Хейсар. (Меченый - 3)

— Мои клинки — твои клинки, Лев...

Глава 37. Кром по прозвищу Меченый.

Пятый день первой десятины второго травника.

...Порыв ветра, ворвавшийся в окно-бойницу, качнул язычок пламени мерной свечи, пробежал по моему правому предплечью, подхватил огненно-рыжие волосы, разбросанные по подушке, и бросил их в лицо хозяйке.

Мэй смешно сморщила носик, шевельнула ресницами, нащупала мою руку, прижалась к ней щекой и сонно спросила:

— Не спишь?

— Неа...

— Зря...

Судя по голосу, она опять пребывала в благодушном настроении. И думала о чем угодно, но не о будущем разговоре со своим опекуном.

— Ворота открывали... — пытаясь заставить ее задуматься, угрюмо буркнул я. — В начале часа волка...

— И что? — лениво приоткрыв левый глаз, поинтересовалась она.

— А то, что Неддар Латирдан уже тут!

По губам Мэйнарии скользнула легкая улыбка:

— Кром, я отдала тебе свое Слово и поклялась в этом кровью рода! Неужели ты думаешь, что я нарушу ТАКУЮ клятву?

— Нет, не думаю. Просто...

— Тогда перестань забивать себе голову всякой ерундой... — перебила меня она, подвинулась ко мне поближе и ласково прикоснулась пальчиком к шраму на моей щеке. — Я — твоя, понял?

В последних словах и прикосновении было столько нежности, что с моих враз пересохших губ сорвалось совсем не то, что я собирался сказать:

— Я тебя люблю...

— Я — тоже... — ответила Мэй. Потом слегка покраснела и, зачем-то прикрыв глаза, тихонечко поинтересовалась:

— Как ты себя чувствуешь?

Чувствовал я себя очень даже неплохо. Если не считать никуда не девшейся сухости во рту, постоянного голода, порядком надоевшей слабости и почти не прекращающегося зуда в заживающих ранах. Плечо почти не тянуло, ну а бедро начинало ныть только тогда, когда я вставал или ложился. Поэтому я с чистой совестью сказал, что хорошо.

Как оказалось, зря — услышав мой ответ, Мэй обиженно выпятила губу и горько вздохнула:

— То есть тебе совсем-совсем не холодно, да?

Я недоуменно нахмурил брови, заглянул ей в глаза, увидел в них искорки сдерживаемого смеха и понял, на что она намекает. В голове тут же помутилось, а сердце заколотилось так, как будто пыталось проломить грудную клетку.

— Холодно... Очень... — 'зябко' поежился я. И сделал вид, что собираюсь закутаться в одеяло.

Мэй дернулась, приподнялась на локте, потом сообразила, что и я ее поддразниваю, и облегченно перевела дух:

— Ты меня напугал!

— Прости... — улыбнулся я. — Я пытался тебе подыграть!

— Не прощу! — перебила меня она, грозно нахмурилась и юркнула ко мне под одеяло! Чтобы через мгновение, осторожно прижавшись к моему боку, испуганно спросить: — Так не больно?

Я отрицательно помотал головой и, дурея от собственной наглости, приобнял ее за плечи:

— Нет...

Она прижалась ко мне еще теснее, потерлась щекой о мою грудь и задумчиво уставилась мне в глаза:

— Знаешь, а ведь я, кажется, сошла с ума!

— Почему?

— Вот смотри: я — твоя половинка! То есть чувствую твою боль и твою радость, радуюсь, когда радуешься ты, расстраиваюсь, когда тебе плохо, и чувствую себя счастливой только рядом с тобой. Казалось бы, здорово, правда? Ан нет — всего этого мне МАЛО! Мне хочется стать тебе еще ближе — так, чтобы ты мог слышать мои мысли и чувствовать мои желания, а я, соответственно, могла слышать и ощущать твои... Представляешь?

Я представил и ужаснулся: если бы она действительно могла слышать мои мысли, то, наверное, сочла меня похотливым животным — я сгорал от жара ее тела и представлял ее обнаженной!

— Хочешь, скажу, о чем я сейчас думаю? — не дождавшись моего ответа, спросила она.

— Угу...

