Только мы

Он встал и прошелся по кабинету. Домой возвращаться смысла не было, его там никто не ждал — жена ушла еще в девяносто восьмом, сразу после кризиса, когда Новицкий разом лишился всех своих невеликих сбережений, сказав, что ей надоело жить с неудачником. С тех пор он отдавал все свои время и силы службе, она стала для него жизнью. Потому, наверное, и достиг чего-то, хотя теперь все эти достижения казались попросту жалкими. Вспомнив наполненные детской радостью глаза безногого майора, в последний раз смотревшего на него перед тем, как уйти в стену, полковник светло улыбнулся. Счастья тебе, дружище, где бы ты сейчас ни был!

— Вы хотели поговорить? — внезапно раздался за спиной чей-то смутно знакомый голос.

Новицкий, зная, что кабинете никого не должно быть, резко обернулся, хватаясь за кобуру, но тут же отдернул руку — перед ним стоял Михаил Лазарев. Он выглядел взъерошенным и усталым, но довольным, словно только что сбросил с плеч какую-то тяжесть.

— Хотел... — глухо выдавил полковник. — Хотя теперь уже не знаю, есть ли смысл...

— Есть, — возразил гляциолог. — Вот теперь как раз есть. А раньше не было.

— Почему?

— Вы бы просто не поняли, не захотели задуматься над моими словами.

— Наверное, вы правы, — вынужденно признал Новицкий, садясь. — Не хотите выпить?

— Не откажусь, — едва заметно улыбнулся Лазарев.

Полковник достал из тумбы стола початую бутылку коньяка и наполнил два граненых стакана. Пододвинул один гостю и отхлебнул глоток из второго. Тот последовал его примеру, а затем задумчиво посмотрел Новицкому, казалось, в самую душу.

— Я хотел бы понять, кто вы, — наконец нарушил молчание полковник. — Крысы, бегущие с корабля? Предатели? Или что-то другое?

— Вы сами выбросили нас на обочину жизни, так чего же вы от нас хотите? — насмешливо бросил гляциолог. — У нас не осталось другого выхода, кроме как уйти. Помните слова Патриарха?

— А вы откуда о них знаете?! — насторожился Новицкий.

— Так ли уж это важно, откуда? — отмахнулся Лазарев. — Знаю, поверьте. Так вот, раньше мы были востребованы, я имею в виду имперское и советское время, тогда у нас был хотя бы какой-то шанс что-то сделать в жизни — не для себя, как вы понимаете. А затем... — он поморщился. — Да что мне вам рассказывать, а то вы не знаете о том, что стало. У мира был шанс, и этот шанс звался Россией, но мы его бездарно упустили, позволив навязать себе изначально чуждый нам звериный эгоизм, когда каждый только за себя. В лучшем случае, за свою семью, но это уже неважно. Так почему те, кто не захотел становиться бездушным, должны отвечать за тех, кто поддался соблазну? Творец дал людям право выбора, но и ответственность за свой выбор тоже. Почему вы считаете, что отвечать за свои преступления должен не преступник, а кто-то другой?

— Я так не считаю! — возмутился полковник. — Но объясните мне, почему кое-кто все же находил себя? Шел в армию, в искусство или куда еще! Почему же большинство подалось в неформалы, которые не приносили обществу никакой пользы?!

— А потому, что нам слишком противно постоянно сталкиваться с дерьмом, с миром, где все покупается и продается! — жестко отрезал гляциолог. — Мы пытались донести до людей хоть что-то, но нас никто не слушал! Нас объявляли сумасшедшими или просто игнорировали, продолжая рвать и хапать любой ценой. Неужели же никому не приходило в голову, что в могилу с собой ничего из нахапанного не унесешь?! И Богу не предъявишь счет в банке!

