— Ищем, — серьезно кивнул Савьясов. — К нам присоединились несколько местных бывших офицеров — они сейчас служащие советских органов. Дал им поручения найти кого-нибудь толкового. Правда, успеха мне не гарантировали. Пишущая братия здесь, в основном, евреи. За всех говорить нельзя, но особо связываться с повстанцами они не захотят. Одни — красные, другие — осторожничают. Вспомни того же редактора, что позавчера заходил.

— М-да, такого и вводить в курс дел опасно... Может, железнодорожники толкового учителя русской словестности посоветуют? — Предложил вариант я. Георгию мысль понравилась.

От табака уже тошнило. Хотелось попить чая, но сталкиваться с музицирующим в столовой Федором не было никакого желания. Даже сквозь плотно закрытые двери доносились отзвуки Интернационала и Марсельезы — старший брат разучивал с маленькой Тасечкой новые для нее песни.

— Пойдем, кофе попьем куда-нибудь? Вроде бы еще не закончился он в городе? — Предложил Савьясов. И я с удовольствием согласился.

— Заодно посмотрим на местные достопримечательности. Мне интересно твое мнение по поводу некоторых из них, — многозначительно добавил он.

Была суббота — никаких дел и хлопот в хозчасти не предвиделось. Погода стояла хоть и холодная, но солнечная. Все располагало к прогулке.

Надев шинели и накинув башлыки, мы вскоре вышли из дома. Яркое и низкое февральское солнце слепило глаза, снег хрустел под сапогами. А в душе зарождалось радостное чувство предстоящей весны и надежды. Кто знает, может быть авантюра Савьясова станет началом большого дела и приведет нас к новой жизни? Может быть, именно здесь и сейчас решается будущее всей России? И может быть именно нам предначертано сделать первый шаг к ее спасению?

Странное ощущение — ведь я никогда не мыслил себя спасителем Родины.

...По дороге мы встретили Ольгу.

— Не хочу идти домой, — мрачно сказала она. — Я привыкла считать дядин дом своим. Наверное, это неправильно. Вот мне и урок.

Под впечатлением метаморфозы, произошедшей с двоюродным братом, Ольга впала в легкую депрессию.

— Если бы я не знала его с детских лет!.. — Возмущалась она. — Он был очень отзывчивым и добрым мальчиком. Что на него нашло, зачем связался с этими проходимцами? Словно одержимый стал... Не узнать. Эти лозунги вместо слов, метания в крайности, пренебрежение к родителям, цинизм, наконец...

Мы уговорили ее зайти с нами в небольшую кофейню возле вокзала и теперь блаженствовали, вкушая вкусный горячий кофе. Чашка Ольги стояла нетронутой. Она все еще не могла отойти от потрясения и продолжала жаловаться нам на кузена. Через пять минут я сам был готов пристрелить его.

— У Вас, Ольга Станиславовна, отличный дар убеждения! Я этого Федора знать не знаю, но уже возмущен не меньше Вашего! — Усмехнулся я и многозначительно посмотрел на Савьясова. Тот меня прекрасно понял и в ответ недовольно качнул головой — мол, не может быть и речи.

Она тяжело вздохнула и закусила губу.

— Извините, Владимир Васильевич! Я увлеклась, это правда.

Ее щеки залились густым румянцем, и в этот момент она была необычайно хороша. У меня даже дыхание перехватило. С трудом оторвав от нее взгляд, я тут же почувствовал на себе встревоженное внимание Савьясова. Он волновался напрасно. Даже слепцу было видно, что Ольга неравнодушна к нему. Да и иллюзий я уже не питал. Но возникал вполне резонный вопрос: не ставит ли Савьясов ее под удар?

Наверное, этот вопрос возникал и у самого Георгия. Иначе не пробегали бы тени по его лицу при взгляде на Ольгу. По здравому размышлению, не стоило ему развивать серьезные отношения с дамой до успешного развития восстания. Время нынче непредсказуемое. Вдруг завтра арест? И Ольга могла поплатиться за одни только прогулки в нашем обществе.

