Мир приходится осваивать чуть ли не на ощупь. Перекрестья синеватой сетки неприятно жгутся. Шарик можно проглотить. Сразу — прилив энергии. Можно в кого-то его кинуть. Но такого лучше не делать без крайней нужды. Чисто из соображений жалости и человеколюбия.
От розового пятна можно "подзарядиться", рядом с грязно-коричневым быстро слабеешь.
Общаться более, чем с двумя — тремя людьми, пока не получается. Отгородиться от большего количества народа не выходит. В довершение бед, сильно напрягает вдруг обнаружившийся "следящий контур", и теперь он работает в непрерывном режиме.
Накануне вечером ходил к холодильнику подкрепиться. Подкрепился. А потом понял, что абсолютно уверенно двигался полной, кромешной тьме.
Пришло понимание, что теперь я не смогу видеть мир только глазами, и стало грустно. Глаза мгновенно затуманились, и я разревелся так, как будто действительно был ребенком.
Кому рассказать — не поверят. Шарлатанов хватало во все времена. В лучшем случае, выслушают, и заботливо предложат отдохнуть. В худшем — заподозрят навязчивые идеи, шизофрению или чего похуже.
Я же не умею показывать эффектные фокусы! Не могу видеть сквозь стены и безошибочно угадывать карты Зенера. Может, только пока. Может, не смогу никогда. Разве что, уверенно передвигаюсь в темноте, чувствую эмоции и могу иногда помочь поправить здоровье ценою собственного. Мало, очень мало. Что со всем этим делать, непонятно.
... Андрей Андреевич оказался симпатичным пожилым дядькой с округлым лицом, типично офицерскими, холеными усами и удивительно искренним, лучистым взглядом. Такие люди вызывают к себе доверие на уровне рефлекса.
И еще, он был очень, очень болен.
Он мог, но не стал вызывать меня в Москву. Вместо этого, прилетел сам. Мы встретились ранним утром в лесочке у дома. Я как раз возвращался с прогулки, которую правильнее было бы назвать пробежкой. Гость пришел один, но метрах в двухстах чувствовалось присутствие трех вооруженных и абсолютно не агрессивных, но готовых к немедленному действию мужчин.
Что маленький ребенок, что щенок, способны измотать любого взрослого спортсмена, если тот решится принять участие в их забавах. Что уж говорить обо мне.
Гость был изумлен. Расхристанный, красный, потный и капитально вывалянный в снегу мальчишка никак не соответствовал образу вундеркинда, которого он предполагал увидеть.
Мы прогулялись по украшенному снежными шапками и инеем лесу, прошли мимо площадки для дрессировки собак, где подружились с симпатичной рыжеватой кавказской овчаркой. Немного поговорили о разном, и захотелось мне этому человеку хоть немного помочь.
Не знаю, смог ли. Оказалось, что откровенно не хватает силы. Или энергии? Или энергетики?
А можно и проще сказать — надорвался, вследствие чего и удостоился визита бригады скорой помощи.
Стало ли моему случайному гостю хоть чуть лучше? Узнал ли он то, что хотел? Не ведаю.
Но мужик оказался правильным — тащил меня на руках метров двести. По крайней мере, так говорили потом.
17 ноября 1952 года.
Москва, Старая площадь, кабинет Председателя КПК ВКП(б). Стандартное по планировке помещение одного из высших чиновников. Стены, отделанные дубовыми панелями. Установленные буквой 'Т' столы для совещаний. Отдельно, в углу — массивный сейф и письменный стол с батареей телефонов. Два уютных черных кресла из уже изрядно потертой мягкой кожи. Бронзовая настольная лампа на массивном гранитном основании. Мягко светится зеленый абажур, бросающий на собравшихся приглушенный свет.
Собеседников представлять нужды нет. Мы и так их знаем.
-Что ты там узнать хотел, спрашивать не буду. Спрошу лишь, как съездил, Андрей Андреевич?
— Не зря, Матвей Федорович. Слух, понимаешь, возвращаться начал.
— А чего орешь, как глухой?
