Пастырь добрый (Главы 1-16)

— Говорят, они вышли здесь, — продолжил Бруно, когда распахнутая пасть восточных ворот осталась за спиною.

— Логично, — пожал плечами Ланц, с интересом разглядывая узкие и в сравнении с кельнскими словно какие-то застиранные, точно грязный фартук, улицы. — Если б я сочинял такую историю, я бы также упомянул именно восточные ворота — от них всего ближе к реке.

— Равно как и, будь ты Крысоловом, — возразил Курт, — ты вправду вышел бы через них же по той же причине.

— Я ничего не утверждаю, — примирительно откликнулся сослуживец. — Если тебя это ободрит, я лично более склоняюсь к твоей версии, хоть и звучит она столь сумасбродно и несуразно.

— Я вполне отдаю себе отчет, Дитрих, что именно правдивость этого предания мы и должны проверить; я не отношусь к тем, кто цепляется за свою версию любой ценою до конца и видит в ее крушении свой Конец Света. Я вполне готов узнать, что неправ. Хотя, — докончил Курт мрачно, — об одном я точно пожалею: о том, что понапрасну растратил время, деньги и силы Друденхауса на ложный след.

— Вот и займитесь проверкой поскорее, дабы не терять времени, — нарочито дружелюбно улыбнулся Ланц. — Первым делом в нашем положении мы поступаем как?.. Верно, говорим с местными. Так, Хоффмайер?

— А что сразу Хоффмайер? — насупился тот; Ланц улыбнулся еще шире.

— А абориген нынче ты. По какой-то, мне неясной, таинственной причине никем не было упомянуто о том факте, что — парень, ведь это твой город, и здесь твой дом. Он ведь не сгорел и за пределы стен не убежал, и семейство свое перед уходом из дому ты не порешил; я прав?.. Вот и следует пойти к местным, перед которыми не придется подолгу объясняться и которые уже известны; тем более, насколько я понял, это те самые местные, от коих сия легенда и была услышана тобою впервые. Куда как хорошие свидетели.

— А ведь... — начал Курт, и подопечный резко дернул поводья, остановившись.

— Нет, — решительно заявил он, упрямо мотнув головой. — Туда я ни ногой.

— Да брось ты это, — вкрадчиво произнес Ланц. — Побывать в родном городе и не навестить родню — ну, это верх непочтения. Не будь ребенком, Хоффмайер. Помимо вполне полагающегося к случаю желания посетить родные стены...

— Нет у меня такого желания.

— Быть того не может, — оборвал его Курт убежденно. — Дитрих ведь прав — для чего разносить слухи по всему городу, бегая в поисках тех, кому легенда эта известна, если вот они, люди, знающие то, что нам необходимо? Ну, а к прочему, не верю, что за все эти годы у тебя ни разу не возникало желания заглянуть домой хоть бы и на минуту...

— И что я там скажу? — почти просительно возразил Бруно. — "Привет, папа, я шесть лет назад ушел из дому, а вот теперь явился — хочу поболтать о Крысолове"; да в лучшем случае я обрету в ответ нечто нецензурное. Кроме того, я понятия не имею, что именно я должен узнать.

— Вот для того с тобою и пойдет Гессе — дабы направить разговор в нужную сторону и задать те вопросы, что нас интересуют, если вдруг ты начнешь спрашивать не о том. А ты повидаешь семью; в самом деле — шесть лет носа не казал, это уж неприлично попросту.

— Не особенно-то я был хозяином своему носу, — тихо буркнул помощник. — И по сю пору не хозяин.

— Ну, а коли так, — оборвал его Курт, — то считай это приказом. Бруно Хоффмайер, ты обязан предоставить следствию известных тебе свидетелей. Это — понятно?

— Пошел ты, — отозвался подопечный тихо, и он удовлетворенно кивнул:

— Стало быть, понятно... Дитрих, а ты в это время где будешь, дозволь узнать?

— Ну, — укоризненно протянул Ланц, — уж не намерен же ты притащить в его лачугу и меня тоже? Это уж в самом деле будет нечто непотребное... Я пока найду какой-нибудь трактирчик, где смогу примостить мои старые кости на скамеечку, и заморю червячка.

