Ленивый засранец

Ушкуйники стояли с гордостью декабристов перед казнью и, как положено крутым парням, не обращали ни йоты внимания на беснующиеся тут и там сполохи и бьющие во все стороны ослепительные протуберанцы. Пламя отражалось в прищуренных глазах, отчего и без того бесстрашные взоры из-под хмурых кустистых бровей казались охваченными огнем, источающими азарт грядущей схватки. Таких походов северные пираты еще не видывали, и жажда боя передалась не только в монотонный стук, но и полилась из растрескавшихся губ низким гортанным пением мужчин, выросших с оружием в руках и с Костлявой на широкой ноге.

У кого были гарпуны, били пятами в днища — грум! Предпочитавшие сражаться глаза в глаза отвечали обухами топоров в щиты — бум! Грум — бум! Грум — бум! И поверх — рокочущие холодным прибоем слова, которых я не знал, но перевод и не требовался — и без него понятно, о чем пели идущие на войну дети камней и снега. Их пение то взмывало ленивой морской волной, то опадало шелестом пены на гальке. То ревело вьюгой, то свистело сквозняками в пещерах и лабиринтах валунов. То протяжно вопило новорожденными воинами, то отрывисто вскрикивало отправляющимися в обители духов героями. В этой мелодии звучал сам Север, усмиряя страх в сердцах распоследних трусов и призывая к порядку паникеров. И после первого же куплета я сам воспрял духом, точно глотнул из заветного бурдючка.

Ладьи пошли быстрее, словно на каждой подняли невидимые паруса, однако защитить отряды от обстрела или хоть как-нибудь лавировать все равно не получилось. Последняя надежда — добраться до стены с минимальными потерями, но чем дольше мы летели, тем быстрее таяло это чаяние.

Очередной шар поджег корму хвостового корабля, куда по моему распоряжению посадили самых молодых и неопытных бойцов. Холопы и батраки шестнадцати-семнадцати лет — по сути ровесники, и столь же искушенные в военном ремесле, как и вчерашний школьник с Земли. Их и воинами-то назвать язык не повернется — даже разодетые в проволочные кольчуги и плащи из занавесок ролевики — и те выглядят внушительнее и опаснее. Но Война не делит людей на правых и виноватых, молодых и старых, закаленных ветеранов и впервые взявших меч — все пришедшие на поле брани равны пред владычицей разрушений и младшей сестрой Смерти, и в равных долях делят и победы и поражения.

Просмоленные тонкие доски вспыхнули как факел, раздутый ветром до размера стога сена. То, что на воде обернулось бы временным неудобством, под облаками превратилось в ревущий пожар, с которым я ничего не мог поделать без риска для остальных экипажей. Первая мысль — подогнать вплотную ближайшую лодку, но та и без того битком, к тому же пламя по щелчку перекинулось бы и на спасателей. А все попытки унять огонь, погасить, сорвать с палубы привели лишь к очередной турбулентности, грозящей не в пример большими потерями.

Уцелевшие подростки сгрудились на носу, отчаянно крича и размахивая руками. Многие из тех, к кому вплотную подобрались сияющие языки, предпочли выпрыгнуть за борт, выбрав менее болезненный, но оттого не менее лютый итог. Другие же устроили свалку с соседями, стоящими дальше от огня — в такие моменты чужие жизни не считаешь, думаешь только о своей — подсознательно, неосознанно, под властью инстинктов, и не мне винить ребят, поднявших руку на соратников в попытке отсрочить самую страшную из смертей.

Понимая, что все усилия тщетны, "отключил" объятую пожаром ладью от общего колдовского поля, и корабль камнем ринулся с высоты, миги спустя озарив накрытые чернильной тьмой поля искрами как от упавшего на асфальт окурка. А в мыслях вместо угрызений совести или раскаяния прозвучал сухой отчет: две из тринадцати — достойный результат.

