Зверь лютый. Книга 36. Аутодафе

Главное: отмена крепостного права в России в 1807 г, как в Пруссии, а не в 1861?

Может, есть смысл посильнее унижать правителей?

* * *

— Здравствуй, принцесса.

— Доброго здоровья, светлый князь Иван Юрьевич.

— Что так важно? Прежде-то ты меня Ванюшей называла.

— Прежде... что было, то сплыло. Прежде ты в корзне не хаживал. А ныне вот, из первых князей русских.

Она старательно не глядела мне в лицо, отводила глаза, то как-то отворачивалась, то вдруг поглядывала искоса. И снова — в пол.

Заготовленные мною шутки по поводу её прозорливости — "в следующий раз в корзне явишься?", — выглядели неуместными, глупыми.

Я... я пребывал в растерянности. Как-то совсем иначе представлял себе нашу встречу. Живее, веселее, радостнее...

Тут она вовсе потрясла меня — перешла на "Вы". Отчего я совершенно отвык за последнее десятилетие.

* * *

На "Святой Руси" говорят "вы" только если "много вас таких".

Кажется, манера обращаться к одному человеку как к толпе возникла в те времена, когда римские императоры начали двоиться и четвериться. Позже "Вы" станет на Руси обязательной формой вежливого обращения к родителям:

" — Что тебе снилось, Митрофанушка?

— Всякая гадость. То Вы, маменька, то, Вы, папенька".

Ещё позже множественное число, как признак вежливости, даст приколы типа "ананас господь положил", и, уже в 21 в., превратится в обращение к гендерно-небинарным: "они".

* * *

Набравшись воздуха и духа, всё также разглядывая мои сапоги, она выдала монолог. Довольно чётко повторяющий, или, точнее, предвосхищающий, монолог княгини Друбецкой, добивающейся зачисления сына в гвардию в "Войне и мире".

— Послушайте, князь, — сказала она, — я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моей к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего мужа, и я буду считать вас благодетелем, — торопливо прибавила она. — Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Будьте тем добрым, каким вы бывали прежде, — говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.

Охренеть.

Её заставили выучить текст? Вот такой. И она "откатывает обязательную программу", не задумываясь о смысле произносимого?

Я — впал. В этот... в ступор. И в ту самую... как же её... в растерянность.

"Сделайте это для моего мужа...".

"Это" — что? Гвардии здесь нет, поспособствовать зачислению Казика хоть куда — не могу.

* * *

У Л.Н.Толстого князь Василий, к которому обращается просительница, знает, что влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. И, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние.

— ChХre Анна Михайловна, — сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, — для меня почти невозможно сделать то, что? вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас, я сделаю невозможное, вот вам моя рука. Довольны вы?

Я — не вася, Казик — не гвардеец, мы — не Санкт-Петербурге. И... И какого хрена...?!

* * *

Чёт... растерялся я. И обозлился.

Мы — не в Тильзите на Немане, а в Берестье на Буге. Я — не Наполеон. Совсем не. И совершить ошибки его уровня не смогу. Мелковат-с. Но чувство, что мне подкладывают обтитулованную бабёнку, ожидая оплаты на гос.уровне... очень чёткое.

Бордель. С сутенером-князем и проституткой-княгиней. С полит.последствиями.

"У красавца-молодца

Что-то капает с конца".

Что-что... Слёзы. От осознания собственной глупости.

Когнитивный диссонанс текстов от "матёрой глыбищи" и монолога средне-средневековой ляшской княгини — остановил все шарики с роликами в моих мозгах. И нафига я в школе учился? Не читал бы прежде Толстого Л.Н. — нынче бы не клинило.

Единственное что сработало — стремление к конкретике в явной несуразности. В смысле: недоумение про, ею не сказанное, но мною вспомненное, зачисление в гвардию.