— Мы замучили этого самого червя два часа назад.

— Сухой сыр вприкуску с черствым хлебом?

— Я полагал, Густав остался в Кельне, — с усмешкой заметил Курт. — Надо будет, как возвратимся, испытать его на способность переселяться в чужое тело.

— Господа из Друденхауса, — все так же тихо заметил Бруно, — вообще отличаются наклонностью к тому, что добродетелями инквизитора как-то язык не поворачивается назвать...

— Попоститься в свое удовольствие — это славно, — перебил Ланц. — Однако ж вот что я тебе расскажу, Хоффмайер. Жил один монах — строгий в подвигах и вообще образец для подражания; однажды задумал этот монах отучиться от пищи вовсе, дабы требования грешного тела не были помехой возвышению духа. Отучался он долго и даже почти успешно, и даже почти уж было отвык, и отвык бы совершенно — если б только не помер. Наверняка в самом возвышенном состоянии духа... Довольно препирательств, малышня. Мой организм требует насыщения, а ваша молодая натура обязана жаждать действия; вот и действуйте, — подытожил Ланц, разворачивая коня, и, не дав никому возразить, устремился по улице, напоследок бросив с явной издевкой в голосе: — Успехов.

— Чтоб ты подавился, — чуть слышно пробормотал Бруно ему вслед, и Курт, перегнувшись с седла, залепил ему подзатыльник.

— Полегче, — пояснил он в ответ на возмущенный взгляд. — И давай-ка к делу; если говорить без шуток, время и впрямь уходит — только подумай, что произошло в Кельне за сутки нашего отсутствия.

— Повешение мясника, — отозвался Бруно без промедления. — Или четвертование? за такие-то дела...

— Для начала Густав подкоротит ему язык — дабы в последний момент не надумал крикнуть что-нибудь ненужное с помоста; Господи, Бруно, ты и здесь начнешь возмущаться? Даже когда человек виновен...

— ... в тупости, — докончил подопечный, и Курт покривился:

— А не надо нарушать закон. Надо честно исполнять свои обязанности, тогда не доведется внезапно узнать, что ты виновен в убийствах, пусть и соучастием по недоумствию. А теперь — брось мне зубы заговаривать; где твоя берлога?.. Ты учти, — предупредил он, не услышав ответа, — я ведь сейчас буду спрашивать дорогу у прохожих; городок это, я смотрю, крохотный, убежден, что все всех знают, и рано или поздно...

— Налево, — буркнул подопечный, не дожидаясь окончания, и тронулся с места первым. — Только и ты учти, — продолжил он спустя минуту, — что сейчас мы можем никого не застать; утро, и все, кому не дают жалованья за вытягивание жил, на работе.

— Уж те, кому дают, на службе круглосуточно, тебе ли не знать, — заметил Курт с улыбкой. — Но мне не за это платят, хочу уточнить.

— Хорошо; за жалованье ты тянешь нервы. А жилы — бесплатно, по зову души.

— А еще люблю перечитать на досуге "Молот..." в старой редакции, — добавил Курт благодушно, понимая, что подопечный опасается навязанного ему визита и того, что может увидеть и услышать в давно покинутом им родном семействе, а посему злится на него и весь мир вокруг в его лице. — Очередной приступ желчности? Переход в острую фазу хронического человеколюбия? Или где-то здесь неподалеку монастырь, который ты себе уже присмотрел?

— Направо, — коротко отозвался Бруно, сворачивая, и разговор затих — по улочке, в чью узкую кишку с трудом втиснулись курьерские, можно было двигаться лишь гуськом, подбирая ноги, чтобы не задевать редких прохожих, косящихся на двух чужаков на явно недешевых конях и при оружии.

Бруно остановился спустя четыре поворота перед дверью приземистого, точно деревенский, домика, глядя на старую, темную, забрызганную грязью у порожка створку, словно за нею его ожидала свора адских псов, готовых порвать в клочья тело и унести душу в преисподнюю. Прождав с полминуты, Курт демонстративно вздохнул, спрыгнув наземь, и, наскоро прикрутив поводья к подпирающему дождевой скат столбику, решительно шагнул к двери; подопечный тут же рванулся, поспешно соскочив с седла, и протиснулся вперед.