Пожалуй, потери и в самом деле небольшие, особенно в процентном соотношении, особенно с учетом опыта погибших... Господи, да это же не "Герои", где орды крестьян бросают на единственного дракона, чтобы срезать кропаль хитов, прежде чем натравить более ценные и малочисленные отряды. Это же люди, мать их... люди! Дети, братья, а с поправкой на средневековые реалии — еще и мужья и отцы. Больше четырех сотен трупов одним взмахом — и хоть бы хны! Да я бы в игре сильнее переживал, угробив ни за хрен столько юнитов! Неужели расхожее выражение о миллионах и статистике — чистая правда? Или же я вот уже несколько дней и не я вовсе? Леня Ленский и подумать не мог в таком ключе, а я... я ли? Или новый мир полностью поглотил инородную личность, извратил, подстроил под себя? Что если магический взрыв искалечил не только тело, но и душу?

— Леонид! — рявкнул Борбо, обдав лицо несвежим ветерком. — Очнись, чародей!

Вздрогнул как после недолгой дремы и сосредоточился на полете, полностью купировав бесполезные ныне терзания и думы. Толку от них — ноль, а на плечах еще целый флот, из которого надо сберечь хотя бы половину — и желательно самую боеспособную, ведь иначе в башню не стоит и соваться и все жертвы окажутся напрасны. Поэтому погрустим-поразмышляем и почтим павших после победы как и подобает прирожденному полководцу.

Стройный хор заглушил нечеловеческие вопли, а пример несокрушимой стойкости и выдержки если не воодушевил, то, по крайней мере пристыдил паникеров, и бойцы перестали вопить и метаться как крысы в раскаленных ведрах. Вдобавок, близость стены успокаивала и внушала уверенность — барьер хоть и поуже внешнего, но ладьям хватит места для успешной посадки, а именно этот маневр я и задумал. Никто не знал, на что способны окопавшиеся в шпиле колдуны — быть может, по мановению руки Забара все напавшие обратятся в угли, и лететь дальше — уже не дерзкая смелость, а неоправданная наглость.

Когда до внутренней стены оставалось около полукилометра, двойное попадание раскололо транспорт из третьего ряда на равные половинки, те раскрылись как яичная скорлупа над сковородкой, и горящие живьем люди искрящимся ливнем всколыхнули чернильную мглу. После этого обстрел с земли прекратился, но лишь для того, чтобы уступить стрельбе из-за амбразур. К счастью, по нам били не маги, а лучники, и не зажигательными стрелами, а вполне обычными, однако радость оказалось преждевременной. Да, защитники уже не могли сбивать корабли, но плотность залпов была такой, что случись наступление днем, и нам пришлось бы лететь в шелестящей тени.

Взял выше насколько вышло, но прежде чем наконечники застучали по килям и днищам, не меньше сотни воинов превратились в булавочные подушки. Круглые щиты чуть больше крышек от кадок — отличный выбор для абордажей и рубки в тесных коридорах прибрежных крепостей, но для осад нужна совсем иная защита — хотя бы как у напавших на Брилл латников. Мятежники же силились выстроить некое подобие черепахи, но с тем же успехом можно прятаться от проливного дождя под листом лопуха — голову и грудь, глядишь, прикроешь, но все остальное промокнет насквозь. А повстанцев не спасали и баррикады из трупов товарищей — стрел неслось так много, что ежовые иглы и то более редкие, чем свистящая во мраке погибель.

Для посадки предстояло выстроить все десять ладей в линию, тем самым подставив десант по самый жесткий — концентрированный — огонь. Вдобавок приземление сильно осложняли ветряные мельницы: во-первых, я не мог свести все корабли борт в борт и лавиной обрушить на головы королевских прихвостней. Во-вторых, надо учитывать и зазоры зубцов и расстояния между мельницами, чтобы не впечатать лодки в приземистые каменные пирамидки с широченными лопастями винтов. И, наконец, в-третьих предполагалось выполнить предыдущие два пункта с максимальной скоростью, иначе на стену упадут не десантные баржи, а летучие братские могилы.

