Женская верность

-Пап, что случилось?

-С чего ты взял?

-Да ты же сам не свой.

-Сегодня у нас праздник. Всё потом.

-Что "всё"? — насторожился Дмитрий.

В этот момент кто-то из гостей позвонил в дверь.

-Иди, Дмитрий Николаевич, открывай гостям, — как-то натянуто улыбнулся отец.

В суете и толчее давно знакомых людей вечер постепенно разделился на два ручейка. Взрослые пели песни, выходили покурить на балкон. А трое Димкиных закадычных друзей, посидев немного для приличия, собрались на улицу.

-Дима, долго не гуляйте. Праздник-то в честь тебя, — остановила его в дверях мать.

Вернулись они, когда гости стали расходиться. В прихожке, натягивая на ноги сапоги, тётя Маша прижалась к Димкиному уху: "Слава Богу, похоже, отец твой образумился. Вернулся в семью. Видать, правда, седина в бороду, бес в ребро". — Сыто икнула и, дотянувшись, погладила замершего Димку по голове.

Выпить при родителях он постеснялся. Только первый тост пригубил. Но тут в голове зашумело, как от вина. И странное материно письмо, и необычное поведение отца... Ну, мало ли, может поругались, да пока толком не помирились. Бывает. А в душе заскребли кошки.

Кое-как дождался, пока все разошлись. В спальне вроде говорили родители, прислушался:

-Пижаму-то мою старую ещё не выбросила?

Скрипнула дверка шкафа:

-Старая жена, старая пижама. В другом-то месте пижама новая и...

-Ну, будет! Не время пока.

Больше терпеть Димка не мог. Рывком открыл дверь:

-Хватит с меня загадок. — Усадил мать на кровать: — Поругались, что ли?

В комнате повисла напряжённая тишина.

-Прямо дети малые! Уж так ли важно, кто прав, кто виноват? Столько лет вместе прожили, а туда же!

-Я виноват. — Отец положил на стул так и не одетую пижаму.

-Мама, — холодок прокатился в душе, — не молчите, пожалуйста...

-Димочка, папа ушёл от нас. Это он тебя встретить, а так... — не в силах более сдерживать слёзы, размазывала их кухонным полотенцем.

-Ку-у-уда? — слово застряло в горле.

-Сын, так получилось. Я не бросаю твою мать. Я ей сколько раз говорил: помогать и содержать как прежде буду.

-И что, под старость лет будешь бездомным жить?

-Почему же бездомным? У него теперь другой дом и другая семья. И какая старость? Это я старуха. А он, он... У тебя сестрёнка есть.

-Батя, я не понял — ты бросил маму и ушёл к какой-то бляди?!

-Молчать! Как ты смеешь? Ты человека не знаешь!

-Не ори! Ишь, кино тут разыграл! Стыдно от людей, вот и прячешься!

-Я не вор. Ни от кого не прячусь. А поступил честно, как мужик! Люблю другую. И она меня тоже. Сестра у тебя — Татьяна. А мать твою не обманывал — всё честно сказал.

Дмитрий стоял у окна. В голове крутились образы смазливых девчонок в коротеньких юбочках. Вот на одну из таких отец и променял его мать.

-Уходи. Я тебя видеть не хочу. Он мать содержать обещал! Ха! Моя мать не содержанка. Понял? И без тебя не пропадём!

-Сынок, так нельзя. Чтобы не случилось, он твой отец.

-Если он останется, сейчас уйду я. — Дмитрий заметался по комнате.

-Сынок, не надо! Сынок, зачем ты так?!

-Как ты не понимаешь, мама? Он нас бросил, променял на... на... А мне в армию всё врал, вот и вся его честность!

-Сопляк! Ты мой сын! Как ты можешь со мной так говорить? Ты такого права не имеешь!

-Это ты теперь тут никого права не имеешь! — Дмитрий прямо поверх праздничной рубахи накинул солдатский китель и выскочил в коридор.

Николай Фёдорович почувствовал, как вдруг заныла мышца на груди, потом боль поползла под лопатку. Ноги ослабли, и он, боясь упасть, схватился руками за угол шкафа. Но предательский скользкий угол выползал из рук.

