Сгоревшие сказки

Твоё время течёт за мной, как расплавленное стекло,

Мои сны о тебе далеко остались внизу.

Они прошли в Дверь и оказались в снежном мире, наполненном яркими огнями и мягкими сугробами. Снег падал, медленно кружась, и таял, едва касаясь кожи. Свет, лившийся с небес, казалось, освещал не только улицы, но и сердца людей: куда ни глянь — всюду улыбки на раскрасневшихся лицах.

— Дай мне поговорить с ним.

На фоне городского шума, переклички торговок и весёлого детского визга — на соседней улице мальчишки играли в догонялки — голос Кая прозвучал совсем тихо. Но Феникс его услышал. Сложно было вообще игнорировать этот ледяной голос, полный спокойствия и уверенности в завтрашнем дне. Когда он стал таким уверенным? Когда научился принимать всё, что готовила ему жизнь? Когда сам Феникс начал к нему прислушиваться?

Кто знает... Да и какая, в конце концов, разница?

— Зачем? — Феникс фыркнул, перехватывая поудобнее стаканчик, в котором плескалось... как уж его тут называли? Кофе? Дивное пойло, в самый раз для того, кого уже давненько мучали кошмары.

Феникс клял за всё Фэнхуана: за порушенный план, за то, что тот удумал топиться в собственном прошлом, и за плохие сны тоже. Вот только в этих кошмарах была кровь на белоснежных волосах, и Феникс не мог до конца понять, чьи это были сны — Закона или его носителя? А, может, их обоих?

— Это как раз мой вопрос... — Кай посмотрел в свой стакан, из которого извилистыми дорожками поднимался пар. — Я... Никто этого не стоит. Хватит ему умирать за других... Это...

Феникс фыркнул, расплескав кофе — он как раз делал глоток.

— Ключник, это всего лишь бессмертие.

— Всего лишь?

— Он сделал то, что было нужно сделать. Мы бы все остались там, и сгнили бы вместе с этим безумным тигром. Превратились бы в чернила... или что там было у него на уме?

Мимо лавочки, на которой они сидели, пронёсся мальчишка, тянувший за собой санки. На санках сидела маленькая девочка в сером пуховике и визжала от восторга. Она вскинула правую руку и чуть не задела огненное крыло и кофе Феникса.

— Извините, дяденька! — бросила она через плечо, и крылья, прозрачные и сверкавшие всеми цветами радуги, тянувшиеся из прорезей в детской шубе, затрепетали в извиняющемся жесте. Здесь никто не удивлялся пламенным крыльям Феникса, и это было очень кстати. Белой вороной, скорее, выглядел, бескрылый Ключник. На него мимо проходящие жители города частенько бросали сочувствующие взгляды.

Феникс выругался и покрепче сжал стакан. Быстрее бы допить что ли, с такими-то бешеными детишками.

— "Все до одной". Он сказал "все до одной", — прошептал Кай ещё тише, одними губами, всё ещё не отрывая взгляда от своей чашки.

— Знаешь, смерть — не убийца. Она может забрать то, у чего ещё не было начала. Но она никогда не заберёт то, чему ещё не пришёл конец.

Пласт снега с крыши упал прямиком на вытянутое сломанное крыло Феникса, и тут же зашипел, испаряясь. Феникс закашлялся.

— Всё, надоело, — он отставил недопитый кофе в сторону и поднялся с лавочки. — Горки.

— Горки?

— Горки. Санки. Снег за пазухой. Надо дать птичке отдохнуть. Пусть спит, а я вот намереваюсь славно провести время. И ты идёшь со мной.

Два стакана с остывающим кофе остались на лавочке прямо под вывеской "Нужные вещи" с большим плакатом в витрине "Два кофе по цене одного". В нескольких кварталах от магазина дети с восторгом наблюдали за тем, как высокий бескрылый незнакомец строит горку буквально из воздуха.