— Так понимаешь, привычка. Аппараты помогали мало. Вот и орал. Но заметь, теперь тише ору!
— Мог бы парня и к себе пригласить. Он, как-никак помоложе будет, чем мы с тобой.
— Ну, насчет помоложе, это еще вопрос. Так-то да, ребенок. Но в глаза заглянешь, и понимаешь: пожил человек. И не просто пожил, а и повидал многое.
— Что, рассказывал?
— Да нет, о 'той' жизни, он молчит. Стыдно, говорит, не так я там жил. Но со стороны видно хорошо. Опять же, ребята маленковские видели, как он за домом с Марголиным упражняется.
-И что говорят?
— Говорят, что это кто угодно, но не мальчишка. Сгородил он там себе, понимаешь, из досок и старого х/б мишень. И развлекается. За день — пачки две-три патронов от мелкашки. По суставам, в движении, не промахиваясь. Только успевает прорехи зашивать. За три дня — две доски сменил. Такой вот мальчик. Заказал себе HP-35 c двойной обоймой.
Да и по виду это уже скорее, подросток, а не мальчишка.
— Ну, со стрельбой, тут бабка надвое. У него прикрепленный — Валентин Холодов, он так и стреляет. Может, научил.
-Шутишь? Научиться таким фокусам сложно — не каждому дано и время какое-то нужно. А тут раз сходили на стрельбище, и готово — садит навскидку.
— Так уж и раз?
— Точно тебе говорю, один раз всего! Теперь он из дома не выходит. И сестра его — тоже. Но ее в другом коттедже поселили. Пришлось даже хозяев слегка подвинуть.
— Что там опять?!
— А то, что они пока среди людей находиться не могут. Больно им, плохо. Чуют эмоции, лечат, забирает боль. Теперь вот, вынуждены учиться отгораживаться от чужих эмоций.
Вера, она пожестче Юры, восстановится быстрее. У нее это в магазине впервые проявилось. Скандальную тетку взглядом на колени поставила. Народ сбежал от греха — такой жутью от ее взгляда веяло. А люди там, сам знаешь, проверенные и не из пугливых. Многие войну прошли.
— Сказал бы кто другой — не поверил! Тебе — верю. Но понять такого все равно не могу.
— Не ты один. Вот, почитай, что аналитики пишут.
Матвей Федорович, привычно выделяя главное, пробежал глазами четыре машинописных странички, украшенных грифом 'Совершенно секретно'. Тяжело вздохнул, и, повернувшись на стуле вполоборота, открыл дверцу сейфа. Покосился на бутылку, ждущую своего часа в углу, мотнул головой, закрыл дверцу и попросил секретаря принести чаю с лимоном.
— Голова чистая нужна. Сейчас еще Гриша подойдет, и поговорим. Очень уж всего навалилось...
— И не говори, — эхом отозвался Андреев.
— Теперь об этих бумажках: тебе не кажется, что аналитики твои перемудрили. На основании единственного факта...
— Не единственного. Юра и Вера — это, как минимум, уже два факта. Дед пока в дороге. Приедет, узнаем, что там да как. Скажу больше, никому не известно, в кого превратятся ребята, которые постоянно общаются с Семецким. Мысли на этот счет у специалистов разные есть...
— И все-таки, это слишком! Слишком мало фактов, чтобы утверждать, что в самое ближайшее время человечество разделится по неизвестному нам пока критерию.
— Спорно, я бы сказал.
— А может, мы оба ошибаемся. Примерно как те два студента из старого анекдота. Потому не стоит спешить с выводами.
— Что это за анекдот? Не слышал.
— Идут два студента-медика, впереди какой-то странной походкой топает старичок.
Один из студентов ставит диагноз:
— Геморрой.
— Скорее, паркинсонизм, — говорит второй.
— Спорить будем?
— Hу давай!
Подошли к старичку и спрашивают, что же у того, и рассказывают о пари.
— Все мы немножко ошиблись, — говорит старичок. Вы думали, что у меня геморрой, вы — что паркинсонизм, а я думал, что пукну, и ошибся...
— Расскажи, как он тебе слух вернул.