-Отдышусь. Сейчас отдышусь...

-Дмитрий! Дима!!! Помоги!

-Ничего. Вернётся...

"Скорая" приехала на удивление быстро. И потому, как молоденькая фельдшерица сама бросилась звонить к соседям, чтобы помогли носилки спустить, стало ясно — плохо, очень плохо.

-Не надо волноваться. Сейчас срочно в кардиологию и... и всё обойдётся, — уговаривала она то ли себя, то ли пациента.

В реанимационную палату Тамару не пустили.

-Вот немного оклемается, переведут в кардиологию. — Немолодая санитарка с сочувствием посмотрела на заплаканное лицо Тамары: — Опять же, куда вас с таким лицом?

-А что с ним?

-Зарёванная вы. Увидит — одно расстройство. А ему сейчас волноваться опасно.

-Я завтра утречком приду. Всё как следует будет.

-Ой, я уж и не знаю... Дежурство моё в восемь заканчивается.

-Я в семь прибегу. Мне к восьми дочь в садик вести.

-Ничего не обещаю. Слышь? Ничего!

Холодные компрессы и валерьянка сделали своё дело. Ещё не было и семи, а Тамара уже стояла у служебного входа. Боясь кого-нибудь обеспокоить, тихонько постучала кончиками пальцев. Немного подождала. Никого. Уж было собралась повторить, как дверь приоткрылась. Вчерашняя знакомая, выглянув, критически осмотрела её:

-Я у врача ещё вчера разрешение спросила. Так что две-три минуты, не более. И чтоб никаких "ещё минуточку"!

-Да, да...

И она вошла в больничную палату. Хотя на палату это мало походило. Кровати стояли далеко друг от друга, рядом с каждой какие-то приборы и небольшая ширма. Сама-то Тома только в родильном доме лежала, а там по две кровати кряду. К одной руке Николая была подключена капельница, к другой — какой-то прибор.

-Коль, меня только на две минуты пустили. Ты молчи. А то выгонят и пока в общую палату тебя не переведут, меня не пустят. Врач сказал — самое страшное позади. — Наклонилась и коротко шепнула в ухо: — Люблю тебя.

Он улыбнулся краешком губ.

-Всё, всё. Успеете наговориться, если сейчас поостережётесь. — Санитарка подтолкнула её к выходу. Тамара наклонилась и коснулась губами его губ:

-Я как-нибудь ещё проберусь. Или вечером, или рано утром.

-Ладно. — И он снова улыбнулся.

Через неделю его переводили в общую палату. Врач предупредила, что для него приготовлена персональная отдельная палата.

-Нет. Я ж один там с тоски помру. Да и вообще, на миру и смерть красна.

-Зачем же вы так? Тем не менее, обширный инфаркт миокарда бесследно не проходит. Ну и ... интимные контакты в ближайшее время придётся ограничить, а лучше пока прекратить. Впрочем, до выписки ещё далеко. Так что подробную инструкцию отложим на потом. — Она улыбнулась, Николай заметил ямочки на щеках.

"Старый, больной хрен, — он вдруг увидел своё положение с неожиданной стороны: — ямочки усмотрел? — в груди похолодело: — И на хрена ты теперь нужен красивой, молодой женщине? Нянькой при себе Тамару сделать? Нет! Этого он не допустит! А что допустит?" — Множество разных мыслей кружились в его голове. Вот ведь, одно мгновенье — и ничего не надо! Он лежал, смотрел в больничный потолок и постепенно понимал, что с ним происходит не только физическая перемена, что-то поменялось в душе. Но помирать он не собирался. А про смерть на миру — это так, к слову пришлось. Да и вообще, он столько лет трудился на благо своей семьи, да и жена уже немолодая...

В общую палату, куда его наконец-то перевели, соседу принесли видик и "кино". Боевики, фантастику и... не только. И "не только" всё сердечники смотрели по ночам и без звука.

-Так, это что такое... такое... такое тут творится? — медсестру угораздило зайти, когда не ждали.

-Энергостимуляция больных сердец, — сосед по палате ожидал серьёзной операции, но умудрялся всех остальных поддерживать своим оптимизмом.