— Думаю, нужно пирожные заказать! — Решил я разрядить ситуацию и подозвал официанта.

Пожилой дядечка в белой жилетке, не перебивая, выслушал мой заказ и с мировой скорбью во взоре размеренно ответил:

— Я Вас уверяю — у нас самые лучшие пирожные в городе. Это даже не проверяйте. Наши пирожные и торты хвалил знаменитый кулинар из самой Вены! Но к стыду себя и всех своих предков я вынужден сказать вам 'нет'. При всем моем уважении к новой власти и сыну достопочтенного, совсем уже покойного покойного Марка Каганова, они творят неизвестно что! Позор! Как можно было запретить кофейням и ресторанам выпекать пирожные и торты?! Лучше пусть запретят мне дышать! Ходят слухи, нам скоро запретят есть белый хлеб. И все для того, чтобы у Ленина в Кремле всегда были булочки!

Мы оживились. Знакомые по Москве и Туле большевистские порядки семимильными шагами достигали Сожеля. И месяца не прошло, как наш полк оказался здесь — а уже столько перемен! И все — к худшему.

— Хорошо, чем же Вы посоветуете угостить даму? — Спросил я у официанта. Тот тяжело вздохнул, грустно улыбнулся и в присущем ему духе молвил:

— Я бы сказал, что при отсутствии конфет, пирожных и конфитюра такую красивую даму угощают сладкими словами и комплиментами. Но я Вам этого не скажу. Потому что таки есть немножечко замечательного вишневого пудинга.

Пудинг пришелся весьма кстати. Хватило не только Ольге, но и нам с Савьясовым. Выпив еще по чашке кофе, мы, наконец, направились прогулочным шагом к центру города. И Ольга согласилась составить нам компанию.

Однако не успели мы дойти до середины улицы Замковой, как со спины послышался запыхавшийся голос:

— Товарищ командир роты!

Георгий быстро обернулся и выслушал вытянувшегося во фронт вестового. Как выяснилось, всего через полчаса Савьясова, в числе других командиров подразделений, участвующих в параде, ждал у себя военком города Маршин. Вестовой и не чаял уже его найти, шел извещать следующего по списку, как вдруг случайно увидел. Редкий случай для нашей бригады, чтобы боец командира в лицо знал.

— Вот и прогулялись, — пробурчал Савьясов. Расстроилась и Ольга.

— Интересно, это надолго? — Спросила она.

Георгий пожал плечами и задержал на ней взгляд.

— Не знаю. Большевики — те еще демагоги. Полдня могут лозунгами изводить. А потом еще Интернационал петь заставят. Вот тут, Оленька, я серьезно оплошал. Была у меня сегодня возможность разучить его с Федором Николаевичем, — он посмотрел на меня озорными глазами. — Но я ею недальновидно пренебрег.

Мы посмеялись от души и, свернув возле Глазной лечебницы на улицу Ирининскую, дальнейшие полчаса шли окружными путями в сторону гостиницы 'Савой', где располагалась военная комендатура.

За непринужденной болтовней время пролетело незаметно. И вскоре мы стояли возле главного входа в 'Савой', посматривая на часы. Савьясов до последнего оттягивал свой уход. Короткая улочка, на которую выходила гостиница вторым своим фасадом, буквально кишела комиссарами в кожанках и солдатских шинелях. И дверь в гостиницу не успевала закрываться, принимая все новых и новых посетителей.

— Обратите внимание на молодого человека в сером пальто. Он вместе с дамой, переходит дорогу в нашу сторону, — тихо сказала Ольга. — Его зовут Лев Каганов. Это главный большевик Сожеля — председатель уездного парткома. До войны владел газетным ларьком, а потом по политической статье в ссылку пошел. Я даже помню этот киоск — очень своеобразным он был.

