— Я тоже охотник! — закричал мальчик, мотая головой, лишь бы не видеть укоризненное лицо отца.
— Это не просто звери, лисенок. Они обезумели. Да и не в них дело — на дым и огонь тоже с копьем пойдешь? Иди с матерью, защити ее.
— Я не...
— Не? Ты взрослый! — и подтолкнул сына к Соль, ладонь скользнула по волосам — мимолетная ласка. — Иди!
Киуте силой впихнула в руки Соль своего малыша. Тевари уже стоял возле матери, побледневший, не согласный с отцом, который видел в нем всего лишь ребенка — но молчал.
— А девочка? — растерянно проговорила Соль.
— Куда ее, грудную! Мы постараемся выжить. Но ты хоть Акки убереги, если что!
— Но Къяли...
— Нет его больше, — так спокойно сказала.
— Ты айо, ты не можешь знать! — выдохнула Соль.
— Я знаю. Я чувствую его Силу. Мы были одним целым. Мейо Алей получил его душу, когда-нибудь встретимся.
Маленькая женщина с пепельными волосами смотрела печально и почти умоляюще. Что она могла? Заставить? Не в ее воле. А упрашивать не было ни сил, ни времени.
Соль подхватила ее ребенка, коротко поцеловала Тахи и побежала вверх по склону, уверенная, что сын следует за ней. Тевари и вправду бежал, только все норовил оглянуться. Так и бежал с повернутой головой, пока мог видеть, пока не встала внизу стена огня. А Соль не оглядывалась.
— Они скоро вернутся? — задыхаясь от бега и гари, выкрикнул мальчик.
Соль не ответила, прижимала к себе малыша Киуте. Тахи прав. Все вместе они бы погибли, и в одиночку рассыпавшись по лесам-тоже. А так двое остановят зверей, пожар и вернутся. Вместе, один Тахи и впрямь не смог бы. Она плакала и улыбалась, спотыкаясь на бегу. Вот и по-настоящему стали вместе север и юг. Разве не этого она хотела все годы жизни здесь?
Вернутся, и будут растить детей. Потом земля содрогнулась, и Соль упала.
Киуте, положив дочурку шагах в пяти позади себя наземь, на кочку, поначалу закрыла глаза — смотреть на стену огня тяжело, не просто глаза слепит — страшно. Она видела Силу Тахи — багровую, злую, пульсирующую. И знала, что он ощущает Киуте, берет от нее, что может, и неважно, что они из разных народов. Ему все же проще, у южан кровь из огня. Вот пожелает, и сольется с этой оранжевой дрожащей стеной... Та еще не приблизилась, пожирает деревья внизу склона, а стоять уже невозможно, так жарко.
Потом подняла веки — Тахи видела в профиль, черное лицо, хищная птица, из золы сделанная. Гореть в нем уже нечему, поняла молодая женщина. Остались только силы Киуте... и Къяли. Все-таки он и впрямь передал что-то ей.
Почудилось — Тевари появился шагах в десяти; ее обдало ужасом, и она закричала, прогоняя мальчишку. Пусть бежит к матери, прочь, куда угодно, хоть в прежнее их поселение! Он исчез, и был или нет — неизвестно. А пламя подступало все ближе, но слабело, уже не вздымалось к небу, не так сыпало искрами, не кидалось вперед обезумевшим зверем.
Пытаясь отогнать огненную пелену от глаз, потянулась сердцем — хоть немного Силы еще... ведь почти отбросили пожар от себя, и плевать, что мозг рвется на части, а сердце вот-вот лопнет от перенапряжения. Хоть одну ниточку...
И ниточка нашлась, тоненькая, серебряная. Почти под рукой, на земле. Лопнула беззвучно, даже не зазвенела. И больше не было нитей или канатов — все черное, выгоревшее.
Остановился огонь.
"Тевари..." Соль вытерла глаза, подняла тяжелую голову — словно камнями набили ее, огляделась. Акки, сынишка Киуте, был без сознания, а ее собственный сын исчез. Женщина огляделась пристально, испуганно: тихо, и слабый запах гари доносит ветерок, и дымом пахнут волосы и одежда. Цветы покачиваются, крупные соцветия, белые. И никого. Птицы поют, и, кроме запаха дыма и сажи на Соль и малыше ни следа пожара. Остановился огонь... как быстро... Незнакомое место.