— А нечего рассказывать. Прогулялись по лесу. Поговорили...
-Так, — задумчиво протянул Шкирятов.— Теперь я начинаю сомневаться, кто это передо мною. То ли Андреев, то ли неизвестная науке марионетка.
— Брось. Нет в нем зла. Он слух мне поправил, и лег. Лег так, будто его выпотрошили. Синий стал.
Представь, лес, елки заснеженные, охрана далеко. Мне — хорошо, а пацан — синеет. Ну, в госпиталь позвонили... Короче. Сахар у него упал. Сильно. Глюкозу внутривенно, и ожил хлопец.
— А что, когда он тебе слух поправил, ты сразу это понял?
— Нет, часа через два-три. Аппарат снял, но вроде -слышу! Смутно, но не как раньше. Совсем правильно, говорит, будет через полгода. За это время, мол, нужные клетки обновятся. А 'программу' он, вроде, поправил. И действительно, теперь — живу. Работать нормально можно, а ты вдруг — марионетка, марионетка!
— Сомнительно все же. Сегодня лечит, а завтра?
— Не сомневайся. Лучше найди день, слетай к нему. С добром он пришел. Мы, когда по лесу гуляли, подошли близко к площадке, где кинологи с собаками занимаются.
— И что?
— И бежит на нас такая собачка. Голова больше чем у человека. По виду — сожрет сразу. Я плохо в них разбираюсь. Лохматая, большая.
— Наверное, кавказская овчарка.
— Не знаю, какая это овчарка. Рыжая, приземистая. Больше похожа не на собаку, а скорее, на крокодила, который, чтобы в нашем климате жить, шерстью оброс.
— Они такие и есть, настоящие кавказцы. Серые — это уже не совсем то.
— Он ей: 'Лапонька, ласковая, иди сюда, хорошая' И я вижу, как эта мохнатая зверюга вдруг начинает вилять хвостом, мотать башкой, прогибать спину. К земле припадает. Подпрыгивает, да так смешно, будто щенок, на четыре лапы приземляясь. Ласкаться хочет.
И на морде — крупными буквами: 'Я лапонька, я лапочка, наконец-то меня поняли'!
-И что?
— Да ничего. Потерлась она об нас, погладили ее, потом кинолог прибежал. Поверить не мог, что все в порядке! Уводил собаку, и оглядывался каждые пять метров, будто какое чудо увидел. А мы ничего, мы дальше гулять пошли.
— И потом у тебя со слухом полегчало.
— Я же тебе говорил, не потом. А часа через два — три. Ты готовься, Хозяин решил, что теперь я работать могу. Кабинет этот снова мой будет, а ты примешь Аттестационную Комиссию. Не ту, которая кандидатов и докторов плодит, а новую, что каждому свое место определит. Тяжко там будет.
Первый враг любого стремящегося к развитию общества — это не интервент, а свой собственный, до боли родной обыватель.
Мы с тобой знаем, что везде, где общество руководствуется высшими целями, люди в итоге живут лучше, чем там, где верх берут одиночки, гребущие под себя. Страна, в которой количество шкурников и эгоистов превышает критически допустимое, обречена.
— Об этом еще Гераклит упоминал.
— Знаешь, что он мне рассказывал?
— Поделись.
— Я слышал, о том, как в стане, где люди стали вдруг жить только для себя, на металлолом рушили заводы, срывали рельсы, выжигали ради цветного металла электродвигатели прецизионных станков. Трамвайные провода, и то воровали...
-А что потом?
— Их не интересовало 'потом'. Для многих оно и не наступало. Наркотики, водка, иммунодефицит. И вся эта мерзость творилась в погоне за удовольствием или из жажды урвать.
Потому одна из наших главных задач — защитить творцов от шкурников. Отсюда команда: создавать объективную методику оценки социальной значимости каждого живущего в стране. И соответствующую организацию. Только так и спасемся.
Пусть на выборах и при решении общественно значимых вопросов голос умницы, порядочного, деятельного человека весит больше, чем мнение домохозяйки или вовсе подзаборной пьяни.