Мы, явно, не понимали друг друга, думали и говорили о разном. Тезаурусы не совпадали. Надо как-то согласовать... аппараты. В смысле: понятийные.

— Да для чего ж это ему надо? Козлу такому.

На "козла" она вздрогнула и понесла дальше умоляющей скороговоркой:

— Войско ему надобно, большое войско, а то все над ним насмехаются, говорят, счастья у него нету, не годный, де, ни к чему, только мещанок брюхатить умеет, а меча в руках не удержит, а коли без славы, то и место ему на тряпке у порога, а ежели войска нет, то и славы нет, так у братьев в прихлебателях и век доживать будет, в нищете да небрежении, только и останется ему меня, несчастную-неудалую, давить-гнобить...

Ага. Шустрый мужикашка. Сам в гвардию не хочет — хочет гвардию под себя.

Факеншит! Ваня, вылезай из русской классики, ныряй в архаику. В такую же. В смысле: в русскую.

Тон её становился всё более ноющим, сходным с тем, что я слышал, когда они шли от реки к шатру.

— Милости твоей прошу, князенька. Ты-т ныне высоко взлетел, пожалей меня по старой памяти, за ради дней молодых да радостных, вместе проведённых, дай мужу моему войско доброе, хай он прославится. Шоб ему повылазило...

Ага. Вот тут я ей сразу и рожу. Полки воинские. На конях и с флагами.

Очевидность немедленного отторжения изложенного предложения в рамках осознаваемой примитивизации моего мышления нашло отражение в появлении физиогномического выражения.

Я не сильно... жужжу? Тогда проще: скривился я. Мордой лица.

Она заметила недовольную гримасу и опустилась на колени передо мной.

Как я уже говорил, воспитание Саввушки в Киеве дало мне некоторые познания в многозначном и выразительном процессе коленопреклонения и коленоподползания. Отточенность движений свидетельствовала об обширной практике.

— Обещайте, обещайте, Иван Юрьевич, — сказала она вновь переходя на "вы" и глядя на меня умильно снизу вверх, с улыбкой молодой кокетки, которая когда-то была ей свойственна, а теперь так не шла к ее нездорово розовеющему, опухшему, стянутому помеченным поносно-геморройной птичкой платком, лицу.

Она, видимо, забыла свои годы, положение, одеяние и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. И не только старинные.

В память о нашем давнем разговоре, я был в корзне. Это довольно тяжёлая, подбитая мехом штука. А погоды стоят жаркие, так что я, в нарушение обычных своих правил, снял свой бронированный кафтан.

Факеншит! Предполагалось же свидание с давней долгожданной сердечной привязанностью! На кой тут брони?!

* * *

" — Ненавижу эти новомодные длинные пиджаки! Полчаса разговаривала с Пьером, и так не поняла как он ко мне относится!".

"Пиджака" на мне не было.

* * *

Опустившись на колени "принцесса" оказалось "нос к носу"... ну, пусть "к носу". С моим "достоинством". Продолжая умильно смотреть мне в лицо, она просунула ручку в распахнувшееся корзно и принялась пальчиками поглаживать.

Охренеть. Нет, я помню наши игры в оружейке. Но здесь как-то... не слишком ли... фривольно?

"Достоинство" ответило незамедлительно. Восстанием. Не в смысле: массовые беспорядки. А в смысле... наоборот.

* * *

Полагаю, что тут самое время провести классификацию человеческих рефлексов.

Когда у человека есть мысли, он, обычно, их исполняет. Когда у человека нет мыслей, он следует рефлексам. Рефлексы бывают: условные и безусловные. К безусловным относят дыхательный, глотательный, хватательный... Кто их не имел, тот... не дожил даже до тех времён, когда можно хотя бы задуматься об оставлении потомства.

Условные же рефлексы появляются в результате личного опыта. Типа выделения желудочного сока по звонку у "собаки Павлова" или порядка поворота головы при переходе улицы. Вполне рефлекторное занятие — завязывание шнурков — здесь ещё не возникло, в 21 в. уже отмирает.

