Кто поверит эху? - Часть 1

— А если он в самом деле мертв?

— Недоумок. Призраки не шляются по многолюдным улицам при свете солнца! В лучшем случае являются в сумерках.

— Хм, ну смотря какие... Помните "женщину с гиацинтом"?

— Это все байки...

— Мне лично рассказывал хозяин гостиницы, где она остановилась днем, и клялся, что сама гостья, и лошади, и носилки растаяли у него на глазах!

— Бррр...

— Да кем бы он ни был, лишь бы оберегал город!

Таши наведался к Сэйэ — разузнать, что к чему. Энори, хоть всего неделя прошла от возвращения, успел повидаться с ней. Та выглядела довольной — еще бы!

— Не боишься оставаться с ним ночью? — подмигнул флейтист.

Актриса сморщила носик.

— Ты веришь всей этой чуши? Слуги перепились, вот и примерещилось...

— А если он все же призрак?

— Кем бы он ни был, я очень даже довольна! А мне есть с чем сравнить!

— Говорят, нежить сверхъестественным очарованием обладает, — продолжал Таши поддразнивать Сэйэ.

— Не смешно! Я даже не влюблена в него, и не собираюсь. Но таким, как я, не всегда выпадает везение — молодой, красивый, из богатого дома, вовсе не жадный и знающий толк в обхождении...

— Иными словами, что он в тебе нашел?

Девушка стукнула его бумажным цветком.

— Не распускай руки, я тебе подарок принес, — проворчал Таши, доставая из-за пазухи крохотный сверток. Развернул — на ладони лежал амулет, потемневший от времени.

— Ну... видели мы такие, — разочарованно протянула актриса, ожидавшая было чего-то особенного. — Дешевка...

— Зря говоришь, — флейтист был предельно серьезен. — Этот — настоящий, я выяснил. Друг подарил. Хороший был друг, и толк в таких вещах знал... Бери.

— А что же себе не оставишь? — подозрительно спросила девушка. — Тоже ведь с Энори приятели!

— Знаешь ведь, если и вправду нечисто с ним, тебе опасней. Нежить ли, нечисть, она по ночам в силе... Да и нечем особо мне дорожить. Я, как травинка в поле — выросла, отцвела, засохла... Как дунет судьба, так и готов лететь. А тебе важней.

Сэйэ посмеялась, дар принимая, отложила в угол. Таши не обиделся, только плечом повел — тебе, мол, виднее.

А как ушел, девушка мигом амулет на шею надела. Не камень, тяжести нет — почему бы не поносить?

Тэни пытался поймать разноцветную рыбину, которая вместе с глиняной чашей уже переместилась в его комнату из комнаты Энори. Чешуя была скользкой, рыба выскальзывала из пальцев мальчика, он же боялся хватать слишком сильно, чтобы не поранить морскую диковину. Старший товарищ сидел рядом на обтянутой тканью скамье, наблюдал с интересом. Вот мальчик неловко махнул рукой, брызги попали на лицо Энори, на щеку и уголок рта. Тот задумчиво стер прозрачные капли, глянул на пальцы.

— Хочешь, я уговорю твоего отца, и он отпустит тебя в Сосновую крепость? Она стоит высоко на склоне, со всех сторон древние сосны и еще более старые кедры, вышиной почти до неба и прямые, как мачты...

— А ты поедешь?

— Нет, я занят здесь.

— Тогда не хочу.

— Подумай... Тебе будет там хорошо.

— Без тебя? Не будет, — ребенок отвлекся от рыбы и уткнулся головой в его безрукавку. — Ты всегда занят, я привык... но я сам от тебя не уеду.

Легкая улыбка появилась на губах Энори — чуть разочарованная. Он провел ладонью по мягким волосам мальчика.

— Тебе решать.

Вечером в коридоре юношу окликнул домашний врач.

— Позвольте, господин... одно только слово.

— Да.

— Я узнал от няни Тайрену, что вы предлагали отвезти мальчика из города в крепость. Простите за дерзость.

— Дальше-то что?

— При его болезни воздух Сосновой вреден. Там постоянный туман из ущелья, и сырость; знаю — в тех краях я родился. Знаю, и вы оттуда родом, но все же... Простите, что позволяю себе дать совет... Мальчику не стоит быть там.

Энори смотрел на него, не говоря ни слова.

— Тайрену любит вас. Если вы скажете, он отправится куда угодно. И погибнет.

— Для кого-то в этом доме его судьба имеет значение?

— Мы... все даем ему не столько, сколько он заслуживает. Но желаем ему добра.

— Успокойся, у меня не было намерения отправить Тэни на верную смерть, — он взмахнул рукой, будто отгоняя мотылька. — Но его же нельзя все время держать взаперти.

Энори ушел уже — словно белый луч по коридору скользнул, и уже нет его, А Микеро стоял, рукой опершись на стену, смотрел вслед и думал. Странное все же создание. Когда радуется или ласково говорит, душа будто петь начинает, и не надо большего счастья в жизни. Но когда раздражен, хоть по мелочи, или поспоришь с ним, вмиг утекают силы. Вот и сейчас, будто Микеро ваза треснувшая, в которую налили воды...

Когда он стал необходим господину генералу? Пока учился у госпожи Истэ, потрясая и пугая остротой чувств домашних и приближенных к дому, ничего еще не было. И когда слава о чуде перехлестнула через порог и потекла по улицам Осорэи, когда начали множиться слухи в предместьях, потом и по всей провинции, тоже не было. Советовал — да, почти никогда не ошибался, но тогда ему приходилось слышать отказы, и он еще не стал собой нынешним.

Когда же все-таки? С толкованием снов господина ли — а к ним подпустили не сразу, с умением успокоить вспышки этой горячей натуры, или когда стало ясно — он может принести Дому не только верность целой провинции, но и ее любовь?

Деревце-дичок, любопытная и порой недобрая лесная зверушка... настороженный цепкий взгляд сменился открытым и ясным, плотно сжатые губы научились улыбаться так, что скала не устоит. Откуда в нем взялся свет?

Когда к господину Кэраи явился врач семьи, Микеро, первой мыслью было — ребенок. И верно, тот заговорил о Тайрену. И тоже принялся ворошить байки спятивших слуг.

— Хорошо, я все это слышал. Что-то еще?

Мало головной боли из-за другой ерунды и дел серьезных! Пожалуй, стоит забрать племянника к себе в дом, пока не вернется его отец. Меньше будет бреда со всех сторон. Хотя Энори... насколько в самом деле важно его присутствие?

— Мальчик не помнит событий той ночи. Льнет к нему, как и раньше... — сказал врач.

— Даже звери тянутся к тому, кто спасает им жизнь, — ответил младший Таэна с ноткой иронии. — Да... до меня дошли слухи, что он хотел отправить ребенка в Сосновую крепость. Возможно, это был совет не из худших, горный воздух был бы полезен Тэни; потом передумал. Сказал — мальчик не хочет. Сразу после такого страшного приступа и речи об этом быть не могло, ребенок не перенес бы дороги, но вот пару месяцев спустя...

— Неподходящее место. И тамошней сырости ребенок не вынес бы, — покачал головой врач.

— Тогда это странный совет. Вряд ли Энори, претендующий на всевидение, такого не знал.

— Тем более...— врач помялся пару мгновений. — Тем более, что сам Энори ведь не собирался туда? Я готов верить в чудо, когда он рядом. Но не когда их разделяют десятки ани.

— Мне надоело выслушивать байки про чудеса. Что-то еще?

Врач заметно напрягся, но сказал ровно:

— Господин Кэраи, я прошу вас об очень важной вещи.

— Слушаю.

— Поскольку господина генерала нет в городе... я хочу увидеть своими глазами, как выглядит шрам от стрелы, которой был ранен Энори Сэнна.

— К чему это любопытство?

— Я говорил с посланцем господина генерала. От таких ран не излечиваются за неделю. Я готов допустить, что можно оправиться от ранения настолько, чтобы ходить, делать все, что делает он — ведь он не скачет на лошади и не машет клинком. Но шрам должен быть совсем свежим.

— И что?

— Я хочу убедиться, что он есть вообще.

Кэраи взглянул на врача удивленно.

— Что ты хочешь этим сказать? Ты тоже подозреваешь, что Энори — призрак? А настоящий погиб в горах?

— Я ничего не знаю. Простите, господин Кэраи. Я всего лишь врач, но я не понимаю случившегося.

— Не думал, что врачи пересказывают сплетни старух-крестьянок и лавочников.

— Я сам видел его ночью у Тэни. И еще... я не уверен, что Энори Сэнна, или тот, кто пришел к мальчику в его облике, снял приступ у мальчика, а не явился его причиной.

Кэраи молча смотрел на него. Слов не находилось.

— Он не позволяет взглянуть, как сейчас выглядит рана. Но в желании врача удостовериться, все ли в порядке нет ничего оскорбительного...

— Если не знать, что на самом деле думает любопытствующий.

— Господин, если он знает о моих мыслях и все же не подпускает к себе... зачем?

— Может, это такая игра, — задумчиво отозвался Кэраи. — Игры он любит, похоже... Но приказывать ему что-либо подобное я не могу. Только мой брат.

Когда врач покидал покои младшего Таэна, Кэраи вышел его проводить — и заметил в коридоре мелькнувшую тень, женский силуэт; одна из юных прислужниц, кажется, Айсу, безобидная горная козочка. Посмела подслушивать?. Кэраи подумал — стоит по всей строгости спросить девчонку... но об этом тут же забыл.

...Энори утверждал, что слугам почудилось невесть что или они попросту врут. А может, и вправду в дом заявлялось нечто...

"Про крепость и то, что со мной было после я стану говорить только с вашим братом, когда он вернется. Его наверняка уже известили письмом?"

"Да", — сухо ответил тогда Кэраи Таэна.

И что с ним сделаешь, если молчит? И слухи, бродящие в городе, попросту раздражали. Какой там призрак... достаточно глянуть в его беспечные кошачьи глаза, чтобы отпали сомнения. Вряд ли призраки столь нахальны.

"— Лучше подумайте, господин, верно ли, что стрела принадлежала рухэй.

— Это просто слова, или ты, как обычно, играешь в "угадайте то, что я знаю"?

— Я знаю, что кое-кто очень желал смерти главы Хинаи. Но у яркого человека много врагов, и ошибиться можно..."

Ощутил нечто вроде угрызений совести — человек, которого в возможном предательстве подозревал в первую очередь, закрыл Тагари собственным телом. И пусть демоны придут за душой Кэраи, если это искусно разыгранное представление! Под стрелу подставиться — не палец иглой уколоть.

Еще с полчаса понадобилось, чтобы принять решение. После этого он написал письмо домоправителю брата — пусть распорядится, чтобы слуги собрали мальчика, снарядили няньку, кто там еще у него. А здесь тем временем подготовят комнаты. К вечеру он сам приедет и заберет племянника. Пока не вернется Тагари, тот будет под надзором ближайшего родственника.

Глава 17

Домашний пруд сиренево-бело-зеленым ковром покрывали венчики и листья эйхорний, водяных гиацинтов, и он походил на знаменитое озеро в верховьях реки Иэну — место, почти священное для влюбленных. Считалось — пары, побывавшие там, никогда не расстанутся...

— Ну, погоди же! — задыхаясь от смеха, мальчик-подросток догнал девочку. Та отступила на шаг, лукаво улыбнулась и раскрыла веер, поглядывая поверх него. Шуточная преграда — разрисованный лист бумаги — встала между ними, непреодолимая, как стена ростом до неба.

— Что-то хотел мне сказать?

Несмотря на то, что оба недавно бегали по всему саду, девочка не запыхалась, оставалась аккуратной — только заколка чуть сбилась, да листик яблони в волосах.

— Да, хотел! А ты убегаешь...

— Тебе почудилось! — девочка в притворном ужасе округлила глаза. — Благовоспитанные дамы не бегают! Они ходят неторопливо и плавно, вот так... — Орэйин поплыла вперед, делая вид, что забыла про Сэйку. Но, пройдя шага три, не сдержалась и расхохоталась.

...Все отмечали — в этом году странным выдался первый месяц лета. Нежный цвет жасмина облетал, едва солнце успевало коснуться его. Старики разводили руками — засухи не предвиделось, и дни стояли теплые, и дожди наведывались в Хинаи не больше и не меньше обычного.

— Не к добру, — говорили крестьяне, заранее горевавшие по возможной гибели урожая. Горожане огорчались меньше, но им печально было видеть всюду опавшие лепестки, когда еще не успели полюбоваться на раскрывшиеся цветы.

**

Над кустами шиповника раскатилась мелодичная трель, вплелась в кружево ветвей и, казалось, в сам воздух.

— Соловей поет, — протянула молодая ашринэ, обращаясь к старшей товарке, красавице с движениями текучими и осанкой, какая не всегда бывают у дочерей Высоких Домов. Мягкий и мечтательный взгляд, и такая форма губ, что казалось, будто она чуть улыбается; легко было и обожать ее, и завидовать ей. — Лайэнэ, ты слышишь?

Та ушла в свои мысли, похоже — не сразу откликнулась:

— Я больше люблю песни синей мухоловки. И сами птицы красивые... сине-голубая спина, черный воротник и белое брюшко. Они жили на деревьях там, где я росла и училась, и, кажется, возле нашего дома.

— Я не помню дом, — подруга повела плечиком. — Не хочу вспоминать.

— Тоже почти не помню... — Лайэнэ тронула пальцем височную подвеску, прижала ее в лицу. Прохладный металл — так, наощупь, и не различить, дешевая медь или золото.

...Она родилась в маленьком городке на юге Хинаи. Пятая дочь в семье — две старших умерли в детстве. А ее, пятилетнюю, забрала в Осорэи тетка, сама из Квартала развлечений. Память сохранила имена живых сестер, как звали умерших, Лайэнэ забыла. А все, что помнила из дома, это большая слива около самого окна, то цветущая, то с плодами — девочка любила прятаться в ее ветвях; новую красную юбку матери, ее радость в день покупки, и разбитую повозку, на которой девочка уезжала из дома. Остальное подернулось дымкой, и надо было прилагать усилия, чтобы развеять ее хоть немного.

За красоту и понятливость девочка попала в "высшую" школу — если все сложится хорошо, учениц ждет вполне обеспеченное будущее. Так в целом и вышло. Конечно, с ашриин из срединных земель ее было бы не сравнить, и все же... Три музыкальных инструмента, множество танцев, в том числе и с кинжалом — это ценилось особо, умение составить букет, распознать и оценить драгоценный камень — лишь малая часть усвоенного в школе пригодилась ей, но память крепко держала всё. Так-то надо начать беседу, так-то продолжить, как распознать, что интересно гостю... в детстве она шептала в подушку и эти уроки, и вызубренные стихи.

Ей завидовали даже подруги — у девочки все получалось легко. Не столь одаренная, чтобы прославиться как певица и танцовщица, она брала мягким обаянием. Строго воспитывали учениц, но никто ни разу не видел девочку в слезах. А потом уже и хвалили чаще прочих...

Алое с черным — цвета одежды ашриин. Лишь верхнее одеяние, а нижнее, также видное, почти любого оттенка, и говорит о хорошем вкусе или, напротив, склонности к вызывающей броскости. И узор говорит о многом. Лайэнэ любила вышивку-волны. Но волны на красном слишком зловещи... С голубым они сочетаются лучше.

С десяти лет прислужницей помогала на праздниках и приемах, с двенадцати играла и пела. Только это; еще долго ей можно было лишь любоваться. Ждали, когда расцветет, не жалели полива и солнца.

Превзошла ожидания...

Ее хотели отправить в провинцию поближе к Столице — там девушке с талантом куда проще было возвыситься, но Лайэнэ, всегда покладистая и молчаливая, резко воспротивилась к удивлению всех. Оставить ее было выгодно, и желание юной ашринэ удовлетворили. Она могла взять новое имя — большинство ашриин так делали — но не стала. К смене имени не принуждали, — самим девушкам хотелось зваться изысканней, и не так, как все. Лайэнэ же сказала, что ее имя и без того нечасто встречается, и нет смысла называть себя каким-нибудь Золотым Пионом или Поющей Орхидеей.