— Ты прав, будет тяжко. Но — деваться некуда. Англосаксы в таких случаях говорят: 'Сделай или сдохни'.
Воцарившееся молчание лишь подчеркивалось сухим стуком анкерного механизма кабинетных часов. В стаканах стыл чай.
Матвей Федорович, тяжело вздохнув, продолжил разговор.
— Значит, твои помощники заявляют, что если вскрылись факты сверхспособностей у одного, то таких людей скоро станет много.
— Ты не понял. Все намного страшнее. Налицо большая проблема — два сверхчеловека, способные легко подчинять и вести за собой людей.
— Так нет сверхчеловека, нет и большой проблемы...
— Не получится. Валентин уже поинтересовался на свою голову. Ответ был обескураживающий.
— Это как?
— А так. Семецкий пообещал возродиться еще раз, в прошлом. Оторвать там кое-кому лишнее и вернуться. В мир, очищенный от рискнувших ему помешать. Убедительно сказал. Говорит, ему такое не впервой, убивали уже. Точнее, пробовали...
Я читал отчет Холодова, написанный как раз по этому поводу. Даже по почерку можно понять — сильно взволнован был человек.
— Врет, — неуверенно сказал Шкирятов, при этом не уточняя, кто именно.
— Хочешь проверить? Только команду сам отдавать будешь!
— Не рискну. Вдруг, это правда. Тогда — очень жалко батю. Да и не вредит этот парень. Скорее, наоборот.
— Продолжу. Он, как и аналитики, заявляет, что подобных ему скоро будет много. Теперь главное, чтобы нас не опередили. Чтобы технологии Семецкого, а это именно технологии, не попали раньше времени к нашим врагам.
Кстати, тебе не казалось странным, что вокруг него появилось столько ярких дарований? Вот хотя бы интерн этот, как его, Ледовский. Говорят, темным троечником был, а сейчас день и ночь совершенствует свои термобарические игрушки. И отзывы о нем почему-то изменились. Квалифицирован, внимателен, талантлив. Будто раз, и подменили человека!
Мне вот что страшно. Сверхчеловечества, понятное дело, не получится. А вот сверхлюди — будут. Да что там, будут, уже есть!
Представляешь, как это выглядит? Прошедшие трансформацию получают полное и неоспоримое превосходство по отношению ко всем остальным. И тогда любой из нас по сравнению с ними — кто?!
-Untermensch, кто же еще. Стоп, себе говорю я,— зло выдохнул Шкирятов. — Это, это ж, получается, может и до откровенного нацизма дело дойти! Только на новом уровне, но от того ведь не легче, правда?
— А думаешь, что я к тебе как ошпаренный прискакал? Нацизма пока нет, и вроде, не предвидится, а вот полубогов — уже наблюдаем воочию. Сегодня их двое. Завтра может быть четверо. Сколько будет через месяц?
И в интересах страны сделать так, чтобы они любили ее, заботились о ней, жили ее интересами. Иначе — разнесут все в прах!
Да знаешь ли ты, что этот малолетний гений мне плел?!
— Что, это не последняя херовая новость? — устало осведомился Шкирятов.
— Не знаю, новость ли это. Скорее, заявление. Он, понимаешь, говорил, что заполнив Землю, мы просто будем вынуждены либо заняться самоуничтожением, либо расширить ареал обитания.
— В космосе жить станем?
— Когда-то, да. Я согласен с мальчишкой. Земля — колыбель. Но человек долго не лежит в люльке. А в космосе с нашими телами неудобно.
— Так что он такого придумал?!
— Говорит, не сам. Были и умнее. Вот, я сподобился услышать, что можно существовать не только в слабой оболочке из кожи, а жить как некое энергоинформационное образование.
— Бог, что ли?!
— Да, он так и говорит: 'Лучшие станут богами'! Понятно, в понимании дикарей... А так — те же люди, просто, с другими возможностями.
Шкирятов облегченно выдохнул, криво улыбнулся, и сказал:
— Ну, это нормально. Чудит немного, а так — все хорошо. А хоть и богами, я не против! Главное, чтобы Советская власть была.