-Так, поскольку больным положено спать, то этот... телевизор забираю. Не волнуйтесь, не волнуйтесь... вам вредно. К утру принесу. — И утащила видик так, будто это лёгкая дамская сумочка!

Николай Фёдорович готовился к разговору с женой. Что скажет он, что ответит она. Ему казалось, за столько вместе прожитых лет он даже знает, какими словами будет отвечать жена. Она приходила, стараясь не встречаться с Тамарой, а он выбирал момент. В этот день ему впервые разрешили прогуляться по рекреации, и он решил, что время настало.

-Ну, здравствуй. — Жена поближе пододвинула хромоногий стул, аккуратно присела, поставила на колени сумку, из которой достала укутанную в полотенце стеклянную банку — Тут пельмешки, как ты любишь. — Немного помолчала и добавила: — Наверное, в последний раз навещаю. Теперь уж неудобно как-то. Да и Димка сердится.

-Сам-то ни разу не зашёл. — Хотел добавить что-то ещё, выплёскивая обиду, но жена перебила:

-Первые-то сутки он так в приёмном покое и просидел. А теперь и вправду не хочет идти.

Неожиданно для самого себя Николай Фёдорович, забыв все заранее приготовленные слова, спросил: "Ну что, домой-то заберёшь?" Хотел добавить "Инвалида", да слово это застряло в горле.

-Коль, тебе ещё сколько лежать? Если уход нужен, так я всегда тут. Но врач говорит, что после больницы будут рекомендовать специализированный санаторий. Жизнь-то на этом не кончается.

-Так значит, отказываешься?

-Давай об этом потом поговорим. Рано тебе ещё нервничать.

-М-да. Коли жизнь не кончается, то и нервничать ещё много придётся. А только я думал, вы с Димкой рады будете, что всё как прежде.

-Прежнего уже не будет. И болезнь твоя тут не причём. Разлюбил ты меня. Что ж это будет за жизнь такая через силу и по необходимости?

Он было хотел сказать что-то про никому не нужного инвалида, про пенсию... Но внутри словно что-то перевернулось. Да не пропадёт он! И дочь свою младшую на произвол судьбы не кинет. А женщины, ну что ж, это вопрос второй. Поживём, увидим.

-Вот и поговорили, — усмехнулся он.

-Коля, ну зачем ты так?

-Посетители, пожалуйте на выход. Влажная уборка! — санитарка, громыхнув ведром, широким жестом показала на дверь.

-Я потом, потом ещё приду. — Она наклонилась и поцеловала его в щёку, прижалась своей к его лбу: — Зла на тебя не держу. И ты не обессудь. А что будет дальше, жизнь покажет, — вышла, оставив на тумбочке тёплую стеклянную банку с домашними пельменями.

После обеда из ординаторской он позвонил старому другу, должность которого позволяла решать многие вопросы, и попросил, чтобы к выписке ему комнату организовали. Понимающий баритон в трубке, кашлянув, приободрил: "Ладно. Мы с тобой ещё попьём коньячку. Тебе он теперь вроде как лекарство".

Тамара забегала по два раза в день. Утром отводила Леночку в садик и прибегала к нему, буквально на минуту. А вечером они сидели в рекреации, как здесь называли четырёхугольный закуток с продавленным диваном и старым фикусом у окна. Она рассказывала о прошедшем дне, о детях. Обычно он слушал внимательно, уж больно однообразна больничная жизнь. Но в этот раз суть разговора ускользала от него. Надо было как-то сказать ей про комнату, да и вообще...

-Тома...

— Коль, а врач говорит, что скоро домой выпишет. Но, говорит, что прямо из больницы — в санаторий для сердечников. А я говорю, что пусть сначала немного дома оклемается. Дома-то и стены помогают. А там, конечно, санаторий дело хорошее. С режимом, с приёмом лекарств ну и вообще... мне врач всё объяснила. Ну, это потом, дома всё тебе и расскажу.

-Тома, — он опять попытался завести разговор.

-Ой, Коля, прости, чтоб не забыть. Тут твой водитель приезжал. Велел спросить, ту комнату, что ты просил, на тебя или сразу на сына ордер выписывать? Так я и говорю, чего тут спрашивать? Вон у нас какие хоромы! Конечно, на сына. Коля, ты не думай. Я всё понимаю. Он твой ребёнок. Потихоньку всё как-нибудь образуется. Может, ещё и в гости к нам приходить будет. — И она деловито засобиралась. — Ты-то что сказать хотел?

"Хорошо, что говорила долго, а то вот бы высказался! Ах, дурак, дурак!" — В груди стало тепло и спокойно.

Родная кровь

Акулина посмотрела в зеркало. Потускневшее от времени, теперь оно отражало угол печи и стену с ходиками. Она ещё раз глянула, и уж было решила отойти, как что-то будто остановило её. Акулина присмотрелась, и сердце замерло от страха. В зеркале было ясно видно, что на диване сидит седая женщина, это... это Анастасия, мать Петра Сафонова. Но, во-первых, Анастасия ещё не старая, черноволосая женщина, а во-вторых, зеркало висит так, что диван в нём никак не может отражаться. Акулина смотрела как завороженная. Анастасия горько рыдала и что-то говорила, но слов Акулина не слышала.

-Свят, свят, свят! — Акулина усилием воли перевела взгляд на диван. Никого. Да и быть не могло. Одна она дома. Комната в бараке на Бумстрое опустела. Иван вместе с Анной живёт в закрытом городке. Илья, разведясь с Тамарой, беспробудно пьёт в своей новой двухкомнатной квартире. Устинья присматривает за ним, как за малым дитём. И лишь раз — другой в неделю приезжает домой. Привыкшая к большой, дружной семье, Акулина тяготилась одиночеством. И решила, что примерещилось ей всё это в зеркале.

Возле барака по вечерам по-прежнему играли в карты. Вместе с другими коротала там своё время и Акулина. В один из таких вечеров, громыхнув деревянными бортами, напротив лавочки остановилась полуторка.

-Акулина Фёдоровна?! — окликнул знакомый голос. Следом хлопнула дверка и, оглянувшись, Акулина увидела Тамару. Она стояла возле подножки кабины в синем с красными розами платье. Туфли на высоком каблуке, в руках маленькая сумочка. — Здравствуйте, — поздоровалась с остальными игроками.

-Здравствуй. — Акулина смущённо кашлянула. — В комнату-то пойдём?

-Конечно. Я, правда, ненадолго. Девчонки одни дома.

Вошли в комнату. Тамара присела на край такого знакомого дивана. Огляделась. Всё здесь было по-прежнему. Однако ни тоски, ни угрызений совести она не почувствовала. Да и задерживаться тут ей вовсе не хотелось.

-Тётя Лина, я приехала сказать, что и вам, и свекрови своей Устинье Фёдоровне благодарна. Ничего худого от вас не видела. И не хочу, чтобы вы зло на меня держали, — от волнения дыхание у неё перехватило.

-Кваску? — Акулина взяла кружку.

-Спасибо. Резкий! — Тамара выпила кружку залпом.

-Пить некому. Раньше-то настояться не успевал, — вздохнула Акулина. — Я в вашу жизнь не вмешиваюсь. Одно только: что я, что Устишка, скучаем о девчонках. Сама знаешь, Наташка на наших руках выросла. Как тут душе не болеть? Да и опять же родная кровь...

-Я затем и приехала, — как-то даже с облегчением вздохнула Тамара. — Николай не против. Он говорит, что вы их родные бабушки, так что приезжайте в любое время, как пожелаете. Вот. — Тамара вытащила из сумки и положила на край стола заранее приготовленный листок бумаги с адресом и телефоном. Потом встала, посмотрела на Акулину: "Прости, тётушка, если что не так". И вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Оставшись одна, Акулина убрала бумажку в ящик комода и на минуту замерла, подумав, что Тамара даже не обмолвилась об Илье. "Видать, и помнить не хочет", — решила про себя.

Устинья приехала на второй день. Сходила в баню. Ну что это за мытьё в "корытце"? Это она про ванну. А потом далеко за полночь и так и этак судили да рядили, как же быть? И по девчонкам соскучились, да и не хорошо это — не видеться, вроде как бабушки про своих внучек забыли, могут и обидеться.