А потом послышался низкий рокочущий звук, он все нарастал.
— Тевари! — вскочила и закричала, кинулась туда в сторону звука, где, как ей почудилось, находился знакомый склон. Но оттуда пахнуло ужасом, дунуло темным холодом, в сплетении ветвей сверкнул оскал черепа — и Соль отшатнулась, бросилась назад, громко выкрикивая имя сына. Вернулась, подхватила Акки, и снова помчалась, словно безумная, как зверье недавно бежало.
В другую сторону.
...Он понял, что мать в безопасности, и устремился обратно, к отцу и Киуте. Потом, все потом — попросит прощения, отдохнет, поможет с малышами...
Он опоздал.
Видел только женщину со спины — ее поднятые руки, взметнувшиеся под огненным шквалом волосы. Она обернулась, увидев его, и он увидел ее глаза — почти слепые, безумные. Она его узнала.
— Прочь! Возвращайся! — закричала она. Голос превратился в угрожающий рокот, заполнивший всё.
Что-то лопнуло в голове, и он повиновался, и бежал, и бежал прочь, не зная, что уже нет огня, не помня себя самого.
**
Астала
Дождь лил, будто стояли под водопадом; грис фыркали, но бежали, копытами разбрызгивая воду. Иногда ливень почти стихал, чтобы вскоре еще усилиться. Коротких перерывов всадникам хватало, чтобы осмотреться, благо, ехали они по мощеной камнем дороге. Не лучшая погода для погони, но беглецу еще хуже, к такому он не привык.
— Он может ставить "завесы", как и сестра, — задумчиво сказал Тарра, который первым узнал о побеге, когда прислал своих людей охранять Айтли. — Впрочем, в городе он этого делать не будет — верный способ привлечь еще больше внимания, на нее же сразу кто-нибудь натолкнется. У северянки была хорошая грис, были припасы. У него ничего нет, разве что путь он может быть знает. Этот побег — жест отчаяния, — Тарра тронул повод. — Наверное, он слышал.
Юноша рядом резко выдохнул. Тарра обернулся, чуть приподнял бровь.
Но Кайе молчал. Всю дорогу молчал, пока не достигли окраин. Тогда юноша остановил свою кобылицу.
— Тарра... — смотрел очень серьезно. — Я найду его. Не смог найти северянку... его найду. Это я виноват. Но не тронь его, слышишь?! И потом тоже. Я знаю, что его захотят убить...
Тарра сумрачно смерил взглядом спутника. Пальцем обвел свой знак на плече.
— Что видишь? Неужто пятнистого ихи Арайа или цветок Кауки? Те льют кровь, как воду. Я — не трону. Мальчишка всего лишь боялся умереть; наказывать за это нельзя. Но что будет дальше, решать не нам, сперва дождемся вестников и Совета.
Тарра не хотел поднимать шума и хотел сперва пообщаться с Ахаттой, рассказать ему о побеге — как такое вообще могло получиться? У заложника был помощник? Но у ворот встретил Кайе, который, несмотря на ливень, куда-то выходил; на просьбу доложить деду о госте тот ответил, что Ахатта сейчас говорит с Къяттой. Этой встречи Тарра не хотел, и пришлось сообщить о цели визита.
Услышав, Кайе ухватился за повод его грис и заявил, что надо не говорить — догонять, и прямо сейчас. Если один из людей Тарры отдаст своего скакуна, они не потеряют и лишней четверти часа.
Тарра был в замешательстве. Реку Иска он помнил, и последнее, чего хотел бы — делать что-то в паре с этим ненормальным мальчишкой.
— У него нет браслета, я точно знаю, — сказал Кайе.
Это решило дело.
Искать беглеца оказалось нетрудным занятием, еще бы не вмиг прохудившееся небо. Айтли, наверное, такого не ожидал — на севере Сезон дождей одно название по сравнению с югом.