— Не лезь, — осадил Бруно резко, отпихнув его локтем в сторону, и, взявшись ладонью за деревянную потертую ручку, снова надолго замер, не решаясь открыть.

— Bums! — тихо цыкнул Курт, склонившись к самому уху; подопечный дернулся, подпрыгнув, и от толчка его руки дверь приоткрылась. — Гляди-ка, незаперто, — буднично заметил он, подтолкнув помощника в спину, и тот, распахнув створку лбом, почти вбежал внутрь. — Преимущество маленьких городков. Нараспашку двери и души. Как это умиляет...

— Всё, как у всех, — тихо возразил Бруно, оставшись стоять в шаге от порога, мельком наделив своего мучителя недобрым взглядом. — Попросту кто-то есть дома.

— Правда? — уточнил Курт нарочито обрадованно и тщательно огляделся, отмечая и скрупулезно скрываемую бедность жилища, и отсутствие первейшего признака достатка — лишней мебели. — И где же этот кто-то, интересно... Добрый день, хозяева! — повысил голос Курт, и подопечный рывком обернулся к нему, глядя теперь уже почти свирепо. — Что? Не намеревался же ты стоять тут до вечера?

— Кто здесь...

Вопрос оборвался на полуслове, и он обернулся, рассматривая хозяйку жилища — длинную и тощую, словно высушенная рыбешка, с такими же напуганными глазами, и особенного сходства между этой воблой и Бруно заметно не было. Судя по лицу подопечного, видом сего продукта рыболовства он был удивлен не меньше, и теперь растерянно подбирал слова, чтобы объяснить свое вторжение; та, однако, не стала дожидаться истолкования происходящего и, попятившись, сдавленно крикнула в пространство:

— Барбара!

— Что-то не по плану? — уточнил Курт, и тот зло шикнул, не разжимая губ:

— Да всё.

Выглянувшая на зов женщина, также имевшая со стоявшим рядом человеком мало общего, оказалась полной противоположностью первой — пухлой, низкорослой и более похожей на бритую полевую мышь, лишь только с человеческим лицом, довольно миловидным, но недовольно омраченным.

— Вам кто позволил... — начала она, так же замерев на недоговоренных словах, и вдруг, оглушительно взвизгнув, бросилась вперед, отпихнув свою ошалевшую товарку с пути. — Бруно!

Курт поморщился, когда визг повторился, отдавшись в голове противным звоном, и отступил на шаг назад, едва не упершись спиною в дверь. Подопечный, похожий на каменного языческого истукана, стоял, пошатываясь под тяжестью повисшего на его шее существа, в явном восторге от нежданной встречи подергивающего в воздухе ногами в стоптанных башмачках.

— Подлец! — всхлипнуло существо, и не думая отлепиться от полузадушенного гостя. — Мерзкий, противный, гадкий мальчишка! Столько лет... Я убить тебя готова!

— Здравствуй, Барбара... — тупо проронил Бруно, и та, спрыгнув на пол, воззрилась на блудного брата со злостью.

— "Здравствуй, Барбара"?! Это все, что тебе пришло в голову сказать?! Шесть лет где-то шатался, и теперь — "здравствуй, Барбара"?!. — злость улетучилась тут же, и она отступила еще на шаг назад, глядя теперь почти с материнской нежностью. — Господи, подрос-то как — прям мужчина... — Барбара внезапно отшатнулась еще дальше, лишь сейчас заметив Курта у двери, окинув быстрым взглядом; он изобразил улыбку, и хозяйка настороженно нахмурилась. — А это кто?

— Долго рассказывать... — пробормотал Бруно невнятно. — Столько всего за это время произошло...

— Да в самом деле? — вновь с прежней строгостью оборвала та и, обернувшись к замершей на месте вобле, замахала руками. — Все в порядке, это мой младший брат, тот самый.