Георгий пристально рассматривал большевика и, кажется, встретился с ним взглядом. Председателю парткома на вид было от двадцати пяти до тридцати лет — примерно мой ровесник. Смуглый брюнет характерной еврейской внешности с горящими черными глазами, он производил впечатление человека жилистого и волевого. Под руку с ним шла эффектная блондинка в зеленом берете. Дама заслуживала особого внимания — уверенная, умная, целеустремленная.

— Всё! — Тяжело вздохнул Савьясов, посмотрев на часы. — Нужно идти. Не нравится мне это скопление 'краснокожих'. Как бы действительно собрание не затянулось...

Договорившись о встрече через два часа возле усыпальницы в парке, он виновато улыбнулся Ольге и исчез за входными дверями.

Не говоря ни слова, мы с Ольгой побрели по улице Мясницкой мимо 'Савоя'. Здание для Сожеля, конечно, было монументальным и роскошным. Неудивительно, что большевики выбрали его своей главной резиденцией.

Правое крыло бывшей гостиницы оканчивалось огромным кинематографом — на восемьсот мест, как подчеркнула мне с гордостью Ольга. '1-е Советское Кино', — гласила красная растяжка над входом. Под растяжкой висела свежая афиша: 'Памяти Веры Холодной! Картина 'Жизнь за жизнь'. И подпись мелкими буквами: '17 февраля трагически погибла от рук империалистических деникинцев великая звезда кинематографа Вера Холодная'.

Ольга побледнела.

— Не могу поверить... Глупость какая-то. Зачем ее убивать?

Крутившийся рядом в одном костюме-тройке еврейский старичок интеллигентного вида, услышав ее слова, тихо произнес, не глядя на нас:

— Ви не поверите, как ви правы! Деникин — страшный человек, но он таки вовсе не причем! От 'испанки' умерла. В Одессе.

Расправив нижний угол полотнища, он критически осмотрел афишу и быстро вошел в двери кинематографа.

Я посмотрел на часы. Сеанс начинался ровно через пять минут и фильм шел около часа.

— Пойдем, посмотрим? В тепле посидим... — предложил я Ольге. И она согласилась.

Картина была не новой. Ольга, в отличие от меня, ее уже видела. Но все равно увлеклась и периодически комментировала происходящее на экране, чуть приближаясь к моему уху и вызывая тем самым приступы сердцебиения. Тапер довольно мастерски играл вариации на мелодии песен Вертинского, хорошо подчеркивая перипетии сюжета. Однако мне картина не нравилась — очередная история про красавца-искусителя, сломавшего жизнь двум сестрам, одну из которых играла Холодная.

И все же дело было не в этом. Чувствовал я себя отвратительно и ни о чем не мог думать. Точнее, думал только об одном: как пережить этот час рядом с Ольгой? Вот уж действительно вопрос! Отчего я никак не мог совладать со своим сердцебиением? Почему так тяжело становилось дышать, когда она доверительно шептала что-то о фильме? Ведь, казалось бы, всё для себя решил! И нет никаких причин для сердечных порывов!.. А тут еще музыка рвала душу... Едва дождавшись окончания фильма, я потянул Олю к выходу и, оказавшись на улице, тут же закурил.

Мы прогуливались в парке по дорожке с красивой панорамой на замерзшую реку.

— Почему Вы не уехали с мужем в Америку? — Решился я спросить Ольгу через некоторое время.

По выражению ее лица мне показалось, что она испугалась вопроса. Но неожиданно ответила с предельной откровенностью:

— А меня никто и не звал с собой. Мы давно... В общем, поженились летом пятнадцатого года, а уже осенью оставались супругами только формально. Сейчас я вообще не нахожу ответа на вопрос, как могла влюбиться в него? Или — почему он обратил на меня внимание? Дворянство мое осталось не подтвержденным, в отличие от шляхецкого рода Яна. С этой точки зрения никаких преимуществ для него наша партия не имела. Чувство землячества возобладало? Не знаю. Мы ведь в Петербурге встретились — я в университете училась, а Ян там служил. Впрочем, как служил?.. Знаете, такой придворный фанфарон: ни дня не воевал, а целый ротмистр... Из кавалергардов Александры Федоровны. Им бы девиз — 'Не быть, а казаться'. В общем, внешний эффект и пыль в глаза по любому поводу. Вот, кстати, дядя был изначально против моего замужества. И теперь я понимаю почему.