Тарра был прав — в городе он и впрямь не поставил ни единой завесы. И дорогу избрал самую неудобную — ориентиром должно бы служить солнце, но это совсем ненадежный указатель в дождь; а больше северянин не знал ничего о пути домой. Не то что сестра. Приближаясь к окраинным поселениям, синта стали очень осторожны — и сняли пару завес. Кайе ехал рядом с Тарой, лишь изредка давая указания, куда повернуть.
— Неужели ты чувствуешь след даже так? — потрясенно спросил один из спутников.
— Не так, как звери, — угрюмо отозвался тот, и ощутил на языке привкус крови, а на висках — прохладу от северной Силы, ее не мог смыть даже ливень. Вот какой след подарил Айтли невольно. Достаточно малой нити, чтобы запуталась бабочка в паутине...
Скоро след стал совсем свежим — северянин долго не мог решить, свернуть направо или налево, и в конце концов все же выбрал верное направление, иначе дорога привела бы его обратно. Сойти с мостовой он боялся по такому дождю.
Вскорости показались полосы деревьев тамаль, а получасом позже начался лес, и почти сразу поляна проглянула между стволами.
Кайе остановился у края поляны, натянул повод.
— Он там.
— Ты точно знаешь?
— Да. Он никуда не успеет уйти. Он устал.
— А ты... — начал Тарра, видя, как тот поворачивает кобылицу обратно к городу.
— Я не хочу быть здесь. Помни, что ты обещал, — он ударил ногами в бока грис, и та взвизгнула, сорвалась с места. Колючая ветка хлестнула по плечу юноши, оставив алую полосу.
Еще когда ехал обратно, почувствовал себя очень плохо. Боли он не боялся, поэтому внимания на нее почти не обратил. А вот запах крови, взявшийся непонятно откуда, сильно досаждал — как и головокружение. Правая рука почти перестала слушаться, ладно, мог управлять кобылицей и без поводьев. Дождь по-прежнему лил, но почему-то вода в лужах отливала красным. Въехав в ворота, спрыгнул с грис, но ноги подкашивались — передал повод пробегавшей мимо молоденькой служанке, пусть отведет к стойлу. Повернулся спиной, направляясь к себе, услышал испуганный вскрик.
— Рана открылась, — сказала Киаль, прибежавшая первой.
— Я не могу запретить тебе все вообще! — сквозь зубы обронил Къятта, подхватывая его, несмотря на попытки идти самому. — Ты вечно...
— Я упустил девушку. Если бы ушел и он... Ты ведь не знаешь, почему так.
— Будешь лежать дома, пока не позволю встать!
— Но ведь меня же лечили! — сказал по — детски обиженно, уже с перевязанной заново раной опустившись на постель. — Все было хорошо, после праздника даже!
— Охх... — Къятта потер виски, присел рядом. — Любой мальчишка-метельщик умнее тебя.
— Я никогда не обращался к целителям, и правильно, значит! — вскинулся тот, и поморщился — больно-таки.
Къятта сжал руку в кулак, словно ударить хотел — не то по кровати, не то по лежавшему. Сдержался.
— Правильно было бы дома тебя запереть тогда сразу!
Уже поднявшись, добавил:
— Встанешь — пожалеешь очень.
Новая, тусклая и ломкая луна заглядывала в комнату северянина. Наполовину тюрьма, наполовину уже привычное обиталище. Так и не смог заснуть. Ночная бабочка упорно крутилась над светильником, и Айтли отгонял ее, жалея глупую.
— Ну куда ты снова! — терпеливо повторил в десятый раз, наверное. Проще было погасить огонь и спать... или хоть лежать с открытыми глазами, но в темноте видел одно и то же — заросли, пропускающие всадников-южан. Айтли сидел возле дерева... встал, когда их увидел. Позволил подойти близко-близко. Хотел ударить — как мог, страх вызвать, или же ярость — чтобы убили здесь. А "щит" у предводителя был мощным... Юноша не ударил не потому, что испугался или понял бессмысленность — может, и удалось бы.
Просто во взгляде южанина не было злобы. И он — тот, приходивший предупредить стражу — чуть покачал головой, словно говоря — это лишнее.
