Еретик. Книга 1

— Если только совсем чуть-чуть, — успокаивающе ответил Вивьен и скрылся за дверью.

Элиза осталась одна в темной конюшне. Стоявшие в стойлах животные реагировали на нее так, будто знали ее всю жизнь — при ее появлении они не проявили ни малейшего беспокойства. Одна из лошадей фыркнула и потянулась головой к ее плечу. Элиза не смогла сдержать улыбку и погладила лошадь, ответив на ее ласковый порыв.

«Интересно, а все конюшни одинаковы? Это место так похоже на…» — Она резко вздрогнула и оборвала свою мысль. В памяти упрямо воскресали образы прошлого, которые Элиза постаралась нещадно изгнать. Она не хотела переживать отголоски прежней жизни, в которой осталось столько боли…

Она не знала, сколько простояла в тишине, стараясь не дать себе погрузиться в воспоминания, но, похоже, не очень долго. Послышался шелест, и в следующий миг слегка запыхавшийся Вивьен появился в конюшне.

— Я же обещал, что я быстро, — полушепотом произнес он.

Лишь теперь Элиза увидела, что в руке он держит какой-то темный сверток, и прищурилась.

— Что это? — спросила она. — Это… платье?

— Не совсем, — заговорщицки подмигнул ей Вивьен, разворачивая сверток и поднимая то, что раскрылось, над полом.

Элиза непонимающе приподняла бровь.

— Это… монашеская… мантия? — спросила она, не зная, как правильно назвать это одеяние.

— Францисканская сутана, — кивнул Вивьен. — Я думаю, судья Лоран не заметит, если я ненадолго одолжу это у него.

Элиза округлила глаза.

— Зачем ты… украл сутану у епископа?

— Для тебя, — хмыкнул он.

Элиза фыркнула.

— То есть, ты все-таки решил обратить меня в веру?

— Всего лишь на время пути отсюда до моего дома.

Услышав это, Элиза искренне изумилась и уставилась на него, не поверив своим ушам.

— До… твоего дома? Погоди, ты хочешь, чтобы я…

— Я хочу, чтобы ты обрядилась в монашескую сутану, надвинула на лицо капюшон и прошла со мной до постоялого двора, где я живу. Так твой облик, скорее всего, не вызовет вопросов о том, кто ты и почему идешь туда со мной. — Он вздохнул, отведя взгляд, и посерьезнел. — Элиза, если бы ты знала, как бы мне хотелось привести тебя туда безо всякого прикрытия, как это мог бы сделать обычный человек!..

Он замолчал, не зная, что еще может сказать. Она приблизилась к нему и нежно прикоснулась к его щеке.

— Но так нельзя, — понимающе кивнула она. — Я знаю.

Вивьен посмотрел ей в глаза, приготовившись к отказу.

— Так… как? Если ты не захочешь, я пойму…

Вместо ответа она молча взяла сутану у него из рук и, немного путаясь в материи, надела ее поверх платья.

* * *

Вивьен привык к тому, что хозяева постоялого двора стараются тактично не замечать его приходов и уходов. И, разумеется, они не акцентировали внимания на том, в чьем обществе он в эти моменты находится. Войдя в трапезный зал, из которого можно было попасть на лестницу, ведущую в жилые комнаты, Вивьен настороженно огляделся. Элиза, на которой сутана францисканца-инквизитора сидела нелепо и странно, держалась подле него с опущенной головой. Жена хозяина постоялого двора демонстративно отвела взгляд и не задала ни единого вопроса, сделав вид, что очень занята.

«Благослови тебя Боже, добрая женщина», — подумал Вивьен, спешно минуя трапезный зал.

— Тсс, ни звука, — шепотом сказал он, когда Элиза, поднимаясь по лестнице, повернулась к нему, словно собираясь что-то сказать. Светлые волосы, не помещавшиеся в капюшон, немного выбивались на лицо, а маленькая фигурка, утопшая в сутане рослого францисканца, сотрясалась от беззвучного смеха.

Тем не менее, Элиза, стараясь не быть никем замеченной, быстро проскользнула вверх по лестнице. Вивьен обогнал ее, взял за руку и почти бегом повлек к нужной двери. Лишь после того, как он впустил гостью в комнату и запер дверь изнутри, он сумел расслабиться и не стал скрывать вздоха облегчения.

Элиза подняла капюшон и радостно взглянула на Вивьена.

— Похоже, нас никто не видел, — проворковала она. — Что ни говори, а это было волнительно.

Вивьен криво улыбнулся.

— Что ж, надеюсь, оно того стоило. Добро пожаловать. — Он неловко кивнул Элизе, указывая на пространство, раскинувшееся у нее за спиной. Она обернулась и замерла.

В отличие от ее собственного жилища комната Вивьена была обставлена куда скромнее. Когда-то давно Элиза слышала, что служители Церкви купаются в богатстве, но, похоже, следователей инквизиции это утверждение не касалось. На стене рядом с небольшим деревянным шкафом висело грубоватое старое распятие, у окна стоял письменный стол, на котором скромно соседствовали письменные принадлежности и несколько книг. Стул был выдвинут и повернут чуть боком: похоже, чтобы было удобнее писать что-то при дневном свете. У противоположной стены стояла неширокая, аккуратно заправленная кровать. Элиза отчего-то искренне удивилась тому, в какой обстановке живет Вивьен.

— Знаю, это, конечно, не царские покои, — немного смущенно проговорил он, — но… мне почему-то хотелось показать тебе это место.

Элиза тепло улыбнулась, повернувшись к нему.

— В этом что-то есть, — туманно произнесла она.

— В чем? — нахмурился Вивьен.

— В том, как ты живешь. Я слышала, что служители Церкви купаются в роскоши.

— Не все. — Он, улыбнувшись, качнул головой. — Не стану лгать и говорить, что служители Церкви все проживают в условиях блаженной бедности, но и не каждый из нас увешен золотом и живет во дворцах.

Элиза непонимающе качнула головой.

— Почему ты называешь бедность блаженной?

— Потому что Спаситель провозглашал отречение от богатства. Он говорил: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богачу войти в царствие небесное[18]. — Вивьен заметил, что Элиза непонимающе хмурится, кивнул и пояснил: — Смысл этих слов заключается в том, что человек, наживший немалые богатства, скорее всего, совершил перед этим немало грехов или даже преступлений. Этим самым он оскорбляет Бога, поэтому ему нельзя рассчитывать на воздаяние за праведное поведение после смерти.

Элиза приподняла бровь.

— То есть, в вашей вере считается, что за каждым нажитым состоянием обязательно кроется преступление или какой-то нехороший поступок?

Вивьен хмыкнул.

— А ты много знаешь способов нажить целое состояние честным путем?

— Я — зарабатываю свои деньги честно, — вздернув подбородок, заявила Элиза.

— Я знаю. И я тоже. Но мы с тобой и не купаемся в золоте.

— То есть, если следовать вашему учению, я — могла бы войти в царствие небесное?

Вивьен улыбнулся.

— Это не единственный фактор, который требуется для обретения вечной жизни в раю, — покачал головой он. Элиза помрачнела, и Вивьен коснулся ее плеча. — Мы можем не обсуждать это. Я знаю, что ты не разделяешь многих взглядов христианской веры. Скажи я это при свидетелях, меня бы самого арестовали, но я… уважаю твои верования ничуть не меньше, чем свои.

— Сейчас даже я понимаю, насколько сильно ты рискуешь, занимая свою должность при таких взглядах, — качнула головой Элиза и прильнула к нему, уткнувшись лицом ему в плечо. — Пообещай мне, что будешь осторожен, Вивьен, пожалуйста. Я… не знаю, смогу ли пережить, если с тобой что-то случится.

Вивьен коснулся ее щеки и нашел ее взгляд.

— Я тебя люблю, — вдруг сказал он. Глаза его тут же округлились от удивления и страха. Он и сам не ожидал, что произнесет это вслух и что эти слова покажутся ему такими громкими. Казалось, они эхом разлетелись по комнате, и после них на все окружающее пространство упала звенящая тишина.

Элиза смотрела на него невыносимо пронзительным взглядом, и глаза ее блестели, словно она могла вот-вот заплакать.

«Не стоило этого говорить. Зачем ты это сказал?!» — мгновенно осудил себя Вивьен.

— И я люблю тебя, — тихо произнесла Элиза, потянувшись к нему и поцеловав его. Когда она отстранилась, Вивьен улыбнулся, приблизился к ней снова и развязал пояс ее маскировочной сутаны, после чего настойчиво потянул ее вверх.

Элиза не сопротивлялась. Вновь представ перед ним в своем привычном облике, с немного растрепавшимися волосами и зардевшимися щеками, она повторила его действия, после чего оценивающе взглянула на него, остановив взгляд на грубоватом нательном кресте, упавшем поверх рубахи. Элиза, продолжая испытующе смотреть на него, медленно развязала завязки своего платья и опустила руки по швам, ожидая, что он сам снимет с нее одежду. Он не стал медлить и исполнил ее желание, после чего позволил ей стянуть с него рубаху. Чуть подрагивая от холода, Элиза сделала к нему шаг и осторожно коснулась грубого шрама на правом боку.

— Ты так и не пообещал, — прошептала она, поднимая на него глаза, — что будешь осторожен. Понимаю, глупо, когда инквизитора об этом просит какая-то лесная ведьма, но…

— Ты не какая-то, — строго перебил он, перехватив ее руку и пробежавшись по ней пальцами от запястья до плеча. — Ты моя.

По всему телу Элизы прошла горячая волна. Она подалась вперед и обвила руками шею Вивьена. Он схватил ее на руки, она обхватила бедрами его талию и начала целовать его со всей жадной страстью, на которую была способна. Она ожидала, что Вивьен понесет ее на кровать, но в следующий миг ощутила под собой прохладную поверхность деревянного стола.

Листы бумаги и чернильница полетели на пол, и лишь книги, лежавшие на самом дальнем краю, остались нетронутыми.

Она впивалась ногтями в его руки и обжигала его своим частым жарким дыханием во время поцелуев. Он касался губами ее лба, шеи, плеч, щек…

Когда из груди ее вот-вот должен был прорваться громкий стон, полный наслаждения, он коснулся рукой ее губ и, едва сдерживая улыбку, прошептал:

— Тсссс.

От осознания, что их могут заметить, и что нужно вести себя тише, Элизой отчего-то овладело еще более сильное возбуждение, и она потянулась наверх, яростно — почти хищно — поцеловав его, лишь частично подавив рвущийся наружу стон.

«Ты моя», — продолжало звучать в ее памяти.

«А ты мой», — думала она. — «Только мой. Навсегда».

* * *

Над Руаном едва забрезжили предрассветные сумерки, когда Вивьен и Элиза, облаченные в инквизиторские сутаны, как можно тише выскользнули из комнаты Вивьена, миновали трапезный зал и направились в сторону лесной тропы. Отдалившись от постоялого двора и начав двигаться по еще пустынным улицам, они, наконец, пошли медленнее. Элиза все еще не спешила выдавать себя просящимся наружу смехом, однако то и дело игриво оглядывалась на Вивьена, запоминая каждую перемену на его сосредоточенном лице, каждый блик в напряженном взгляде, изучающем все вокруг на предмет возможной опасности разоблачения.

Элиза чувствовала, как дыхание ее замирает на несколько мгновений, а сердце приятно щемит от одной единственной мысли: «я люблю его. Люблю по-настоящему. Я ведь никогда не думала, что когда-нибудь еще смогу это почувствовать».

На этот раз воспоминания о минувших темных днях, после которых Элизе с трудом удалось воскресить в себе желание жить, не вызвало в ней такой сильной боли. Она смотрела на то, что было у нее здесь и сейчас, и чувствовала себя счастливой. Разумеется, она не питала излишних надежд на то, что когда-нибудь они с Вивьеном будут открыто показываться на людях в компании друг друга, что их связь перестанут считать преступлением и святотатством и что когда-нибудь они сочетаются браком и заведут детей. То чувство, которое связывало их с Вивьеном, всегда будет под запретом, она знала это безошибочно, но разве могло это помешать любить? Ей не впервой было любить человека, который по своему положению не был ей ровней, с этим ощущением неравенства она уже научилась справляться. И на этот раз дело ведь было не в кровном наследии ее возлюбленного — Вивьен, как и она, не отличался знатным происхождением, он родился в деревне, и у него не было за плечами земель и состояния, обязывавших его вступить в выгодный брак и соблюдать формальности, сковывающие знатных особ. Дело было в том, какой структуре он — если можно так выразиться — отдал самого себя. При этом Элиза осознавала, что душой Вивьен остался свободен от многих догматов, провозглашенных Церковью, но он служил ей и пользовался привилегиями, которые она даровала ему. Элиза понимала, что не может требовать от Вивьена оставить должность, отречься от Церкви и бежать с нею, чтобы выстроить личное счастье — инквизиция не простила бы такого предательства, она нашла бы беглецов и жестоко расправилась с ними, в какой бы уголок земли они ни подались. Элиза страшилась этого и не хотела позволять событиям развиться таким образом. Она вдруг поняла, что готова с несвойственным для нее спокойствием смириться с тем положением, в которое их с Вивьеном ставили обстоятельства его службы. Она была готова на то, чтобы их любовь оставалась тайной, которая принадлежала бы лишь им двоим.

«А что насчет брака?» — спрашивала она себя. Не раз она встречалась с женщинами, которые называли вступление в брак — особенно в выгодный брак — своей заветной целью. Они выходили замуж за нелюбимых людей, отдавали им всю свою жизнь, потом убегали от них к любовникам, от которых могли забеременеть, и позже либо выдавали незаконных детей за законных, либо и обращались к Элизе за настойкой, которая помогла бы выжечь плод из чрева. Каждая из женщин, приходивших с этой тайной просьбой, искренне сокрушалась во грехе и была глубоко несчастна. Элиза пыталась понять этих женщин, насколько могла, и частично ей даже это удавалось. Она понимала, какими мотивами они руководствуются, но совсем не понимала, зачем. Да, она прекрасно знала, что большинству женщин не близок тот образ отшельницы и одиночки, который вела она сама. Немногие, надо думать, решились бы на подобный образ жизни, их слишком крепко держали те условности, которым следовали их матери, бабушки, прабабушки и более далекие предки. И все же выбор был. Элиза даже знала, что некоторые женщины делали его в пользу свободы и сбегали из своих домов, обосновываясь в дремучих лесах и прослывая ведьмами-отшельницами. Возможно, такой образ жизни мог навлечь больше опасности, с большей вероятностью привлечь внимание инквизиции, однако… разве простой крестьянке было нечего опасаться? Любой односельчанин мог запросто донести на ни в чем не повинную женщину инквизиции, фальсифицировать доказательства ее ведовства или ереси и заточить ее в казематы Священного Трибунала. Стало быть, в бытности простой крестьянки опасности было не меньше. А если так — стоила ли та стабильность, к которой так тянутся эти женщины, подобных лишений?