Другой, не возникший ещё здесь рефлекс — расстёгивание штанов. Здешние штаны не расстёгивают, а развязывают. Минимум два пояса: кушак — на верхней одежде, гашник — на нижней. Потом портки спускают, исполняют желаемое, держа пояса на шее или в руках, потом одежонку послойно подтягивают и так же послойно подвязывают.

Процедура длительная и трудоёмкая. В условиях, приближённых к боевым или интенсивно трудовым — нет времени.

Не могу вспомнить ни одного попандопулу, который бы явно фиксировал этот феномен: необходимость сменить один условный рефлекс — "расстегнуть", на другой — "развязать". Не описан ряд разнообразных ситуаций, иногда — смешных, иногда — не очень, происходящих в процессе смены рефлексов. Возникающие от этого потрясения, когда, задумавшись о чём-то сунешь руку — "ручки-то помнят", а... а нету. Возникшее изумление заставляет включить сознание:

— Ё! Факеншит! Семён Семёныч! Сперва ж надо кушак развязать!

Это проходит. Но требует времени. В попаданских историях — отсутствует. Из чего делаю вывод: все попандопулы "справляют нужду" себе в штаны — ну не в чужие же! А памперсов здесь нет.

Возвращаюсь к "Тильзитскому свиданию" могу предположить, что именно тогдашняя манера мужчин носить лосины не позволила королеве Луизе добиться возвращения Магдебурга Пруссии.

* * *

Ещё в Пердуновке я ввёл штаны с застёжками. Не скажу, что это драматически повысило производительность труда, но четверть часа жизни за день экономит. А за время всей жизни? А в мировом масштабе?

Ещё важнее та атмосфера новизны, интенсификации всего, мелким, но ежедневным примером которой стала ширинка. И — индикатором. "Человек — един во всех проявлениях".

— Вася? — Не. Ленив и туповат — с портками справиться не может.

Мелочь мелкая, незаметная. Но десятки тысяч мужчин в моих землях оказались выбиты из колеи устоявшихся вековых рефлексов. Ежедневно. На мгновения. 10-15 раз — потом рефлексы заменяются, движения снова становятся безмысленными. Однако, заставить человека думать о непривычном, новом в повседневном, переживать и раздражение от новизны, и радость от овладения ею, хоть бы и всего 10 раз — мощнейшая тренировка мозга.

Не думаю, что те десятки тысяч в штанах на пуговичках, а не на завязках, дружно станут эйнштейнами. Надеюсь, что не станут — куда я тысячи гениев дену? Но если эта незаметная в ист.процессе деталька сподвигнет хотя бы одного из ста на использование мозгов в повседневной жизни, то из тысячи из этих одного... "И может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать".

Остальные — в мокром походят.

Понятно, что я постоянно в таком прикиде — личный пример. Понятно, что за годы применения движение доведено до автоматизма, до уровня рефлекса. Понятно, что когда мысли вышибло и они разбежались — остались рефлексы,

* * *

Княгиня, при виде столь наглядно выраженного моего к ней отношения, испуганно вздрогнула и отшатнулась. Я как-то... смутился и хотел уже убрать... свою ошибку. Но не успел — она, тяжко вздохнув, не произнеся, но подумав, очевидно, общеизвестную и ныне особо уместную фразу: "Все козлы... одинаково козлы", вернула на лицо кокетливую, как она думала, улыбку и потянулась губками.

Я продолжал пребывать в этом... в ступоре. И согласился. С её согласием.

* * *

Как и следует поступать образованному человеку, я немедленно возложил вину "за всё" на русскую классику. Но не в примитивной форме: "всё Пушкин виноват", а более продвинуто: на Л.Н.Толстого. В смысле: за моё непонимание собеседницы.