Они решили, что в этом городе стоило задержаться: Фениксу нужно было залечить крыло, а Кай... ему город напоминал о почти забытом доме. Это были и немного болезненные воспоминания: некоторые здания здесь выглядели так знакомо, что Ключник боялся подняться на крышу одного из них и найти там закрытый на зиму цветник. Но, сколько бы горя не принесла ему Снежная королева, он всё-таки любил зиму. Любил, когда снежинки застревали у него на ресницах. Любил катиться с горы на санях и падать в сугроб. Может быть, не так сильно, как прежде. Может быть, просто потому, что его детство всё ещё казалось ему безумно счастливым, хоть и очень далёким. Может быть, он просто начал ценить настоящее тепло гораздо больше после того, как узнал, что такое настоящий холод.

Им предложили комнату в одном из домов, на вершине которого вполне мог раскинуться розовый садик. Кай устроился у печки, походившей на ту, у которой его бабушка рассказывала ему истории о Снежной королеве и злом тролльем зеркале. Герда вздрагивала от страха, а он храбрился, грозил поймать эту Снежную королеву и посадить её на печь, чтобы она растаяла.

Стёкла в комнате покрылись инеем, и сквозь них можно было разглядеть только очертания города. Словно он был только видимостью, призраком, до которого ни за что не дотянуться. Кай поёжился, потянулся к карману своей куртки и достал оттуда несколько местных монет, которые ему отдали за небольшое колдовство. Всё-таки эти зимние силы иногда были очень полезными.

Юноша положил их на печку и стал ждать. Он должен был убедиться, что город за окнами — настоящий. Тогда, наверное, у него получится заснуть

Феникс, расположившийся на лежанке поближе к двери — его особая привычка, словно он постоянно ждал неприятностей и был спокоен только, если поблизости были бы пути отступления — заворочался и попытался выпрямить крыло. Чтобы ненароком не спалить округу, пришлось сделать так, чтобы изредка вспыхивающие вокруг перелома перья находились как можно дальше от... всего.

— Чёрт подери, — выругался Феникс и, поднявшись с постели, зашагал к печке. Он рухнул на пол с противоположной от Кая стороны и опёрся спиной на тёплую каменную кладку. Вспыхнувшие перья оставили на белой известке чёрные следы.

— Добрый вечер, — голоса Феникса и Фэнхуана были почти одинаковыми, но за всё то время, что Ключник путешествовал с Закрывающим законом, он наловчился отличать их. По еле заметной дрожи в определённые моменты времени. Но неуверенности. Даже по громкости. Кай сидел с другой стороны печи, но точно знал, какого сейчас цвета глаза у его спутника.

— Ты... Я... — отлично, Кай, великий мастер красноречия, так держать! Он ведь специально не заговорил с ним сразу после того, как они избавились от белого тигра. Он дал время... ему или себе?

Ключник заткнулся, чтобы привести мысли в порядок и, может, сказать что-то более благоразумное. Что-то вроде благодарности, для начала.

Но Фэнхуан заговорил первым.

— Наверное, это прозвучит, как нравоучение, но нельзя недооценивать собственную жизнь.

— Это ты мне говоришь? — Кай вскочил с места и повернулся лицом к гревшимся на печке монетам. — Ты ведь... Все до одной...

В повисшем молчании было слышно, как трещат в печке поленья и бьётся в окошки ветер.

Что, если Кай сейчас прислонит к стеклу горячий металл, посмотрит в получивший глазок на город, чтобы убедиться в том, что он настоящий, и увидит на его улицах повозку Снежной королевы? Если запрыгнуть к ней в сани, то больше не придётся вспоминать пепел на шубе и ноющую боль в груди, всё это... Всю Сторожевую Башню, все погони, все ужасы... Всё тепло, все улыбки, всех своих новых друзей. Всех тех, кто его спас.

Может ли история повторяться?

— Это не так уж страшно, на самом деле, — Фэнхуан усмехнулся и зашелестел перьями по кирпичам, поднимаясь. — Просто немного больно.

"Немного", как же. Ключник ещё нескоро забудет этот нечеловеческий вой, который исторгал из себя Бен, когда Смерть одну за другой задувала свечи его жизней.

Сейчас, когда он говорил об этом... Ключник никогда прежде не замечал, каким старым может выглядеть Фэнь.

Молчание между ними стало почти уютным.