Сейчас оставалось только бабочку отгонять. Айтли еще не знал, как поступит Юг; существовал ничтожный шанс, что его все же не тронут, может, даже отправят домой — но он себя не обманывал. Не затем Лачи их сюда отправил. Про бегство племянницы наверняка уже знает, но никаких известий или вопросов Астала не получила. Значит, не добралась еще, а раньше времени шум поднимать невыгодно.
Почудилось — Этле словно рядом присела, даже услышал ее смех. Его беспокойная, прямая, порой такая мнительная половинка.
Отвлекся и не заметил, как на пороге возник человек — вроде он и полога не откидывал. Стоял неподвижно, но Айтли почувствовал себя зажатым в угол.
Как-то давно, тогда был совсем еще мальчишкой, был на дальних лугах вместе с дядей — не с Лачи, с другим. И там они встретили пещерного волка — огромный, он хромал, едва опираясь на окровавленную переднюю лапу. Но глаза его были ненавидящими, желто — оранжевыми. Потом мальчик стоял возле туши волка долго, пока вконец заждавшийся дядя не увел племянника силой. У мертвого зверя глаза потускнели, но оставались такими же яростными. А еще запомнил — на неподвижный зрачок опустилась переливчатая зеленая мошка. Согнать не успел — рука дяди сжала его кисть и потащила мальчика прочь.
Стоящий сейчас перед Айтли лицом больше походил на птицу, но у него были глаза того волка — яркие, ненавидящие... мертвые.
Недавно он принес подвеску сестры...
Браслет — новый, запаянный — стал холоднее.
— Ты так ничего и не скажешь?
— Мне нечего говорить.
— Ты так думаешь? Та, что помогла бежать твоей сестре, уже умерла, — Къятта усмехнулся очень неприятно. — Знаешь, как выглядит человек с расколотой головой?
— Мы таким не любуемся.
— Крысенок, — тихо и отчетливо. — Маленькая тварь. Твоя сестра тоже мертва давно. А если и доберется до севера, думаешь, ей позволят жить долго?
— Вы ее в любом случае не получите.
Зеленая мошка с жужжанием поднялась, и до сего мига застывший глаз моргнул, оказавшись живым. Совсем близко от руки Айтли лязгнули волчьи клыки:
— Мне плевать на ваши паршивые интриги! Но я чуть не потерял его из-за твоей девки, теперь из-за тебя! Кто помог тебе снять браслет?
— Помог? — рассмеялся Айтли. — Он его с меня сорвал.
Къятта опустил руки и отошел на пару шагов; но казалось, что он приближается, столь ощутима была исходящая от него ненависть. Айтли видел — в кулаке он сжимает что-то столь сильно, что побелели пальцы, и зрачки южанина широкие, во весь глаз. Но продолжал говорить:
— Я думал, об этом уже все знают. Или просто молчат? Но я ведь скажу, если спросят.
— Мой брат мечтал об этом — размазать тебя по стенке, но я сам запретил ему... зря. — Снова шагнул вперед, цепко ухватил плечо Айтли; юноша изогнулся, пытаясь вырваться — однако старший из братьев Тайау, может быть, и уступал младшему, но уж всяко превосходил силой Айтли.
Отшвырнул его к стене; Айтли стукнулся затылком до звона в ушах, но тот лишь усмехнулся. А потом удар чего-то невидимого обжег Айтли, словно хлыст, и багровая борозда появилась на коже. И еще одна, и еще. Удары, разрывающие само существо изнутри и снаружи, черные вспышки.
Даже без браслета не мог бы противостоять такому, как Къятта... он и не пытался. Напротив, был почти рад, что сможет сейчас умереть. Это в общем-то куда лучше, чем могло его ожидать.
Мертвый волк с янтарными глазами задрал морду к луне и завыл.
Потом Бездна раскрылась и позвала.
**
Срединные земли, две весны назад
Когда-то здесь было селение, но лес почти его поглотил. Кое-где еще высились частоколы, а столбы, некогда держащие хижины, покосились, их обвили лианы. Поля заросли подлеском — только обтесанные вехи-разметки выдавали, что раньше здесь трудились земледельцы. "Это мое", говорил лес.