Его слова больно ударили Новицкого, он сам все это понимал, но сжимал зубы и терпел, искренне считая, что служит Родине, что это его долг, а кто там у власти — неважно. Возможно потому, что в верхах знали о его обостренном чувстве долга, ему и доверили фактически руководство страной во время этого страшного кризиса. Но полковник видел, что творится вокруг, вот только ничего не мог противопоставить этому. На его памяти тех, кто пытался бороться с системой, просто давили, походя давили. Вот он и старался сделать на своем месте хоть что-нибудь. И делал!

— Хорошо, пусть так... — глухо сказал Новицкий. — Но неужели в нашем мире ничего хорошего нет? Ведь неправда же! Сколько прекрасного создано! Какие книги и какая музыка написаны! Какие люди жили! И что, все напрасно?..

— Главное ведь не созданное, а человеческие души, — грустно ответил гляциолог. — А они сейчас превратились в такое...

Он поежился и добавил:

— Смотрите, как выглядит ноосфера Земли!

Перед внутренним взором Новицкого появился вращающийся туманный шар, на котором смутно виднелись очертания материков. А затем этот шар затянуло что-то настолько омерзительное, что для описания не нашлось бы слов ни в одном из языков мира. Это нечто проникало всюду, везде протягивало свои щупальца, от одного вида которых полковника передергивало. Земля начала судорожно биться, но нечто не отпускало ее, все плотнее сжимая в своих жутких объятиях. И наконец несчастный мир не выдержал и закричал от боли, этот пронзительный неслышный крик так шарахнул по нервам, что Новицкий сам едва не вскрикнул, сдержавшись только крайним напряжением воли.

— Что это было?! — ошалело прохрипел он.

— Это так Земля кричит в последние годы! — движением руки Лазарев погасил изображение и снова отпил коньяка. — Глотните тоже, вам сейчас нужно.

Полковник послушно опустошил стакан, не почувствовав вкуса, а затем требовательно уставился на гляциолога.

— Думаете, никто не услышал этот крик? — глухо спросил тот. — Думаете, Земля одинока? Ни в коем случае! Она связана с другими мирами, и они тоже ощущают весь этот ужас...

Он укоризненно покачал головой и продолжил:

— Но нам попытались помочь, дали еще один, на сей раз — последний шанс. И это — ясноглазые дети. А что мы сделали? Вам напомнить случившееся в Саудовской Аравии? Или ваши же попытки собрать всех ясноглазых в специнтернатах?

— Не надо мне этого напоминать... — перекосило Новицкого. — И что теперь?.. Все кончено?

— Думаю, этот мир мог ждать огненный шторм, — как-то странно посмотрел на него Лазарев. — Одновременно возникли бы тысячи вулканов, и планета очистила бы себя от причиняющих ей боль. Именно это мы пытаемся предотвратить, — в его голосе появилась укоризна. — А вы за нами охоту устроили...

— Так неужели нельзя было объяснить?!! — взорвался полковник. — Мы бы помогли всем, чем только можно, а не мешали! Мы же думали, что вы срываете печати Апокалипсиса! И готовы были на все, чтобы этого не допустить!

— А вы нас послушали бы? — скептически посмотрел на него гляциолог. — Вы поверили бы мне? Молчите? Вот-вот...

— Не поверил бы... — опустил голову Новицкий. — Но хотя бы попытался проверить.

— Каким образом? — поставил его в тупик этим вопросом Лазарев. — Ведь мои слова рушат саму основу, на которой стоит цивилизация потребления. Поймите, она тупиковая, у нее нет будущего! Впрочем, бывает, что такая псевдоцивилизация выбирается из колыбели, но ничем хорошим это никогда не кончалось. Дело в том, что социум или становится не конкурентным, или гибнет — третьего не дано. Тысячи пророков разных религий и народов пытались донести до людей казалось бы простую истину — не делай другому того, чего не хочешь получить сам! Неужели это так сложно? Но люди продолжали идти по головам друг друга, чтобы безнаказанно хапать. И вот вам результат!

— Каков же итог?.. — с трудом заставил себя казаться спокойным полковник.