Для симметрии следует обличающе указать на тлетворное влияние Голливуда. Конкретно: сериал "Полицейская академия". Точнее: тамошнего главного начальника. Который попал в сходную ситуацию прямо на трибуне во время проведения лекции. Во всяком случае, изумление в первый момент было у меня, наверное, сходно. А вот глуповато-благостное последующее настроение, столь артистически выраженное на морде лица тамошнего копа...

* * *

Увы, настроение у меня было отнюдь не благостное. Хотелось что-нибудь сломать, разорвать. Или — воткнуть. Торчащие у неё на голове белые костяные рога кики просто просились в руки. Осталось только схватить и рвануть. На себя. А потом от себя. А потом обратно.

Очень похоже на самолётный штурвал. Давно в руках не держал — самолётов тут нет. "Если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу". Ну и вот. Взлёт-посадка. В высоком темпе. Никакого "высшего пилотажа". Даже "разворот блинчиком" — избыточен. Не говоря уже о двойном иммельмане.

Каких-то мыслей с вариациями и прологацией... да вообще — никаких мыслей!

Кроме острого ощущения. Что меня имеют. Вот таким, знаете ли, "не-миссионерским" способом. Парадоксально? — Нефига. Вот Наполеон не почувствовал. И как его поимели? А потом всю "Прекрасную Францию". Неоднократно. И всю Европу. И нас заодно.

Если мужчина чуть сложнее, чем прямоточный пищевод с оглоблей на изготовку, то парадоксы случаются пачками. "Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп".

Как я уже и неоднократно: дело не в деле, дело в "между ушами". Одно и тоже занятие при одном состоянии в междуушии — мечта, восторг, наслаждение, при другом — мерзость, мука, унижение. Не реал — "туда-сюда-обратно, тебе и мне приятно", а виртуал — оценка происходящего в собственном мозгу.

Вызывает эмоции. Сильные.

Мною манипулируют. Применяют, используют. Ловят. Как молоденького кобелька на сучку в течке.

Бешенство. Злоба.

На неё. За её покорность и готовность быть приманкой.

На них. Кто мне ловушку подстроил.

Но более всего — на себя. На собственный идиотизм-романтизм. Заставивший придумать образ. Юной, энергичной, решительной, умной, восхитительной... женщины. Княгини. Правительницы. Оказавшейся испуганной ноющей... шлюшкой.

Столь эмоционально насыщенный процесс не мог продолжаться долго. Она сидела на полу, нервно сглатывала, пытаясь отдышаться, поправляла сбитый мною платок на голове.

— А ты, принцесса, оказывается курва. Бабёнка продажная. Шлюшка пристаньская. Нет, не пристаньская — теремная. Телом своим торгуешь. Кто за серебрушки ноги раздвигает, кто за войско. А смысл-то один: поимел-заплати. Курвень курвущая.

Я отошёл от неё, поправляя одежду. Стоял у неё за спиной и видел, как от моих слов вздрагивали её плечи.

Она рывком вывернулась в мою сторону, чуть не плача выкрикнула:

— Я ж не сама! Я ж для мужа! Он же велел!

— Ага. Бор-рдель. Муж — сутенёр, жена — проститутка. Сводник и шлюха. И часто он тебя на такие... дела посылает?

— Нет! Никогда! Первый раз!

Смесь злобы и презрения, вполне выраженные на моём лице, подействовала. Она прекратила попытки убедить в своей невинности и невиновности, упала на колени, лицом в пол шатра. Где и разрыдалась.

Воткнувшиеся в ковёр белые рога, жалобные подвывания, поднятая задница в чём-то тёмном и мешковатом — раздражали. Но более всего меня бесила собственная глупость, собственные "обманутые ожидания".

Обычно мужчина "до того как" и "после того" — две большие разницы. Гормональный баланс смещается, дофаминовые нейрончики отрабатывают. Довольная, глуповатая, умиротворённая улыбка. Но тут... до зубовного скрежета.