Кто поверит эху? - Часть 1

В юности судьба хранила ее от сердечных склонностей, которые недопустимы для женщины ее статуса. Были те, что нравились, но рассудок оказывался сильнее. Рииши... долго противилась его чувству, все старалась оставить сердце холодным, но оно неизбежно оттаивало, как земля весной, даже если снег лежит дольше обычного. А потом он подарил ей цветущую сливовую ветку, и это напомнило детство и дом, любимое дерево...

А год назад она получила свободу, неожиданно для всех... кроме одного человека, который ей и помог. Тогда она была счастлива...

Молодая женщина зажила спокойно, почти госпожа сама себе. Купила дом на краю Квартала развлечений, в относительно тихим месте, украсила на свой вкус и с оттенком порой долетающих столичных веяний — и по-прежнему выглядела счастливой.

Лайэнэ вынырнула из воспоминаний так резко, что дыхание перехватило. Простилась с приятельницей и быстро направилась домой, подготовиться к очередному визиту.

В этот час начали загораться на деревьях и карнизах домов первые фонарики — в тени, там, где сумерки наступали раньше. А домики, именуемые "бутонами", всегда именно в тени и прятались.

В них, как и во всех подобных местах, было хорошо — для тех, кто не мог устраивать встречи у себя, лучше не надо. Выбирай, что хочешь: домик, похожий на лилию, на лесную фиалку или на горицвет, в разные времена года по-разному убранные, изысканные, будто изделие лучших мастеров, или попроще, но все игрушечные, не бывает таких настоящих. Энори предпочитал видеться там, а не у Лайэнэ, хотя у нее просторнее было, и всегда под рукой служанки, если вдруг что понадобится.

Всегда уходил на рассвете...

Он прислал гонца с письмом — звал молодую женщину в такой домик, впервые после отлучки. Знал, что другим, желающим побыть в ее обществе, придется подождать. Кто перешел бы дорогу?

Уже давно перед встречами с ним Лайэнэ испытывала смятение, не радость. В руках у Энори все нити от ее чувств — за какую дернет? А теперь смотрела на неровные порхающие строки — и, по чести сказать, от другого стало немного не по себе. Да, слухи глупые, но...

Ох, будто не проводила она ночей рядом с ним. Рассердилась сама на себя — несомненно, его стоит бояться, только никак не из-за выдумок горожан.

Перебирала украшения, все равно холодные, равно блестят... есть несколько теплых, подарок Рииши, но они давно убраны с глаз, заперты в тяжелой темной шкатулке. Ее Лайэнэ никогда больше не откроет.

Какой Энори захочет видеть ее на этот раз? Такой она и окажется в итоге, как бы ни повела себя поначалу. Не все ли равно тогда?

Вот заколка — сплетенные золотые травинки в каплях росы, каждая такая "капля" — месяц привольной жизни. Его подарок, один из многих. Он никогда не надевает золотого, но подарить может все, что угодно. Хоть шишку кедровую, хоть бесценное украшение. Лайэнэ решительно извлекла из шкатулки пару других заколок, браслеты, застежку — все принесенное в дар другими людьми, не им. Отложила в сторону: это сегодня наденет.

— Продай это, — поколебавшись, отдала "травинки" доверенному слуге, который помогал ей управляться с домом. — Украшений у меня довольно, а еще деньги не помешают. И из них сразу возьми себе плату.

В сопровождении девочки-служанки направилась к "бутону", похожему на водяную лилию, испытывая одновременно неприязнь, любопытство и влечение неодолимое.

Растягивала путь, как могла, любовалась цветами, стрижами, скользящими над головой, высокими перистыми облаками, розоватыми в свете заката. Сердце колотилось сильнее с каждым шагом, и уже не могла понять — как обычно? Или из-за нового страха?

Отметила — над входом не было ни одной из вещиц, отпугивающих зло. Разве что колокольчик самшитовый, одинокий...