— О том, что ты был прав: когда любишь, чувствуешь не кончиками пальцев, а всем телом. Вот сейчас я бы, наверное, сошла с ума от счастья, если бы ощущала тебя не через ткань ночной рубашки, а ко-... — она вдруг прервалась на полуслове, приподняла голову, посмотрела на меня расширенными зрачками и хрипло выдохнула: — А что мне, собственно, мешает это сделать? Ни-че-го!!!

Отодвинулась. Осторожно, чтобы не потревожить мои раны. Села. Торопливо стянула с себя рубашку. Тряхнула распущенными волосами и повернулась ко мне:

— Да, я сошла с ума! Но мне это нравится...

Минуты через две я понял, что с ума сошла не только Мэй — мой бок горел от жара ее груди и живота, левая рука, потеряв всякий стыд, ласкала ее плечи, спину и поясницу, а губы отрывались от ее губ только для того, чтобы мы могли перевести дух. Или заглянуть друг другу в глаза. Впрочем, промежутки между поцелуями становились все короче и короче, взгляды — все безумнее. И в какой-то момент, окончательно перестав соображать, я перевернул Мэй на спину и поцеловал ее в призывно торчащий розовый сосок.

Вместо того, чтобы меня оттолкнуть, она вцепилась руками мне в шею, потянула на себя и я, пытаясь на нее не упасть, был вынужден упереться правой рукой в кровать.

Плечо, живот и бедро прострелило так, что потемнело в глазах. В прямом смысле этого слова — я ненадолго потерял сознание и пришел в себя лежащим на спине с закушенной от боли губой.

— Плечо закровило! Слава Барсу, не сильно... И запястье — тоже... А бедро и живот, кажется, в порядке... — виноватым голосом сообщила Мэй, закрыла ладошками лицо и горько вздохнула: — Прости меня, пожалуйста: вместо того, чтобы помогать тебе выздоравливать, я тебя калечу!

— Ты помогаешь! Правда! — улыбнулся я, стараясь смотреть не на ее тело, прикрытое лишь распущенными волосами, а в глаза. — Как говорят лекари, 'лечит не отвар, а желание выздороветь', значит, целуя меня, ты добавляешь мне этого самого желания...

— Это не руководство к действию, а шутка! — возмущенно воскликнула она.

— Нет, не шутка! Знаю по себе: если очень хочешь выжить — выживешь......

— Желания, говоришь? — задумчиво сказала она, потом хитро прищурилась и выпятила левую грудь: — Хочешь поцеловать ее еще раз?

Я торопливо кивнул, облизнул пересохшие губы и... напрягся: по лестнице поднимался. БЕГОМ!!!

Увидев, что желание в моем взгляде куда-то пропало, Мэй повернулась к двери, прислушалась и... через миг оказалось под одеялом:

— Куда это они?

— Кажется, к комнате Тарваза...

— А почему бегом?

— Не знаю...

— Мне это не нравится...

В это время до нас донесся приглушенный расстоянием и двумя дверями рык, а потом — звук удара. То ли по столу, то ли по стене.

Я нахмурился и на всякий случай переполз поближе к краю кровати, чтобы в случае чего было удобнее хватать чекан.

Не прошло и пяти минут, как та же парочка пробежала обратно, а сотней ударов сердца спустя со двора донесся частый перезвон тревожного колокола.

— Одевайся! Быстрее! — выдохнул я, встал с кровати, кое-как натянул на себя ансы, покосился на нагрудник и, решив, что двигаться в нем пока не смогу, взял чекан левой, здоровой, рукой.

К моему удивлению, вместо того, чтобы попытаться вернуть меня в кровать, Мэй торопливо оделась и обулась, лентой, обычно вплетаемой в лахти, стянула волосы в хвост и бодрым шепотом сообщила:

— Все, я готова!

Видимо, она действительно чувствовала мои эмоции, так как, не успев заглянуть в мои глаза, ответила на незаданный вопрос:

— Я не воин, и не смогу тебя защитить даже от мальчишки с крестьянским цепом. Ты, хоть и ранен, ввяжешься в бой при малейшей угрозе моей жизни. Значит, лучшее, что я могу сделать — это беспрекословно выполнять твои приказы!

— Ты — чудо, Огонек! — благодарно выдохнул я. И, прочитав в ее глазах невысказанную просьбу, улыбнулся. Стараясь, чтобы улыбка получилась как можно более уверенной: — Я буду осторожен. Обещаю...