Сквозь маленькие оконца в инее от нагретых на печке монет они смотрели на город, яркий, праздничный и укрытый снежным одеялом.

Бен прислонил к стеклу ладонь, и ледяная корка тут же поползла прочь от пламени, горящего под кожей божественной птицы. Стоило ему отнять руку от стекла, как Кай тут же приложил к стеклу собственную ладонь, и узоры иней снова затянули окно.

— Это вызов? — Бен сверкнул глазами, и на кончиках его пальцев заплясали алые язычки пламени.

— Это "спокойной ночи", — Кай плюхнулся на свой лежак около печи и принялся расплетать свою косу.

Когда комната погрузилась в темноту — относительную, потому что перья на сломанном крылья Фэнхуана всё ещё изредка вспыхивали — город, казалось, затих тоже. Весь его шум скрылся под снежным одеялом. В ночи начали своё путешествие крылатые сны.

Кай выдохнул слова благодарности вместе с облачком пара — а он и не заметил, что от волнения покрыл инеем даже собственное покрывало.

Это самое малое, что он мог пока сделать. Но когда они доберутся до Башни, в самом конце, после окончания сделки с Фениксом... тогда всё будет хорошо.

Как быть съеденным днём, ночью и солнцем

Она положила горящие угли в глазницы черепа, и тот засмеялся в её руках.

1.

В стороне от главной дороги, там, куда ведёт кривая тропинка от вороньего камня, среди тёмных деревьев и мрачных камней — "ведьминых пальцев" — стоит дом, обнесённый частоколом. В темноте не увидать сразу, что на каждой палке — человеческий череп, а на воротах вместо запоров — сцепленные костяные руки, выбеленные дождём. Подойдёшь — от неожиданности и умереть можно. Скалятся черепа, скрипит угрожающе замок, свистит в вышине ветер...

Здесь, в тени деревьев, всегда ночь. Со стороны этого не увидать — лес как лес — но стоит свернуть с тропинки, и тьма вокруг сгущается, словно идёт за тобой по пятам.

Говорят, в этом тёмном доме поджидает случайных путников их судьба.

Нынешняя зима выдалась белой небеса не пожалели снега, а ветра не пожалели сил, чтобы его разнести. Сугробы достают до зловещих улыбок черепов, а потемневшего дерева частокола почти не видно. Сцепленные на воротах руки размыкают пальцы, несмазанные петли скрипят, и на занесённую снегом дорожку выплывает завёрнутая в меха фигура.

— Давай! — радостно выдыхает она вместе с облачком пара.

В глазницах черепов тут же вспыхивают огоньки. Не оранжевые и не жёлтые, как от угольков, а разноцветные: зелёные, красные, синие...

Они отражаются в васильковых глазах выпорхнувшей из-за ворот девицы, играют на её волосах и застревают в накинутых на плечи мехах. Она смеётся и возвращается в дом.

— Получилось? — на первый взгляд в горнице никого нет. В печке потрескивают поленья, ярко горят несколько лампочек, развешанных в хаотичном порядке под потолком, на огромном столе лежит раскрытая книга с множеством цветных атласных закладок. Девушка скидывает шубу, выпрыгивает из сапог и отвечает — никому:

— Красотища сплошная. Весной предлагаю провести линию и поставить в рядок фонари.

— Ага, и вывеску ещё подсветить, чтобы мимо никто не проходил.

Девица молчит секунду, прикидывая, стоит ли оно того, а потом кивает.

— И в самом деле! Толково мыслишь, очень толково.

Никто не выходит навстречу девушке, у которой на волосах иней, а в глазах — вечно летнее небо. Продолжает шуметь огонь, но на этом и всё. Ни звука шагов. Ни чужого дыхания. Даже кошки на лавке нет — а какая уважающая себя ведьма живёт в доме без кота?

Да только Василиса не считает себя ведьмой. Она — всего лишь заместитель. Покуда не вернётся прежняя хозяйка дома, или покуда не найдётся куда более сведущая в волшебных делах девица. Желательно, чтобы она ещё спокойно переносила суровые зимы и темноту — а то, бывает, сидишь на печке, стучишь зубами от страха и думаешь "Ну зачем мне всё это надо? Какая из меня ведьма?"

Но ведьма из Василисы была довольно сносная. Знали об этом, конечно, только Чёрный, да Леса, но ведь и это уже немало?

— Нетолково мыслить — проку нет, — отозвалась пустота совсем тихо, бормотанием. Василиса хмыкнула и опустилась на один из резных стульев, украшенных бычьими рогами. У прежней хозяйки к костям была особенная страсть.

На столе, помимо книг, чёрных свечей и лампы — ворох лоскутов. И на самом верху его сидит куколка. Тряпичная, ничем особо не примечательная: разве что платье на неё чёрное, сорочка под ним белая, не торчит из швов солома, да глазки-пуговицы так и сияют. Красивая такая куколка. Сразу видно, что с любовью делали.

Да только...

— Как там Чёрный? — спрашивает Василиса, пододвигая к себе поближе книгу, чтение которой прервала, чтобы подключить иллюминацию.

Отвечающий ей голос доносится с кучи тряпья на столе. Прямиком из вышитого бордовой нитью рта куклы.

— Чёрный как всегда, — тряпичная игрушка машет рукой. — Думаю попросить у него волос из гривы его лошадки, а то мои уже совсем...

Она указывает на свои тусклые волосы, кое-где свалявшиеся. И вправду, давно пора обновить.

— Помощь нужна будет? — Василиса уже полностью поглощена книгой, и куколка, конечно же, врёт, что справится. — Вот и славно. Приветы Чёрному.

Кукла выбирается из дома через маленькое оконце в задней горнице: оно выходит прямиком на конюшню. Там, среди сена и тепла, стоят три лошади. Одна из них белая, как парное молоко: она смешно поводит розовым носом и фыркает при виде знакомого крошечного силуэта. Ещё одна — огненно-рыжая, словно облитая медью: она стоит в тени и делает вид, что жуёт солому. Жалко беднягу: ест совсем мало, грустит в своём стойле одна, совсем не рада соседям. Даже посетителям не рада.

Последняя — конечно, тёмной масти, единственная лошадь, у которой есть наездник.

Нельзя, чтобы лошадки эти стояли без дела. Но выбирать не приходится — это знает и Василиса, и Леса.

Чёрный выходит из тени, в которой, казалось, не поместился бы и самый тонкий на свете человек. Но тени — друзья Чёрного, пора бы уж и привыкнуть.

У Лесы не замирает сердце, потому что его попросту нет в тряпичном теле. По нему не бежит кровь, ему не бывает больно, но она всё равно вздрагивает от неожиданности. Её можно разозлить. Её можно напугать. Можно даже заставить краснеть, только вот щёки её останутся прежнего цвета.

— Доброе утро, — произносит Чёрный. Голос его похож на холод и тягучую патоку. Не то чтобы Лесе бывает холодно или голодно, но она всё ещё помнит укусы мороза и вкус еды. Лучше бы не помнила.

— Только ты и можешь определять, когда здесь утро, — хмыкает кукла в ответ. Вокруг дома, за конюшней — по всему лесу — вечная темнота. Кто-то говорит, что это "вечная ночь", но Чёрный, конечно, знает, что это вовсе не так. Если бы в лесу царила вечная ночь, он бы никогда не возвращал свою лошадь в стойло и не вешал бы свой полный звёзд плащ на крючок.

— Откуда огни? — он и сейчас стаскивает с себя плащ, и Леса взгляда своих пуговиц не может оторвать от миллиардов звёзд, которые горят на его подкладке.

— Да это Вася, — кукла машет рукой, а в блестящих пуговицах отражаются белый свет созвездий.

— Леса, — мягко зовёт её Чёрный, а потом сворачивает плащ и пытается ещё раз. — Леса.

Она трясёт головой, сбрасывая наваждение. Всякий раз ведь ловится. Говорят, если слишком долго смотреть на звёзды, можно провалиться в небо. Иногда Леса не прочь проверить, так ли это. Хуже ведь уже не будет? Что может быть хуже того, что в её руках — вата, в голове — солома, и она почти не чувствует... ничего? Что, если и чувства её не настоящие, а просто отголоски того, что она чувствовала прежде?