Полусидя на кушетке, застланной покрывалом из меха серебристой лисы, Энори смотрел на Лайэнэ, чуть склонив голову набок, пристально, немного по-птичьи. Свободно лежали волосы, только две пряди, отделенные на уровне ушей, сзади соединяла заколка. Искристо-серый атлас мягко облегал тело, короткая накидка — белая с серебряными драконами, небрежно наброшенная — придавала юноше сходство с тенью на снегу. И ониксовая ваза с белыми каллами возле кушетки, словно последний штрих в картине. Легкий аромат лимонника в комнате... а каллы не пахнут, они только для глаз отрада...

— Что ты стала в дверях?

— Опасаюсь, не привидение ли ты.

— Сколько же можно... слухи мне надоели.

— Волшебный дар привлекает их. Возможно, стоило вести себя осмотрительней? — шутливо сказала ашринэ, хотя под сердцем снова образовалась тревожная пустота.

— Кажется, ты права, — сказал он огорченно. — В другой раз, когда мне захочется получить стрелу в грудь, я сначала позабочусь, чтобы никто не подумал лишнего. Я надеялся отдохнуть хоть с тобой... Где ты так задержалась?

— Я занималась с девочками...

— Не рановато ли ты начала брать себе учениц? Обычно это делают ашриин в более старшем возрасте, но если ты уже...

Лайэнэ произнесла с запинкой, внезапно ощутив неуверенность:

— Ты знаешь, я делаю это лишь по просьбе наставниц, и особо талантливым, иногда, — и снова она оправдывается...

— Чему ты их учишь?

— Музыке, танцам, искусству украшения, привлекать взор...

Разными были девочки — постарше, помладше, умные и простодушные, хитрые и застенчивые. Про кого-то говорила наставницам — толку не будет от ее уроков, дальше решайте сами. Некоторых после этого не видела больше в Квартале, другие оставались на прежних местах, но к ней не ходили больше.

— Ты, верно, талантлива как учительница. Не боишься, что сумеют скоро тебя затмить?

— Пусть, если это суждено, — опустила глаза. Сказать-то просто, но это ведь один из самых сильных страхов ашриин... и разве она исключение?

— Ты говоришь им правду?

— О чем ты?

— О том, насколько велик их дар. Им жить, и, ненадолго заняв не свое место, счастливей не станут, больней будет падать. Но вряд ли, ты добрая, — со смехом он ладонью провел по ее щеке, на миг задержал — ощутил, верно, как жар разлился под кожей.

Рада бы отвечать ему чисто формально, с улыбкой, или как больше подходит моменту. Но он не позволит. Ему нужна искренность. Начнешь закрываться, пытаться уйти — больнее ударит. Попытаешься сыграть нужное, будет и еще того хуже.

Он всегда знает...

Протянул руки, призывая ее. Немного холодная, горьковатая нежность, как запах мелиссы и лимонника. Снег — легкий, искрящийся... порой кажется таким недолговечным — возьми в ладони, и растает, а порой — жестоким, как буран, где найдешь свою смерть. Горный ручей: звездный свет течет по камням и смеется...

Когда он давал себе труд быть таким, кто устоял бы? Разве замшелый камень. И то...

Спроси кто, с уверенностью бы сказала, хоть точно знать не могла: да, он знает разные зелья, но Лайэнэ ими подчинить не пытался. Но и без того будто видел все, чего она желает, любое чувство находило в нем отклик, и он это использовал как хотел. Она уже знала, как может быть больно. И знала, что свобода ее оказалась мнимой, глупая бабочка, решившая, что паутина — это звезда.

Лайэнэ присела на стул, стоящий неподалеку. Что-то внутри противилось, не желая прикосновений своего покровителя, хотя уж они-то никогда жестокими не были. Может, тот самый страх не прошел... а может, слишком ранили прозвучавшие слова, как нередко бывало в последние месяцы.

Но Энори вновь поманил, и отказывать было уже нельзя. Скользнув к нему, оказавшись в кольце его рук, на несколько минут она обо всем забыла, и опомнилась только, когда ее отстранили довольно грубо, почти отбросили.

Сердце колотилось, дыхания не хватало, а сквозь растерянность проступала обида. Что он делает? Почему?