Представил всю картину целиком — как корабли расходятся со строго заданным интервалом и как опускаются за амбразуры, размазывая забаровцев по камням и сбрасывая на идеально сложенные мостовые и черепичные крыши. От напряжения закружилась голова, из-под стиснутых до треска эмали зубов брызнула кровь, а перед зажмуренным глазом словно включили электросварку. Будь у меня больше навыков и времени, все обошлось бы меньшими потерями, а так одна из ладей с хрустом протаранила мельницу, а вторая скользнула по боевому ходу как сани по льду, задрала корму и ухнула вниз.

Следом полетел добрый десяток латников, смешиваясь с повстанцами в красно-синем вихре: и те и другие размахивали руками, надрывали глотки и хватали друг друга, ища спасения у бывших врагов. Это в жизни все разные: идеологии, идеалы, мировоззрения, рост, религия, пол и возраст, черные, белые, толстые и тонкие, а в смерти все равны и в итоге обратятся в единый и неделимый перегной.

Остальные же опустились как и задумывал, и в тот же миг около трех тысяч солдат с волчьим воем и медвежьим ревом накинулись на стрелков, давя, рубя и швыряя со стены. Лютый нечеловеческий ужас и жажда мщения за павших товарищей требовали срочного выхода, иначе разорвали бы души в клочья, и с виду робкие и неумелые повстанцы превратились в настоящих берсерков, алчущих смыть кровью липкий холодный пот, всегда выступающих у тех, кто бок о бок разминулся с Костлявой.

Борбо едва ли не в одиночку расправился с лучниками около флагмана и рванул к винтовой лестнице, спрятанной в толще кладки. Двуглавая секира качалась из стороны в сторону маятником башенных часов, разрубая стоящих вблизи и сбивая с ног тех, кто мялся поодаль. В разбавленной янтарным мерцанием ночи великан казался оборотнем с заросшим оскаленным лицом и желтыми горящими глазами. Еще на подлете он сорвал с хвоста тесемку, и пропитанный солью и железом ветер всколыхнул черный с проседью каскад, придав хозяину воистину демонический вид.

Неудивительно, что застигнутые врасплох и оставшиеся в меньшинстве защитники предпочли ретироваться, но Рок в людском обличье с распахнутыми крыльями плаща настигал вопящих беглецов и кромсал, кромсал, кромсал, пока лицо и волосы полностью не залило красным.

Спуск находился под ветряной мельницей, от грохота валов которой подрагивала кладка. Толпа лучников попыталась забиться в узкий лаз точно разжиревшая мышь в норку, но оттуда уже напирали латники, не стесняясь потчевать дезертиров прямоугольными щитами, а то и палицами.

Бедолаги оказались зажаты меж двух молотов, и смелейшие из трусов в отчаянии попытались сопротивляться, но короткие мечи и кинжалы — не соперники копьям и топорам. Серо-синее цунами вонзилось в вопящую толпу, зазвенело, загремело, зачавкало, и когда я во главе отряда крестьян добрался до авангарда ушкуйников, боевой ход казался выкрашенным свежей краской — такой же скользкой и липнущей к подошвам.

Но если расправа над стрелками обошлась лишь вражеской кровью, то пробиться на лестницу оказалось не в пример сложнее. Сами ступени шириной шагов в десять, а в коридоре подпрыгнет профи-баскетболист и не коснется пальцами освещенного масляными лампами свода — вот какой туннель проложили в стене. Вот только вход уже раза в три — вполне себе обычная двустворчатая дверь, загражденная блестящей чешуей щитов. За первым рядом бугаев, закованных в сталь с головы до пят, стояли алебардисты, уложив древки на плечи соратников и используя их как направляющие для ударов. И выпады получались в прямом смысле сокрушительными — воины отступали на шаг и разом, по команде, наваливались на оружие всем весом, и никакая броня не могла справиться с таким импульсом.