...Рисковать я действительно не собирался — сначала отрезал от ножки табурета небольшой клин и примерил его к щели под дверью. Потом бесшумно отодвинул засов, прислонил его к стене так, чтобы можно было нащупать, не глядя, приоткрыл створку на половину пальца и внимательно оглядел видимую мне часть коридора и лестничную площадку. А когда убедился, что на этаже нет ни одной живой души, рывком открыл дверь и ударом ноги вбил под створку тот самый клин.

Предосторожность оказалась излишней — бить меня дверью по плечу было некому. Мешать вернуться в комнату — тоже. Поэтому я чуть-чуть успокоился и прислушался к звукам, доносящимся с нижних этажей.

Поднявшееся было настроение тут же упало — то ли на четвертом, то ли на третьем что-то громыхнуло, потом дважды звякнула сталь и наступила мертвая тишина.

'На нападение непохоже...' — хмуро подумал я, потом вспомнил, насколько тихо действовали похитители Аютэ, и, попросив Мэй не выходить в коридор без моего приказа, поковылял к площадке. Пытаясь представить, каким образом я-леворукий буду защищать этаж от возможного нападения снизу.

Добрался. Оценил ширину прохода, нашел положение, из которого было более-менее удобно наносить акцентированные удары и пару раз взмахнул чеканом, чтобы понять, какие движения лучше не делать. 'Отмашка' вызвала никаких неприятных ощущений. 'Молот, вбивающий кол' тоже, а вот после 'Града' я в полной мере ощутил и живот, и плечо, и пришел к выводу, что драться придется под Благословением Двуликого.

Эта мысль не порадовала. Совсем: в том состоянии, в котором я пребывал, работа под Благословением могла выжечь меня дотла в считанные минуты.

'Ничего... — подумал я, последний раз взмахнув чеканом и закрываясь от удара 'Отведением ветви'. — Зато за эти минуты сюда не поднимется ни один человек...'

В этот момент в дальнем конце коридора скрипнула дверь, и я, увидев пустые руки выходящего из комнаты аннара, повесил чекан на пояс.

Заметив меня в коридоре, да еще и вооруженным, мрачный, как грозовая туча, Тарваз Каменная Длань раздраженно дернул себя за ус и... уважительно склонил голову:

— Прими мои извинения, ашер! Я должен был догадаться, что ты не поймешь, о чем говорит колокол...

— А что, он может говорить не только о бое? — удивился я.

Тарваз скрипнул зубами и медленно сжал кулаки:

— Нет. Сегодня он говорит о потере, которую понес наш род...

— Что случилось? — выглянув из нашей комнаты, встревоженно спросила Мэй.

— Неддар нашел Аютэ...

'Когда это? Он же приехал всего несколько часов назад!' — мысленно удивился я. А спросил, естественно, совсем не это: — Ее... убили?

— Ушла... Сама... Не захотев стать уа'ри'айр ... — отрывисто бросил Каменная Длань. Потом сообразил, что мы — не хейсары, и объяснил ненамного понятнее: — Аютэ — Аттарк! Она заплела в лахти черную ленту задолго до того, как получила имя. А в день, когда Вага прошел Испытание Духа, сбежала из сарти, явилась к нам и спела ему свою Песнь, стоя перед воротами ...

— Любила, значит... По-настоящему... — еле слышно выдохнула Мэй.

Аннар ее не услышал:

— Разве она могла отдать себя другому?!

— А что с теми, кто ее похитил? — спросил я.

Глаза Тарваза заполыхали мрачным огнем:

— Проклинают миг своего рождения...

...Следующие несколько часов в сарти было тихо, как в склепе: с тренировочной площадки, расположенной прямо под моим окном-бойницей, не доносилось ни лязга стали, ни резких выдохов тренирующихся воинов, из кузницы не было слышно перестука молотов, а с заднего двора — визга забиваемой за завтрак скотины. Мэй, ходившая на кухню за свежим бульоном, вернулась далеко не сразу и донельзя удивленная — на пути туда и обратно она не встретила ни одной живой души.

Конечно же, настроение хозяев передалось и нам — мы, в основном, молчали. Лишь изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. И прислушивались к тишине.

