физиономию, а потом махнул рукой, разом отпуская грехи:
— А как подумаешь, — так и хрен с ней... — И вернулся к обсуждению вопросов искусства с медведеобразным Темычем. Рыгнув и покачав в воздухе вилкой с наколотой на него португальской рыбкой под соусом, он, наконец, резюмировал:
— Вот хороший ты мужик, Артема, и говоришь об картинах об своих хорошо, а вот сами картины у тебя — говно все-таки. Прости конечно...
И художник — завял на глазах, непонятным побытом отдрейфовал в сторону и, пригорюнившись, — налил.
— На ребятишек на моих смотришь, — вдруг произнес Фомич, подняв глаза, и Понтрягин не сразу понял, что обращаются именно к нему, — на непьющих? Жалеешь, поди? Мол, — издевается иксплутатор над подручными да поддужными? Жа-алостливое у вас у всех сердце... Ты не боись — дам я им по дню, чтоб пар выпустили, но — потом, — он многозначительно поднял корявый палец, — так что уж будь так добр — не суди.
Понтрягину, привлекшему к себе его внимание, стало вдруг так неуютно, как будто он из теплой комнаты — да оказался вдруг на продуваемом насквозь ненастном перекрестке раздолбанных дорог.
— А вот ты-то, судья, — как ни в чем ни бывало продолжил Красный Барон, — ты-то вот сам чем занят?
— Я-то? — Промямлил Сева вдруг окостеневшим языком. — Я в НИИ... Боюсь, — это будет не так уж интересно.
— Археолог он, — влез беспардонный Толик, — да и то не совсем, а навроде. Майя — слыхали?
— Ну? — С подозрительной неопределенностью поддакнул Фомич. — Слыхал что-то...
— Так у них было несколько систем письма, в том числе — какие-то "квадратные" иероглифы, — так это он их первый расшифровал. Сева Понтрягин, Советский Союз, сто сорок пять рэ, — прошу любить и жаловать. Простой наш советский герой, как положено — скромный. Видите — стесняется говорить, чем на самом деле занимается. Не хочет об этаких пустяках говорить, об никому не интересных.
— Я ж говорил, — прервал его насквозь покрасневший и даже взмокший Понтрягин, — вам совсем неинтересно...
— Опять судишь? — Многообещающим голосом и нехорошо прищурившись, осведомился Красный Барон. — Мне, дружок, мно-огие вещи бывают интересны. Самые неожиданные. Это тем, кто не я, интересны вещи всем понятные. Капуста, жратва, половой вопрос там... Поэтому ничего и не имеют, — ни денег, ни жратвы хорошей, ни баб красивых. А все почему? А потому — бескрыло живут, голубь. Без высших, значит, запросов. Вот ты как эти, иероглифы свои, расшифровывал?
Похоже, — он в полной мере обладал свойством — всецело абстрагироваться от окружающего и теперь говорил с Понтрягиным так, как будто кругом больше никого не было. Ага, — с тоской подумал знаток древнеиндейских наречий и Знаковых Систем, — это у него еще один способ садизма такой. Сделать вид, что стр-рашно тобой заинтересован, весь, значит, — в разговоре, а потом так же вдруг, совершенно невзначай про тебя забыть. Чтоб ты сидел, как дурак, и по интеллегентской своей инертности рефлексов еще некоторое время ждал, когда на тебя снова обратят свое благосклонное внимание их милость, или как там было положено именовать баронов, не Красных, а самых настоящих, хотя обращать на тебя дальнейшее внимание его сратая милость как раз и не планировали вовсе... Эти, или приблизительно эти свободолюбивые мысли пронеслись в его голове практически мгновенно, а губы, чуть онемевшие от смеси "бурой", "синей" и "желтой" тем временем складывались в интеллигентскую слабую улыбочку и лепетали интеллигентское:
— Боюсь, что подробности носят слишком специальный характер, и были бы, — понимаете? — не слишком понятны неспециалисту...
— А ты того, — рискни, попробуй, — глаза у Красного Барона были сейчас веселыми и яростными, — я скажу, ежели чего уж вовсе будет непонятно...
Сева обреченно вздохнул, а потом, подгоняемый помимо всего прочего чувством легкой мстительности — начал:
— Все, в общем, как всегда: сбор текстов достаточной длины, математическая статистика относительной частоты встречаемости знаков и последовательностей...