Он смотрел приветливо и надменно, непреодолимо-свысока, будто на гулящую девку с пристани, рискнувшую набиваться в подружки.

Лайэнэ, все еще сидя, выпрямилась, поправила смятый ворот, закрепила почти выпавший гребень в прическе. Совладав с дыханием, спросила:

— Зачем ты меня позвал? Снова дать какое-то поручение?

— Скучал без тебя. Не годится?

Прозвучало это почти издевательски — мол, конечно, к тебе должен стремиться каждый, а как же иначе... Она наконец рассердилась:

— Очень даже годится, для маленьких дурочек... Попробуй еще?

— Так хочешь поверить?

Он опустил голову, но она успела увидеть промелькнувшую шкодную улыбку.

Лайэнэ резко встала, намереваясь покинуть дом. Энори ее не останавливал. Когда та уже взялась за полупрозрачный невесомый полог, прикрывающий дверь, тихо позвал. Ашринэ замерла, не в силах ни обернуться, ни сделать шаг вперед. Что он еще задумал?

— Лайэнэ... не уходи...

Он вложил в этот призыв столько отчаянной нежности, что молодая женщина, отодвигая занавесь, едва не сорвала ее — дернулась рука. Услышала тихий смех, и, переведя дыхание, едва не рассмеялась сама.

Почему она всегда ловится на эти его игры? Но как он все-таки навострился... еще года три назад был мальчишка мальчишкой, обаятельным, надо признать, но все еще торчащим поперек многих условностей. Сперва даже одежду выбирал такую, что лишь рассмеяться и оставалось. Он сам как-то разоткровенничался, как же трудно в свое время пришлось с нарядами!

Когда он попал в Осорэи, в дом генерала, тому было в общем без разницы, как выглядит диво лесное, Таэна сам одевался согласно этикету лишь потому, что привык к этому с детства и был окружен знающими слугами. А странного мальчишку слуги не раз пытались высмеять — так, чтобы он и не догадался об этом. С помощью неудачного сочетания цветов и фасонов так легко выставить себя на посмешище, а то и вызвать гнев сильных мира сего.

Шутники притихли, когда мальчик разобрался, откуда ветер дует. Уяснили — с ним лучше ладить. А то узнает, чего ты боишься, и уже он над тобой посмеется.

Но все-таки с сочетаниями оттенков на все случаи и сезоны так и не разобрался. Энори понял одно — лишь черный, белый и серый годятся всегда. И стал носить только их. А после, когда разобрался в тонкостях этикета, оставил эти цвета как свой личный знак.

Больше так не одевался никто. И ни у кого в Осорэи, даже у самого завзятого щеголя язык бы не повернулся сказать, что выглядит это плохо или неподобающе.

Вот и во всем так. Чего не сумел постигнуть, переиначил и сделал своим уже в новом виде...

— Чего ты все-таки от меня хочешь? — спросила молодая женщина, смирившись с тем, что в очередной раз уйти не смогла. Энори молча указал ей на сиденье рядом с собой. Когда та вновь опустилась на стул, вздохнул еле слышно, будто очень-очень не хотел говорить.

— Ладно, к делу. Ты, как я понял из недавнего нашего разговора, все еще питаешь какие-то чувства к Рииши Нара?

— Я не стану тебе отвечать, — помедлив и собрав все свое достоинство, сказала ашринэ.

— А зря. Если я скажу тебе, что эта свадьба погубит его — тоже будешь молчать?

Молодая женщина вздрогнула, впилась взглядом в лицо Энори. Тот больше не веселился, и смотрел испытующе, прямо.

— Я тебе не верю.

— Это дело твое, — он откинулся на подушки. — Я всегда считал тебя умной...

Потому и держишь подле себя до сих пор, отметила молодая женщина. А вслух произнесла:

— Почему ты мне говоришь об этом?

— Ты помогла мне следить за Кэраи, и помогли твои люди, собирая и распуская слухи. Жаль, сам он так и не захотел с тобой познакомиться... Но я обещал тебе плату за помощь. Ты меня слышала. Дальше думай сама.

— Но чем плох этот брак?

— Вот чего я тебе не скажу. Слишком многого хочешь. Но теперь ты, если пожелаешь, конечно...

— Иями, ты с ума сошел, как я могу расстроить эту свадьбу?! — вырвалось у Лайэнэ. — Тебе и то проще.

— Мне-то незачем, — ответил он, поворачивая серебряную браслетку из крупных звеньев. — Ну и... Я могу заявиться к Рииши и в лоб заявить ему... но он же упрямый. И опять же, договор заключен, просто так он не возьмет слово назад.

— Кийн хорошая девушка. Почему бы им не стать счастливой семьей?

— Ариеру Иэра, у которого прекрасная молодая жена, отчего-то не считает себя счастливым в браке и пьет, махнув рукой на собственную жизнь... Рииши, конечно, сильнее, но мало ли... Хотя дело не только в этом. Нет, больше я ничего не скажу. И так говорю тебе слишком много.

— Дай мне время, — сдержанно откликнулась Лайэнэ. Сухость ее тона наверняка не обманула.

— О каком времени ты говоришь? День свадьбы назначаю не я.

Тишина повисла в "бутоне", и молодая женщина понадеялась, что Энори уйдет, но он задумчиво коснулся ее длинной пряди, красиво падавшей на плечо, затем вынул из ее прически одну заколку, вторую. Пальцы мягко и медленно перебирали волосы; этот жест она знала и со стороны — так же он касался и меха, и стеблей травы.

Нет, не ушел. Могла хоть какой-то щит ставить против жестоких слов, на которые был мастер, но не противиться его веселью, нежности или мечтательной грусти. Как в те дни, когда Рииши по указу отца уехал в крепость Трех дочерей к оружейникам, а Энори будто впервые заметил Лайэнэ. Тогда он был совсем иным, и подумать не могла, что он, чутко угадавший ее сокровенные мысли, помогавший всегда и во всем, способен разговаривать так. В чем она все-таки провинилась?

Но все мысли вылетели из головы, когда притянул ее к себе, одновременно и по-хозяйски и ласково, и руки, и губы скользнули по ее телу так, как ей нравилось больше всего, словно это она должна первым делом была получать удовольствие.

Среди ночи вспомнила:

— Как твоя рана сейчас?

Невесомое ночное одеяние сейчас было на нем, плотно запахнутое. Несвойственно ему так закрываться...

— Все в порядке.

Слабая лампа, стоящая на полу, почти не давала света, и Лайэнэ потянулась к ней — поднести ближе, глянуть.

— Не стоит, — отвел ее руку, и больше не дал коснуться даже тонкого шелка, прикрывавшего шрам. Впрочем, Лайэнэ скоро позабыла о своем порыве, не до того стало.

Он единственный умел сделать так, чтобы она забывала обо всем на свете.

Где-то через пару месяцев после их первой близости она осознала, что совершенно не подозревает, каков же он на самом деле. О всех своих, даже нечастых гостях знала многое — как и чем доставить удовольствие, как успокоить, или, напротив, воодушевить, в любом из смыслов. Все, что женщина может предложить мужчинам, и что мужчины могут захотеть от женщины, для нее тайной не было. И у всех были свои особенности, пристрастия, слабые места, порой даже причуды.

С ним же всегда было чувство, что он лишь развлекается, а сам наблюдает со стороны, как за пьесой на сцене. А вот ее Энори изучил превосходно...

Сколько времени прошло, Лайэнэ не поняла — как обычно, в присутствии Энори часы и мгновения теряли четкие очертания. В дверь послышался стук, свет фонаря зазолотился под дверью. Раздался голос служанки.

— Госпожа, посыльный пришел к вашему гостю.

Энори поднялся, не заботясь, насколько прикрывает его тончайший полураспахнутый шелк.

— Ну что тебя принесло? — спросил негромко, и как-то даже разочарованно, будто дитя оторвали от любимой игры, напомнив про урок. И после первых слов вскинулся, чуть подавшись к вестнику. Лайэнэ невольно прислушалась.