К началу часа горлицы, когда я допил остатки отвара змеелиста, Мэй обнаружила, что приготовить свежий не из чего. И умчалась к Сите.

Я, порядком уставший от постоянного лежания, решил немного походить и, встав с кровати, принялся слоняться от двери к окну-бойнице и обратно.

Круга после десятого просто ходить стало скучно и я принялся разминать шею, левую руку и икры — не сильно, а так, чтобы почувствовать ток крови.

Почувствовал. Довольно быстро — минут через пять такой разминки вернулась слабость, а в глазах заплясали темные пятна. Сообразив, что перестарался, я решил вернуться в кровать, но услышал тихий стук в дверь, а за ним — и голос баронессы Кейвази:

— Кром, это я, Этерия! К тебе можно?

До двери было два шага. До кровати — четыре. Поэтому я, подумав, решил изобразить из себя гостеприимного хозяина.

Изобразил: баронесса, не ожидавшая застать меня на ногах, сначала растерянно захлопала ресницами, а потом возмущенно взвыла:

— Ты зачем встал?! Ложись сейчас же, а то я пожалуюсь Мэйнарии!

Я сделал вид, что испугался:

— Уже бегу!

Шутку не оценили — не долго думая, леди Этерия вцепилась в мой левый локоть и осторожно, но настойчиво развернула лицом к кровати:

— Пошли... Только медленно: тебе нельзя резко двигаться!

Дошел. Лег. Накрылся одеялом. И был вынужден тут же его откинуть, так как леди Этерия решила осмотреть мои раны.

Осмотрела. Запястье и плечо. Догадалась, что они недавно кровили. И устроила мне такой разнос, что я почувствовал себя несмышленым ребенком. Впрочем, приступ 'материнской заботы' закончился довольно быстро — смазав раны лечебной мазью и наложив повязки, она села, сложила руки на коленях, огляделась по сторонам, наткнулась взглядом на ночную рубашку Мэй, лежащую на сундуке с моими вещами, и помрачнела:

— Мне надо с тобой побеседовать...

Я шевельнул левой рукой, мол, вот он, я — говорите!

Она, давно привыкшая к тому, что говорю я, в основном, с Мэй, восприняла такой ответ вполне нормально:

— Слышал про Аютэ?

Я молча кивнул.

— А для чего ее похитили, знаешь?

— Хейсары похищают женщин только для того, чтобы на них жениться...

— Это — не тот случай! — перебила меня леди Этерия. — Неужели ты думаешь, что главе Ордена Вседержителя есть дело до счастья какого-то там горца?!

— Ну... наверное, нет!

— Негзару пообещали то, чего он хотел больше жизни, не просто так, а в расчете на то, что он притащит им человека, которому Неддар доверяет, как самому себе!

— А причем тут его величество? — удивился я.

— Неддар относился к Аютэ, как к сестре... — угрюмо вздохнула баронесса. — И, приезжая в Шаргайл, ел то, что она готовила...

— Ничего не понял... — признался я. — Ее же похитили!

Леди Этерия устало потерла ладонями лицо:

— Прости, я не выспалась и... очень беспокоюсь за вас с Мэй... Давай, я объясню с самого начала?

Естественно, я не возражал. Тем более, что без веских причин беспокоиться обо мне с Мэй она бы не стала. Поэтому кивнул и превратился в слух.

Оказалось, что Негзар был щепкой, влекомой волей ветра : тот, кто придумал это похищение, не собирался выполнять данное ему слово — хейсара ждала смерть, а Аютэ — 'беседа' с каким-то там братом-надзирателем, который, по словам леди Этерии, был способен внушить кому угодно что угодно.

В то, что такое внушение возможно, я поверил сразу — во-первых, баронесса Кейвази пересказывала мне то, что услышала от уже вернувшегося в сарти короля Неддара, который ЛИЧНО выбивал признания из Юлая Подсвечника. А во-вторых, я еще не забыл, как во время обучения пользованию Благословением Двуликого Арл погружал меня в состояние полусна и превращал в послушную его словам куклу. Поэтому, когда леди Этерия прервала рассказ, чтобы уточнить, что ее слова о возможностях надзирателей не вымысел, а реальность, я пожал левым плечом и сказал, что верю.