— Стоп! Статистика — на эвээмке?
— Ну? На "Топазе", выделили, спасибо, и даже время дали достаточное... Там какие-то планы касательно Мексики, вот, до кучи, и... Только это не та статистика, что вам...
— Третий раз говорю тебе: не суди. Еще Господь говорил, только не помню, который... Но все равно — грех. Ты продолжай, продолжай...
Хорошенько подвыпившего Понтрягина понесло, и он начал излагать этой пьяной с-скотине все, как положено, без поправок на образование, но и так, чтобы все-таки было понятно, и изложение — удалось, он даже и сам кое-что понял, пока объяснял. Перевел дыхание:
— Но это все, — общая почти что процедура, а вот то, что я сделал в области формальной теории так называемых "понятийно-смысловых ареалов", типизации слияний таких ареалов и тому подобное, это, действительно... Но это как раз никого и не заинтересовало.
— Считай, что одно заинтересованное лицо у тебя есть. То есть, помимо всего остального, ты этот, как его? Криптограф высокого класса? Специалист по шифрам?
— Ну-у, — протянул лингвист с некоторой даже обидой, враз замыкаясь в себе, — тут своя специфика. Нет, я, конечно, знаком со всеми открытыми теоретическими трудами, и теми даже, которые закрытые, мне сделали спецпропуск, и всей, разумеется, основной математикой в этом деле... Но, к конкретным системам меня, понятно, не подпускали. Это, знаете ли, прямо такая прям тайна, такое прям все с-секретное...
— Что ты, постаравшись, все одно, — безучастно договорил за него Фомич, — все одно вскрыл бы все к чертовой матери.
— Ну зачем так... Говорю ж — специ-ифика!
— Нет, ты погодь, — сделать крепкий шифр, чтоб не сломали, — можешь? Нет, ты можешь или нет?
— Ну-у... Тут подумать надо...
— Врешь ведь, паразит. И брось ты к ебень матери это свое "ну-у"!!! Сплошных "ну" без "тпру", чтоб ты знал, — не бывает... Дело говори.
— Если свести все методы автоматического кодирования... Вариативное кодирование... А! Добавить сюда кое-что по борьбе с численными методами... И, до кучи, воспользоваться моим, — то есть эксплуатировать понятийно-смысловые объекты критических и переходных зон... То — да. Тяжеленько, — глаза его на миг блеснули злорадством, — им придется. Это им почище "кахау ронго-ронго" будет. Пожалуй, — никакой "Супер-Крэй" не поможет. А если еще контекст на каком-нибудь амхарском, кечуа или яхья изобразить, — так и вообще. Понимаете? Специальные и современные термины — по-русски, а что между ними — на наречии языковой группы аррунта. Безнадежный случай получится. Только к чему вам? Зачем вам, уважаемый Юрий Фомич, что-то шифровать или тем более кодировать?
— Это я тебе, так и быть, — скажу. Не потаю. Это тебе — не надо. А мне, — так очень даже. Можно сказать, — это одна из немногих вещей, которых мне не хватает. Понимаешь? Зато во как, — он перечеркнул собственное горло ребром своей устрашающей ладони, — не хватает. Мне ж о деле с людьми и с подручными разговаривать надо! За тыщи километров. Чтоб они — понимали, а остальные — нет. Как бы ни усирались. Понял?
— Так ведь это... Если перехватят что-нибудь такое, — еще хуже будет. Перепугаются, и копать начнут.
— О перехватят, — не твоя, милок, забота. Другие позаботятся. Ты это, это, — в чем смыслишь, сделай.
— Я, кажется, к вам еще не...
— Ну так наймись. В чем дело-то? Я не институт твой хренов, хорошему человеку за хорошую работу — не поскуплюсь. На десять лет вперед дыры заткнешь. Бабу свою...
— Я не женат.
— А я не сказал — "жену", — огрызнулся Красный Барон, — в Крым свозишь... Машинку купишь хорошую. А того лучше, — я подарю, без очередей и записей. Кооператив? Будет тебе кооператив! Ну?
Видно было, что местный феодал вошел в азарт, закусил удила и препятствий, внятных нормальному человеку, не видит уже в упор. Потому что ндрав не имеет уже удержу.