— Тогда я пойду, — попросила та по-прежнему испуганно и, не дождавшись ответа, исчезла за дверью; подопечный нахмурился, кивнув ей вслед:

— Чья?

— Карла.

— Судя по ее счастливому виду, женился он давненько, и у нее было время оценить, какой хороший выбор она сделала.

— Как заговорил, — фыркнула та и отошла в сторону, вновь заулыбавшись и косясь на Курта настороженно. — Что ж я это... На пороге не стойте, зайдите, сядьте; рассказывай скорей, что и как; гляди-ка, при оружии... Ты в бегах, да? К нам приходили как-то солдаты графа... не помню... Говорили, что тебя ищут, а ты...

Барбара осеклась, перехватив взгляд Курта, и поспешно захлопнула рот; он улыбнулся.

— Ничего. Я о нем все знаю, даже, наверное, чего и он о себе не знает.

— А сам ты... — она скользнула взглядом по ремню с оружием и поправилась: — Вы... кто такой?

В глазах подопечного плеснулось нечто, похожее на тихую панику пополам с мольбой; Курт припомнил, сколько сил было положено на то, чтобы вытравить из этого человека не просто нелюбовь — ненависть к Конгрегации под любой подливкой, и запоздало подумал о том, что все его окружение, в коем тот варился со дня своего рождения, наверняка об Инквизиции не лучшего мнения, нежели он сам. Подкинуть Бруно большей подлянки, чем сообщить его семье, на кого он теперь работает (и, кстати, тем запороть дело), было нельзя; однако сказаться простачком не выйдет — кому попало непозволительно расхаживать с двумя кинжалами едва короче боевого меча и с арбалетом на поясе...

— Меня зовут Курт, без "вы", — с прежним дружелюбием отозвался он. — Мы с твоим братом давние приятели, и я тот, благодаря кому никакие солдаты и даже лично графы за ним теперь не придут. Я, чтоб ты не косилась на мой арсенал, дознаватель кельнского магистрата, а Бруно, соответственно, помощник следователя. А ты, полагаю, одна из его сестер, о которых я слышал столько... гм... хорошего.

— Кельн?.. Далековато забрался; так что с тобой случилось, где ты был, почему тебя искали? Мы попытались выспросить, но нам рассказали какую-то глупую историю — дескать, ты бросил университет, женился на какой-то крепостной девчонке, а после и ее тоже бросил и удрал; я не поверила, конечно, но...

— Да... — все еще пребывая в некоторой растерянности, выговорил Бруно, глядя в стол. — Но. Но половина — правда; только ее я не бросал — она умерла. И тогда я действительно сбежал.

— А как же... Нам еще сказали — ты женился, потому что она... — Барбара помялась, изобразив около живота округлость, и нахмурилась: — Ты, значит, при ребенке?

— Да, было, — ответил Бруно с невольной резкостью. — Но у меня нет никого... уже. Если я прояснил для тебя эту часть своей биографии, то лучше об этом более говорить не будем.

— Не ори на меня, мне для этого Карла вот как хватает, — одернула Барбара и тут же смягчилась, вздохнув. — Я вижу — ты изменился; сильно изменился... Мне жаль, правда. Не смей на меня злиться. Пойми сам — ты просто взял и ушел, в какой-то неведомый университет, не зная еще, угодишь ли туда, а после являются вооруженные люди, громыхают железом, едва ли не кандалы наготове держат, и — полнейшая неизвестность; у отца после этого приступ случился...

Она осеклась, глядя на брата исподлобья, с опасением следя за тем, как он мрачнеет, и, наконец, вздохнула в ответ на вопросительный взгляд:

— Да, дня через два... Слушай, ты не виноват, не надо так смотреть; папа уж не мальчик был — ему и без того недолго оставалось. Не это — так другое... Лучше говори о себе. Давай о хорошем; как это ты — вот так? Ушел — голодранец и сопляк, а вернулся вон какой, "помощник следователя"; звучит внушительно.

— Да вот так... сложилось... — промямлил тот, и Курт махнул на него рукой, точно на надоедливую муху: