Дверь была открыта и даже прижата кирпичом для верности. В углу у почтовых ящиков ощерился мальчишка в серой пажеской курточке с гербами Маренгов на рукавах — после праздника Коронации припозднился на свою беду, наверное, бегал смотреть на танки и самолеты. В руке у него был зажат нож, маленький, нестрашный, но видно — острый. Иззелена-черный клыкастый горгул маялся на ступеньках, мотал шипастой башкой, разбрызгивал горячую кровь из процарапанного горла. Пасть его открывалась и закрывалась в жадных зевках, игольчатые зубы торчали во все стороны. Мальчишка скалился не хуже самого горгула и выказывал твердое желание убить его любой ценой.

— Хаш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-с-с-с-с-с-с, — просипел Энери, растянув губы, пригнувшись, чуя, как рвется наружу полуночный облик.

О, как он стыдился его. Как цеплялся за свою прекрасную лавенжью внешность.

Нож в груди рассекает все — даже связь с родной кровью.

Как ни держись, как ни вороти нос от Полночи, но ты продан навеки — серебряные глаза зальет нефтяной глянцевой пленкой, и ты будешь чуять страдание живых, жаждать в пору Савани, клыки станут острее бритвы, а когти...

То, что внутри — не сможет изменить никакая Полночь. Только ты сам.

— Пр-р-роваливай, мраз-з-зь. Оставь его.

Страшнее Ножа в Полночи — только альм. Нож — избранник Господина, высший наймарэ, вершина иерархии.

Горгул оглянулся, увидел, кто набежал на него из раскрытой двери подъезда, взвыл от ужаса, по-кошачьи припал к полированному мрамору, отбрасывая когтями задних лап истерзанный коврик. Мальчишка не медлил ни секунды, воспользовался случаем, прыгнул на тварь, обхватил ногами, воткнул свой игрушечный ножик под чешуйчатую скулу. Два тела сплелись в борьбе и корчах, захлопали мокрыми парусами горгульи крылья, по светлому мрамору полилось — медленно, потом струей, — и тут же размазалось густое черно-красное.

Энери не стал задерживаться, только отбросил кирпич подальше на улицу и захлопнул дверь. Побежал по ступеням вверх. Полуночный внизу выл и кашлял в судорогах, мальчишка молчал. В лестничном колодце разносилось эхо. На одном из этажей щелкнула, открываясь, дверь.

— Что такое? — спросил грубый мужской голос. — Эй, там... Я сейчас спущусь.

Энери прыжками пронесся мимо, ему надо было на крышу. Поближе к небу.

Высокий дом, красивый, после коронации строили. Двадцать пять этажей.

Наверху он с легкостью сорвал навесной замок и запер за собой дверь, согнув дужку так, что никому уже не открыть, пробежал через чердак, распугав котов и голубей, выбрался на крышу.

Светлое ночное небо прочерчивали прожекторы и нитки трассирующих пуль, где-то ухали зенитные орудия. По улице внизу, утробно воя, перся танк с красными птицами Аверох на броне. Привычное к войнам рыцарье немедленно и самозабвенно вступило в драку, не дожидаясь никаких приказов. Гражданские, судя по всему, позапирались в домах. Утром вроде был парад... кто же ездит на парады без боеприпасов — это себя не уважать. Энери мимолетно пожалел, что пропустил — вот бы поглядеть! — и тут же встал на колени около ограждения крыши, положил винтовку на теплое битумное покрытие, поднес к глазам бинокль.

Видимость прекрасная.

Вся Катандерана, летняя, дышащая теплом, расположившаяся на холмах, как красавица на подушках, лежала перед ним. Серебром блестела Ветлуша, вдалеке угадывалось полотно Сладкого моря. Залитый светом холм Коронады, дворец, шпиль Университета, ажурные крусоли церквей, справа от холма — вычурное здание Академии, утопающее в зелени.

А жителям столицы сейчас, наверное, чудится, что идет гроза. Головная боль стискивает обручем виски, в глазах вспышки, дико прыгает давление, сердце куролесит. Молодым легче, а вот старых и слабых Полночь уложит на больничную койку, а то и в гроб одним своим присутствием.

Громыхнуло, отдалось гулким эхом, теперь уже на севере. В небе кляксами болтались крылатые твари, одна кружила аккурат над соседним домом, видно было, как она вытягивает шею и выискивает добычу внизу.

Энери без раздумий разнес ей голову, повозился с рычажком затвора, справился. Завоняло кислым дымом, в ушах позванивало. Потом он подшиб еще одну, неизвестной ему породы, бочком пробиравшуюся по пустой улице. Внизу бесшумно тормознул черный вранов "барс", оттуда высыпали четверо дролери, забежали в подъезд напротив. Один из них тащил на плече какую-то черную трубку, еще двое — длинный ящик и треногу.

Энери нашел в небе новую цель, выстрелил еще раз, потом случилась заминка, он мучился с незнакомой конструкцией, неловко перезаряжал, тугая пружина мешалась, длинные остроносые патроны выскальзывали. Пока Рэнни показывал, что к чему, казалось просто.

Справился, снова схватил бинокль, выглядывая своего врага.

Вот он. Дрянь когтистая, беловолосая; курвин сын, гадюка клыкастая. Прилип к бронзовому шпилю, вцепился, как муха в стену, время от времени принимается раскачивать и драть его от полноты чувств. Наверное, горячая металлическая стружка ползет спиралями. Многослойной сферой вокруг шпиля кружится фосфоресцирующий тополиный пух.

Асерли неслышно взвыл, потом захохотал, откидывая назад голову и щеря акулий рот, плеснули молочно-белые волосы. Сходились и расходились кожистые крылья. У него сегодня был выходной. Он был чрезвычайно доволен жизнью, происходящим и сами собой. На улицах Катандераны полуночные твари безнаказанно жрали людей.

Энери отложил бинокль, на несколько секунд зажмурился от ненависти, подышал и аккуратно снял кожаный колпачок с оптического прицела.

Разбирались с оружием триста лет назад, разберемся и теперь. Очень надо.

Он немного потаращился в полупонятные треугольники прицельной сетки, посчитал в уме, навелся и, не дыша, спустил курок.

Наймарэ, видимый в оптический прицел куда хуже, чем в бинокль, перестал бить крыльями и замер. Похоже, Анарен попал в шпиль или еще куда, и тварь услышала звук ударившейся пули. Он проклял незнакомое, хоть и такое могущественное оружие, постарался вспомнить герейновы поучения, сделал поправку, снова выстрелил, и еще, и еще раз.

Наймарэ дернулся, сорвался со своего бронзового насеста и начал падать. Пуля, конечно, не пробила его броню, Анарен и не надеялся — чешуи наймарэ будут покрепче любого доспеха, но, вероятно, сильный удар повредил мышцы и кости. Он снова схватился за бинокль — наймарэ летел медленно, как-то криво, его заваливало на бок — одна из пуль повредила перепонку крыла.

Энери, которого потряхивало от злой радости, снова поймал полуночного в перекрестье и выстрелил, целясь в проклятую белесую рожу.

Не попал.

Асерли, шипя от злости и теряя высоту, с немыслимой быстротой спикировал с университетского шпиля и покрыл ту милю, которая разделяла их. Мгновение, и в Энери врезалась крылатая туша, летящая со скоростью пушечного ядра.

Его отнесло к чердачной пристройке и садануло о стену.

— Ас-с-с-с-с-с-с! — широкая щель рта раззявилась. Асерли кинулся и встал коленями ему на грудь. Схватил за ворот, ударил когтями. Щеку располосовало в лапшу. На плечо брызнуло теплым.

— С-с-самонаденная с-з-з-з-зануда! С-с-с-с-что ты лес-зешь не в с-с-свое дело!

Бездонные черные щели вместо глаз, приплюснутый нос, акулья пасть — так и ходят там, внутри безгубого рта, ряды кривых прозрачных игл и обведенный синеватой чешуей язык.

Могущественное Герейново оружие отлетело от удара — не дотянуться.

Анарен зашипел в ответ, выпростал руку и рванул наймарэ за поврежденное крыло. Ударил коленями, скинул с себя хлопающую парусиной и скрежещущую тварь, взвыл от переполняющей его полуночной ярости.

Убить! Убить! Убить!

— Дос-с-стал ты меня, Нож, — выплюнул Асерли. — С-с-с-снова бы тебе пос-с-спать...

Прыжок, удар кожистых крыльев, каменной твердости пальцы сжали горло — Анарен вцепился в окованные броней запястья, выгнулся; чертов наймарэ сминал ему трахею, скользя когтями по окровавленной коже. Легкие рвались без воздуха, в глазах поплыло.

Смоляные провалы глаз приблизились, оскал растянулся в улыбке. Белые пряди липли к щекам и ко рту.

— С-с-с-с-спи, Нож, — неожиданно ласково просипел демон. — С-с-с-спать пора, уснул с-с-сверчок...

Иерархия иерархией, а силы были не равны. То есть, даже близко не равны.

Анарен уже уплывал в привычное небытие, с какой-то даже благодарностью скребя пальцами по бритвенно-острым чешуям, но в дверь на крышу затряслась. Энери почуял удары, скорее, кожей: слух отказал. Еще сильный рывок — дверь вылетела, и защелкали выстрелы.

Асерли взвыл, разжал пальцы, его куда-то отнесло и стало тихо. Энери со всхлипом дышал, кашляя и машинально прижимая руки к горлу. По пальцам текло. Темная тень остановилась над ним — он сфокусировал взгляд.

— Каррахна, — сказал низкий голос Мораг. — Нокто, Снегирь, глядите — Лавенги мне будут здорово должны.

* * *

Гваль безнадежно смотрел в завитые спиралью облака, чуть подцвеченные красным. Сосуды в глазах, похоже, полопались. Смотреть — это было все, что он мог делать.

Когда с неба посыпался ливень из зубастых и клыкастых чудовищ, место которым на страницах библиотечных бестиариев, а не в Северных водах, он кинулся к пулеметной спарке, потому что та молчала, потом увидел, как два — дракона? серпьента? боги фоларийские, да что бы это ни было! — догрызают тело пулеметчика, тягая его в разные стороны, как мышиный трупик. Металлическое ограждение было разворочено словно прямым попаданием. На выдранном клоке — следы стальной твердости когтей.

Выстрелил из пистолета, одна из тварей бросила труп с безвольно мотающейся головой, поползла к нему, шипя, скрипя и топорща крылья. Потом блеснуло, разорвалось, глаза ожгло вспышкой, и его отшвырнуло к рубке, на палубу и привалило куском обшивки. По палубе разливался жирный едкий дым, Гваль не мог сообразить даже, что горит. Кричали люди.

Он сначала пробовал выбраться из под придавившей его железки, дернулся, ребра хрустнули, стало тяжело дышать, разбитый рот наполнился соленым, тягучим.

В щель, оставленную ему сверху, скупо виднелся кусок неба, по которому прямо сейчас тянулся огненно-дымный след падающего самолета, перечеркивая испестренное тенями облако. На крыльях у самолета были потемневшие, но хорошо различимые серебряные полосы.

Гваль застонал сквозь зубы, втянул глоток воздуха — внутри что-то противно хлюпало — еще раз попытался высвободиться, по железу скрежетнули чьи-то когти, небо закрыла чешуйчатая морда, тяжесть стала совсем уж невыносимой, и он, наконец, потерял сознание.

Она выплыла из сна, полного зелени и шелеста, как лодка из камышей.

В темном земляном мирке все было по-прежнему: мягко опалесцировала вода в стеклянных шарах, едва освещая ряды джутовых мешков, пахло грибами, волны снаружи пошлепывали по обшивке.

Баржа не двигалась, пело течение, омывая ее борта. Скрипело дерево, где-то далеко-далеко, на краю мира, играло радио.

Амарела попыталась сесть, но не смогла даже приподнять головы, хотя та не болела, не гудела и мыслила ясно. Попыталась ощупать себя — пальцы пошевелились в рыхлой земле, но рукав словно прибили к полу. Да что такое? Меня связали? Амарела рванула руку, что-то лопнуло, ладони метнулись к лицу, осыпая в глаза комочки почвы.

Зажмурилась, чихнула, оперлась на локти, снова попыталась привстать. Грудь, преодолевая сопротивление, приподнялась, голова же осталась пригвожденной.

Ощупала затылок — вместо волос пальцы встретила плотная волокнистая масса, составляющая единое целое с курганчиком влажной земли, служившим рейне подушкой. Тело оказалось замкнуто в слоистую, распадающуюся под пальцами шелуху — словно бревно в перепревшей коре. Под гнилой корой всегда можно найти колонии белесых личинок, подумала Амарела и, вопреки мыслям, разулыбалась в темноту.

Может, я умерла и лежу в могиле? И оттого мне так хорошо?

Помню, приходила смерть в белых шелках и вышитых башмачках. С кукольной печальной мордочкой. И тысячи ростков рождались и умирали в ее следах.

Не смерть.

Ко мне приходила удача, а не смерть.

Редкая, безусловная удача.

Амарела снова улыбнулась.

В Катандеране есть улица Дружбы, на которой стоит сагайское посольство, и квартал, граничащий с ним, считается самым дорогим. Там снимают и покупают квартиры те, от кого отказались врачи. И те, кто никак не может зачать ребенка. И те, кто боится старости. И те, кто просто верит в благодатное дыхание посольского сада, процветающего трудами трех древесных божков.

Слухи, похоже, оказались правдой. Амарела на самом деле умирала, когда ложилась в сагайскую землю. Сейчас... она прислушалась к себе — ей зверски хотелось есть, хотелось бегать, прыгать и вопить, а также летать и петь.

Она помнила все. Помнила давящую глухоту контузии, помнила огонь, стрельбу и глаза людей в таверне. Помнила летящий в лицо кулак Энриго, синие точки на скулах самозванца Флавена, непонятно откуда возникшего Лавенга и перепуганную, но упрямую физиономию оруженосца... Хавьер Илора, книгочей-молокосос, а она еще досадовала, что родственнички навязали ей на шею бессмысленную обузу...

Прямо перед глазами в буром полумраке маячило блеклое пятно — заплатка на брезентовой крыше. Там, снаружи, то ли заканчивался, то ли начинался день.

Голова, кажется, укоренилась тут и скоро расцветет. Амарела подергала ею, покатала по земле, потом нашарила рядом осколок стеклянного шара и безжалостно срезала весь войлок, в который превратилась шевелюра. Голова сразу стала легкая-легкая и всплыла, как воздушный шарик, подняв за собой ничего не весящее тело. То, что осталось от мундира и от сапог, прорвалось, словно кокон, и опало истончившейся, истлевшей шелухой.

Рейна, мягко ступая босыми ногами, прошла вдоль мешков и корзин со светящимися сферами. По доскам палубы тянуло прохладой. Со стороны рубки мурлыкало радио.

Интересно, где мы? Добрались ли до Занозы — запирающей реку пограничной крепости со сдвоенным гарнизоном или еще нет? Сколько я тут, в земле, провалялась?

Судя по состоянию одежды — не менее трех лет...

В любом случае надо сперва узнать, кто сопровождает баржу — люди Дорады, советника по иностранным делам, или уже макабринская свора?

А прежде всего — найти, чем прикрыть голую задницу.

Она обследовала леерное заграждение борта и крепко пришнурованный к деревянному каркасу брезент. На носу полог был запахнут, но не закреплен, и Амарела осторожно выглянула наружу.

Розовый свет гаснущего дня заставил прикрыть глаза ладонью — действительно, как из могилы встала. Постепенно рейна рассмотрела толпу четвероногих кранов, длинные ряды портовых складов, белый город за ними и рыжие, в зеленых пятнах, склоны гор. Золоченные закатом стены старой крепости над городом, зубчатые башни, шпили колоколен, пирамидальные тополя.

Маргерия.

Ничего себе!

Это значит... Она подсчитала на пальцах — минимум четыре дня. И это уже Дар, причем почти центральный.

Однако догадка не особенно ее впечатлила. Я просто очень, очень голодна, сказала она себе. Надо поесть, найти какие-нибудь тряпки, а потом думать, что делать дальше.