И минуты не прошло, как перед аркой вразнобой лежали тела в шкурах и синих плащах. Даже генерал не смог ничего поделать с таким построением и едва не погиб, если бы Тим не проявил все свое красноречие, чтобы убедить великана обождать и не прыгать волком в яму с кольями. Латники тоже не спешили наступать и просто держали проем, из-за чего мятежники оказались зажаты на стене, по которому вскоре ударили взобравшиеся на крыши лучники.

Им приходилось бить почти вертикально вверх и былой плотности стрел не наблюдалось, но воины с изрядной частотой вскрикивали, а секунды спустя вопли обрывались глухими стуками. На боевом ходу началась давка — воины стремились убраться подальше от края, вытесняя к обрыву тех, кто был парализован страхом или слишком слаб, чтобы дать сдачи. В итоге под огнем оказались батраки, а мужские голоса сменились старческими охами и юными взвизгами.

Чтобы протиснуться сквозь толчею, пришлось окружить себя непроницаемым коконом и жалить стоящих на пути искрящимися разрядами — в противном случае весь отряд перестреляли бы прежде, чем добрался до лестницы.

— Паря! — с радостью воскликнул Тим, выплясывая перед командиром с видом трезвого друга, пытающегося остановить лезущего в драку пьяного товарища. — Сделай что-нибудь, иначе кранты!

И я сделал. Направил на вход ладони, и по ступеням скатилась волна жидкого огня, плавя доспехи и обугливая плоть. Жар стоял такой, что следом пришлось пустить уже обычную волну — водяную, и от перепада температур растрескались многотонные каменные блоки, пар заволок подножья стены, а шипение, пожалуй, слышали и на вершине башни. Только после этого удалось спуститься без риска обжечься, споткнуться о трупы или задохнуться от нестерпимого смрада человечьего мяса.

Внизу мятежники и забаровцы поменялись ролями: теперь первые заблокировали узкий проход, а вторые тщетно силились пробить брешь в обороне. Патовое противостояние продолжалось до тех пор, пока я не добрался до последней ступени — что ни говори, а бегать наперегонки с северянами не только бессмысленно, но и чревато — затопчут.

Предо мной лежала просторная улица, скованная двухэтажными особнячками как река — набережной, сужающаяся по мере приближения к колонне колдовской цитадели. И все свободное пространство, включая крыши, занимали латники в красных плащах. Ожидал заметить хотя бы одного советника (лучше всего — Колбана), но волшебные крысы забились под мохнатое пузо главного пасюка, которого отделяли от справедливой кары пяток километров по прямой. И стальное море впереди — не препятствие, а так — легкая передышка перед решающей схваткой.

Сжал кулаки и медленно поднял, как в упражнении на бицепс, и сгустившийся мрак озарили ревущие столбы пламени, словно под мостовой по очереди зажгли реактивные огнеметы. Враги взревели как стадион, приветствующий победу любимой команды, только вместо радости и восторга в каждой нотке сквозили ужас, боль и отчаяние. Вскоре в крик влился оглушающий лязг — воины помчались прочь с улицы, сталкиваясь, падая и громыхая по брусчатке. Но струи пламени растянулись от дома к дому и поползли к центру проспекта, сжигая все на своем пути. Пожар перекинулся на крыши, согнав с насиженных мест стрелков, а после потух — как не было.

Я не собирался палить столицу дотла. Зачем? Простые люди не виноваты, что трон захватил мошенник и лиходей, да и губить такую красоту совершенно не хотелось. Меня заботила лишь башня, Забар и все, кто стали между нами, а остальные — декорации, замыленные низкой отрисовкой задники, многие из которых так и не увижу, да и не сильно расстроюсь по этому поводу.

В шпиле — в этом краеугольном камне стихий и квинтэссенции всех магий — накоплено достаточно мощи, чтобы открыть путь куда угодно: хоть на Землю, хоть в параллельный мир, а хоть во вселенную, выдуманную только что лично мной. Я чувствовал это, как и то, что шпиль не покорится новому хозяину, покуда не сгинет старый, а значит пришла пора исправить сие досадное недоразумение.