— Пока трудно сказать, — пожал плечами гляциолог. — Есть несколько вариантов. Мы потому так и спешим инициировать всех, кто способен уйти, что не уверены успеем ли. А если не успеем и не сможем сорвать печати — да, мы именно срываем печати, только не с целью уничтожить мир, а с целью дать ему хоть какой-то шанс — то может сработать худший вариант.

— А если сумеете? Что тогда?

— Земля будет жить. И люди будут. Да — другие! Но будут. "Ценности" мира, где пожирают друг друга, постепенно уйдут навсегда.

— А если люди не пожелают отказываться от своих ценностей? — подался вперед Новицкий.

— Их никто не станет заставлять это делать, — иронично посмотрел на него Лазарев. — Им просто некому будет эти "ценности" передать.

— Что вы имеете в виду?.. — побелел полковник.

— Сами подумайте, — с грустью ответил Лазарев. — Попробуйте понять, что "ценности" хищников не нужны ТАМ.

— А где это — ТАМ? — жадно спросил полковник. — Где?! Куда вы, черт возьми, уходите?! Что ТАМ такое?!

— Простите, но вам это знать пока рано, — вздохнул гляциолог. — Дело в том, что до многих вещей каждый должен доходить сам. И кстати...

Он светло улыбнулся, помолчал и едва слышно добавил:

— Тот, кто сумеет понять, снова разжигает в своей душе ту незримую искру, что дал нам Он, и оживает. И тогда перед ним открываются все пути...

— Вам легко говорить! — с отчаянием выдохнул Новицкий. — А что делать человеку, которого с раннего детства убеждали, что именно так — правильно! Что иначе поступать нельзя! В чем он виноват?!

— В том, что не захотел думать самостоятельно! — отрезал Лазарев. — Вспомните старую песню: "Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу. Дьяволу служить или пророку — каждый выбирает по себе!" И это именно так. Один не принимает мир зла — и уходит в неформалы, монастырь или еще куда. Другой принимает и пытается в этой системе достигнуть своих целей, не понимая, что с каждым нечистым поступком его искорка становится тусклее, а затем и вовсе гаснет...

— Не могу с этим согласиться, — закусил губу полковник. — Я встречал парней, которым требовался лишь толчок, и они сами становились лучше. А если все уйдут, то некому будет дать этот толчок! Понимаете, некому!

— Нас слишком мало осталось... — горько усмехнулся гляциолог. — Мы и так делаем все, что можем. Но изменить тех, кто не хочет меняться, нам не по силам. Пусть сами отвечают за себя. Мы криком кричали, пытаясь докричаться до них — и что? Сами видите. А поэтому мы уходим, дав всем, кто может уйти, шанс последовать за нами. И учтите, любой из оставшихся способен пробудить свою искру, если по-настоящему пожелает этого.

— А вы походите по улицам, посмотрите с какой тоской обычные люди смотрят сейчас друг на друга, — посоветовал Новицкий. — Они ничего не понимают, но где-то в глубине души чувствуют, что что-то очень важное уходит из мира. И им больно. Понимаете?

— Понимаю, — кивнул Лазарев. — Но кто им мешает измениться? Никто, кроме них самих. Мы сейчас стараемся дать им шанс хотя бы дожить свою жизнь, как они привыкли. А если кто-то изменится — добро пожаловать! Мы с радостью примем его. Ни один из живых не может жить в мире мертвых! Это просто невозможно — либо он умрет сам в конце концов, либо уйдет. И мертвым не место в мире живых.

— Мне трудно судить, — обреченно выдавил полковник, от всего сказанного у него разболелась голова. — Но я все равно не согласен с тем, что наш мир — это мир мертвых. Я знаю многих настоящих, живых!

— А многих ли по сравнению с основной массой? — грустно посмотрел на него гляциолог.

Новицкий потерянно промолчал. А затем вспомнил, о чем еще хотел спросить.