Представить Ольгу женой придворного было действительно нереально. Я заворожено смотрел на завитки ее волос, выбивающиеся из-под шапки, на красивый нежный профиль, и внутренне убеждал себя, что всё происходящее со мной — временное наваждение.

— А почему Вы до сих пор не женаты? — Потребовала встречной откровенности Ольга.

Пожав плечами, я задумался:

— Да как-то не сложилось. И цели не было. У нас в роду вообще-то мужчины поздно женятся. До войны, как мне кажется, я слишком молод был. А после... Встретилась в Туле одна девушка, Софья, — я на мгновение замешкался. Стоило ли рассказывать? Но принцип 'откровенность — за откровенность' меня обязывал. — Из социал-демократов, меньшевичка. Я даже из-за нее в их партию вступил. Но... После того, как меня осенью... мобилизовали... Она постаралась исчезнуть. Больше и не видел.

И все же факт ареста я решил утаить. Ольга покачала головой:

— Да, рядовая по нынешним временам история...

Сзади послышались быстрые шаги, и слегка запыхавшийся голос Георгия взволнованно произнес:

— Вот вы где!.. Военком был на редкость краток. Так что я давно уже свободен.

Вид у него был встревоженный, и, судя по всему, он успел обегать весь парк, пока нашел нас.

— Ольга, Вы не против, если я по делам службы двумя словами с Владимиром Васильевичем перемолвлюсь?

Я насторожился. Дело было явно серьезным, раз он настаивал на приватности.

— В общем так... — подбирал слова Савьясов, пока мы отходили в сторону. — Военком известил нас о расстреле пятерых военспецов из числа арестованных.

— Надо же!.. Резво управились!

— Да, подарили пулю каждому пятому. Излюбленная угроза Кубика нашла свое воплощение. Обещают, что и остальные заложники — да, они их так называют! — будут расстреляны, если в полках завтра и в дальнейшем произойдет хоть какое-то подобие беспорядков.

Известие было в знакомом стиле осени восемнадцатого, когда я сам едва не загремел под расстрел 'на всякий случай'.

— Значит, красный террор продолжается? — Устало спросил я.

Савьясов угрюмо кивнул.

— И они определенно понимают, что им проще предотвратить бунт, чем подавить его. На будущее я вижу только один выход из ситуации. Восстание, хорошо подготовленное, стремительное восстание. Чтобы у них не хватило времени и подумать о расстрелах. Но для этого, конечно, нужно еще поработать.

1919 год, февраль, в ночь на 23-е, город Сожель

Ночью я проснулся от настойчивого громкого шепота. Кто-то звал меня по имени и теребил за плечо.

— Маркелов? — Я резко сел и протер слипающиеся глаза. Спать хотелось просто катастрофически. — Костя, почему Вы здесь? Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — продолжал шептать он. — Владимир Васильевич, можно я у Вас переночую? Доктора все равно нет.

Я спросонья огляделся в темноте, кивнул и тут же зарылся лицом в теплую подушку. Но сон как рукой сняло.

— Костя, какими судьбами к нам? Да еще среди ночи? Мы уже думали, Вы адрес забыли, — с сарказмом поинтересовался я.

Шумно вздохнув, он прошептал в ответ:

— С девушкой поссорился...

И замолчал. Мои мысли витали вокруг вчерашнего известия о расстреле и предстоящего парада. В семь утра мы договорились с Савьясовым вместе пойти в полк, причем по предстоящему пути следования колон. Нужно было определить точки наблюдения...

— Кстати! — Прервал я размышления, внезапно озарившим меня вопросом. — Костя, а почему Вы к себе в комнату не пошли? Почему ко мне?