— Скажите, а почему неформалы уходят не все? И музыканты? Кое-кто ведь остается.

— А кто именно остается, вы не задумывались?

— Задумывался, — признался полковник. — И даже допрашивал некоторых оставшихся. У меня возникло ощущение, что эти люди... з-э-э... как вам сказать?..

— А ничего не надо говорить, и так все ясно, — усмехнулся Лазарев. — Но все же озвучу, чтобы не было недомолвок. Оставшиеся — это люди с мелкой душонкой, способные на подлость ради выгоды или вообще ради любви к "искусству". Среди нас такие тоже попадаются, к сожалению. Понимаете, тот, кто не придает значения чужой боли, никогда не сможет уйти. Причем, хочу уточнить — именно уйти. Никто и никого не уводит, мы просто дали тем, кто способен увидеть нечто большее, чем остальные, шанс. Это как бы... — он ненадолго замялся. — Это как бы некий фильтр, не пропускающий сквозь себя равнодушных, эгоистов и прочих.

— Но сколько я знал хороших людей, помогающих друг другу, но далеких от ваших заскоков, — во взгляде Новицкого сквозило недоверие. — Самых обычных людей, часто необразованных, но при этом — добрых. Так что не сходится, извините.

— Попробую объяснить. Дело в том, что люди, живущие только реалиями окружающего их мира и не способные заглянуть за грань, пусть они даже добрые, все равно ограничены. И они просто не смогут уйти, ведь по их мнению окружающее — единственная реальность. Все остальное для них просто не существует. А чтобы заглянуть, нужно всего лишь понять ту истину, о которой я вам говорил, которую пытались донести до людей еще пророки и мессии, не говоря уже о нас. Правда, понять необходимо не умом, а сердцем, душой.

— Хорошо, пусть так, — набычился полковник. — Но ведь они никого не предавали, никому не делали зла. Они просто честно жили.

— А этого уже недостаточно. — Взгляд Лазарева полыхнул золотым светом. — Раньше хватало, сейчас нет. Пришло время того, что кое-кто называет Переходом. Человечество или поднимется на иной уровень, или уйдет в небытие. Сколько многие из уже ушедших пытались объяснить людям, что у них не осталось времени просто жить! Сколько на эту тему написано книг, песен, даже снято фильмов. Мало кто прислушался. Что ж, это их выбор. У них есть на этот выбор право. Так почему же они не хотят отвечать за свой выбор?! Мы за свой отвечаем! Или еще ответим.

— Значит, плохо пытались донести! — отрезал Новицкий.

— А может, вы просто не слушали? — склонил голову набок гляциолог. — Ведь у вас было столько более важных сиюминутных забот! Знаете, мне эта ситуация напоминает вот какую. Представьте, что вы знаете о скором нападении врага, пытаетесь предупредить, криком кричите, но вас никто не слушает, люди заняты своим хозяйством, огородиками и никто не хочет верить, что все это может измениться. И вот враг приходит. После этого те же, кто не желал вас услышать, обвиняют вас в том, что вы не объяснили им, не заставили их принять меры для обороны. Вам это ничего не напоминает?

— Напоминает... — сквозь зубы признал полковник. — Может, и так, — он яростно потер седые виски. — Но что же делать?!. Мне, например?! Я присягу давал защищать, а защитить не могу...

— Только вы сами сможете решить, что должны делать, — негромко ответил Лазарев. — Мы же делаем все, что можем, даже куда больше, чем можем. Скажи мне кто-нибудь месяц назад, как повернется моя судьба, я бы только пальцем у виска покрутил. А вот пришлось брать на себя страшную ответственность, тащить на себе неподъемное дело. И буду тащить, пока жив. То же и вам предстоит.

— Предстоит... — резко насторожился Новицкий. — Что вы имеете в виду?..

Гляциолог не ответил, улыбнулся, почему-то пристально посмотрел полковнику прямо в глаза, немного помолчал и произнес: