Колос времени

Время остановилось, и окружающий мир стал похож на кольца огромной кинопленки. Каждый человек, предмет, каждое их движение отбрасывали по сторонам множественную тень, словно картинки из гигантского волшебного фонаря, спроецированного на кристалл с миллионом зеркальных граней. Но в отличие от плоских теней иллюзиона, эти проекции были красочней, объемней и живее оригинала. Одни, хорошо прорисованные, выпуклые, как рельефы Парфенона, уходили в прошлое — их можно было рассмотреть во всех подробностях. Другие стремились в будущее, и события, которые они показывали, напоминали размытую акварель. Третьи, самые многочисленные, закручиваясь спиралью, терялись в бесконечности, словно эскизы, выполненные одной и той же гениальной рукой, но по каким-то причинам отодвинутые в сторону. Их прикрывал искристый флер, сотканный из триллионов сверкающих снежинок — и многомерный мир, окутанный серебристым ореолом, был невообразимо, непередаваемо прекрасен...

Слезы, скатываясь по щекам, застывали ледяными дорожками. Грудь сдавило, и внутри появилась та щемящая боль, которая возникает только при встрече с истинной красотой. Вера шевельнулась, и по рядам бесчисленных отражений пробежала хрустальная рябь. Невесомые волны флера колыхнулись, рассыпаясь радужной пылью, под ним, как основа на вытертом ковре, проступили плотные белые лучи, сплетенные в строгом узоре. Вера замерла, и ткань мироздания приняла прежний завершенный вид. Отголоски хрустального эха постепенно стихли. Наступившая тишина ватой легла на уши, и смертельный холод нежно, почти любовно окутал застывшее тело.

В величественной неподвижности безвременья один лишь Колос, точно непоседливый ребенок, упорно не желал оставаться в покое. Сейчас он походил на огромный полураспустившийся цветок с тонкими и длинными лепестками, с корнями, уходящими в основу мира. Гибкий стебель изогнулся, лучистое соцветие с прожилками темно-зеленого света и черной тени, позванивая кончиками остей, игриво раскачивалось перед Вериным лицом. Над ним, скрываясь в тучах, виднелась гигантская петля, похожая на уродливую затяжку — в том месте, где она начиналась и заканчивалась, основа перекосилась и выглядела неряшливо.

Будто во сне Вера подняла руку, коснувшись гладкого стебля. От кончиков пальцев пробежало тепло, растекаясь по заледеневшему телу. Инистый налет на коже растаял, сведенные ноги расслабились, и Вера качнулась вперед, почти повиснув на Колосе. Тот приветливо пощекотал остью ее шею.

Девушка судорожно вздохнула, обеими руками прижимая Колос к себе. Из глаз снова хлынули слезы, капая на льнущее к ней соцветие.

— Прости меня...

Колос сочувственно мазнул ее по щеке.

— Прости. — Всхлипывая, Вера подтащила его под синеватый контур молнии и отступила, чувствуя, как к сердцу вновь подбирается могильный холод небытия. — Пожалуйста.

Колос горделиво вытянулся, распушив ости.

Вера отвернулась, встречаясь с безумным взглядом Никифора.

Время тронулось с места, плавно набирая ход.

Молния сорвалась с неба и ударила в башню.

Восточная Ливония, 1509 год

Грозу накануне дня святого Варнавы в Зегельсе запомнили надолго. К утру дождь прекратился, но сизые растрепанные тучи еще долго бежали по небу, изредка брызгая вниз холодной моросью.

К полудню завал во дворе разобрали, камни сложили у внешней стены, закрепив деревянными подпорками. Молния не разрушила башни — лишь выбила кусок парапета и часть стены в одном из углов. Но черная проплешина с оплавленными краями внушала обитателям замка суеверный ужас, и донжон обходили стороной, стараясь даже не ступать на отбрасываемую им щербатую тень.

Этой ночью многие видели сверкающие над башней огни и слышали странные голоса, звучащие из ниоткуда. Когда же в западном крыле паласа были найдены растерзанные тела, молва тут же разлетелась по округе. Никто уже не сомневался, что ночью сам дьявол под вид волка вошел в Зегельс, невзирая на поднятый мост и запертые ворота, и загрыз рыцаря Хорфа и его гостя, имени которого никто толком не знал. О том, что случилось после, говорили шепотом, гадая между собой. То ли ненасытный дьявол пожелал обрушить замок в преисподнюю, но не смог, с рассветом убравшись восвояси, то ли Господь ниспослал ангела, дабы изгнать нечистый дух, и гром их битвы расколол башню.

Капеллан с молитвой обошел двор, кропя камни святой водой, а кастелян завел разговор о том, устраивать ли жертвам оборотня христианское погребение или, по совету старожил, как можно скорей зарыть их подальше от замка, забив в грудь осиновый кол, как вдруг прибыл вестовой от орденской братии. Узнав скорбные вести, ливонец велел грузить тела на телегу и отправлять в Крейцбург, владение Хорфов. После зашел к фрау Элизе и долго с ней говорил — но о чем, не могли узнать даже сплетницы-служанки.

К вечеру совсем прояснилось. Последние облака тихо истаяли в прозрачной синеве неба, расцветив его перламутровым блеском. Солнце, спустившись к горизонту, залило холмы теплым розовым светом, позолотило стены и крыши притихшего Зегельса. Воздух сделался свеж и сладок, и легкие дуновения его наполнились ароматами луговых трав.

Вестовой, поговорив с управляющим, еще до вечернего колокола отправился в Мариенбург. К вящему ужасу замковых приживалов, перед отъездом он попытался зайти в донжон, но без успеха.

На закате слуги-латгалы, собравшись в нижнем зале, развесили над дверьми связки дубовых листьев, и старая Берта затянула над огнем тягучий напев. Из углов неспешно выползала темнота, в трубе над очагом жалобно стонало, и глаза, не мигая глядевшие на ярящееся пламя, ловили в нем то отблеск кровавых зрачков оборотня, то взмах ангельских крыльев, то ухмылку маяс кунгса, корчившего рожи людским страхам.

Солнце наполовину ушло за окоем. Над общинным полем реял красноватый полусвет, сквозь него по раздолбанной колее катила скрипучая телега. Дорога шла на подъем. Понурая пегая кобыла еле переставляла ноги, колеса то и дело увязали в лужах, грозя оставить там поржавевшие ободья. Тучный немолодой крестьянин устало брел рядом с лошадью, его жена, сидя на передке, клевала носом.

Телега вдруг встала. Задремавшая женщина вскинула голову, вытаращив опухшие глаза. Крестьянин, глядя в сторону, нашарил присыпанные соломой вилы.

— Чего там, Улдис? — дрожащим голосом спросила женщина. — Услышал чего?

— Да шевельнулось что-то, — латгал ткнул пальцем в пышные заросли репейника, четко до последней иголки прорисованные на фоне закатного неба. — Сама глянь.

— Не стану я глядеть! — решительно замотала головой крестьянка. — Матерь Божья, спаси и защити! Говорила тебе, не езжай через поля, в обход-то пусть дальше, но спокойней!

— Да ну тебя, раскаркалась... На дорогу выедем, так считай уже и дома. — Крестьянин бросил жене вожжи и взял кобылу под уздцы. Под колесами чавкнуло, телега, выехав из грязи, выровнялась и покатила куда шибче. Подъем кончился, кобыла встрепенулась и прибавила ходу. Крестьянин, кряхтя, собрался было влезть на телегу, как вдруг жена с силой вцепилась ему в рукав:

— Улдис, Святый Боже!

— Да что такое? — встревожился латгал, поворачивая голову.

— Там на дороге призрак!

— Чего несешь? Откуда призраку взяться, коли еще не стемнело? Призраки на свету не выходят, а если и выходят, то в пустоши и в болота, а на дороге им делать нечего...

— А я тебе говорю — призрак там! Видишь, стоит и вздыхает... Ой, спаси Господь! Никак к нам идет?

И, правда, кто-то медленно брел им навстречу в придорожной мгле. Вглядевшись, крестьянин усмехнулся и пихнул в бок скулящую от страха жену:

— Гляди на свой призрак, Илзе. Это ж девчонка, не старше нашей Ануси. Глянь-ка, еле идет... заблудилась, верно.

— А тебе почем знать, девчонка или нет? — сварливо отозвалась жена, понемногу приходя в себя. — Бывают ведь такие призраки, что от людей не отличишь. Кружатся над дорогой и липнут к путникам, и никак от них не отделаешься, кроме как солью, святой водой и молитвой, тогда они возвращаются в землю...

Телега неспешно поравнялась с девушкой. Незнакомка выглядела и двигалась впрямь как не живая. Длинные волосы серыми сосульками свисали ей на лицо, а забрызганный грязью плащ не дешевого сукна волочил по земле оторванную полу. Тихо-тихо — крестьянин даже наклонился вперед, чтобы расслышать — девушка попросила отвезти ее до ближайшего селения, и перепуганная крестьянка вновь вцепилась мужу в рукав, шепча, чтобы он не смел даже отвечать.

Пока латгал, натянув поводья, прикидывал так и этак, то поглядывая на девушку, то отмахиваясь от зудящей над ухом жены, по дороге горделивой рысью проскакали всадники. Было их человек десять, все в легких панцирях с чеканными наплечниками, в круглых меховых шапках с султанами из ястребиных перьев. Возле телеги они осадили лошадей, бесцеремонно светя факелами в лица крестьян. Перепуганная латышка с воплем повалилась назад, ее муж втянул голову в плечи, а девушка, напротив, откинула волосы с лица и подалась вперед, лихорадочно блестя глазами.

Кряжистый старик с пышными усами, кольцами спускающимися на грудь, произнес по-немецки, сильно коверкая слова:

— Не бойтесь нас, добрые люди. Мы христианам вреда не причиним.

— Слава Иисусу Христу, — помедлив, откликнулся крестьянин, и всадник чуть дернул уголком рта, что должно было изображать улыбку.

— Слава Иисусу Христу, — пришепетывая, повторил он. — Скажи, куда ведет эта дорога?

Крестьянин оглянулся на тракт, словно видел его впервые.

— Так ведь к замку Сесвеген.

— Повезло нам, ваша милость, заночуем под крышей, — заметил седоусый по-польски, обращаясь к худому, надменного вида молодому рыцарю. — Говорил же я, что это дорога на Сесвеген. Эх, жаль, что оттуда нет прямого пути к Вендену, придется крюк делать.

Молодой человек, не сводя глаз с девушки, рассеянно кивнул и распорядился:

— Узнай-ка у барышни, кто она? Откуда и куда направляется?

— Пан рыцарь, — к удивлению всадников девушка вдруг сама обратилась к ним на том же языке. — Пан рыцарь, не откажите в помощи... Я — дочь владетеля замка Зегельс. Ехала в Мариенбург, но вот отстала ото всех, сбилась с пути и заблудилась. Пан рыцарь, кто бы вы ни были, прошу, помогите...

Седоусый опустил факел, оглядев ее с ног до головы, и кивнул:

— Эту барышню я знаю, видал прошлым летом в Дерпте. Она — дочка Унгерна из Зегельса, который, говорят, помер перед Пасхой. Не вспомню только, старшая или младшая...

— Я младшая, Мартина. Мой отец умер, а сестра Элиза сейчас в Зегельсе... — не договорив, девушка помертвела и мешком осела в придорожную траву.

Соскочив с коня, молодой поляк подхватил ее на руки. Мартина очнулась и попыталась отстраниться; видя ее испуг, рыцарь с горячностью произнес:

— Не бойся, барышня, даже мысли не допускай, что здесь тебя кто-то обидит. Перед тобой Ян Спыховский, посол от светлейшего князя Константина Острожского, великого гетмана Литовского, а это свита моя. Мы едем в Венден к ливонскому магистру. Скажи лишь, какая помощь тебе нужна, и мы с радостью и великим удовольствием послужим благородной барышне.

Искренняя речь, как видно, пришлась девушке по душе, а огненный взгляд молодого посла, вызвал на бледном лице румянец, преобразившем ее настолько, что даже седой рыцарь удивленно закусил ус.

С робкой улыбкой Мартина поблагодарила Спыховского, когда же он усадил ее в седло и запрыгнул следом, подбирая поводья, девушка с тихим вздохом прислонилась к его плечу. Темный слепой ужас, терзавший ее все это время, шаг за шагом отступал в небытие. В глубине души она еще чувствовала его отголоски и понимала, что пережитое останется с нею надолго, может быть, навсегда. Но сердце поляка стучало под самой ее щекой, возвещая жизнь и свет — все то, что могло помочь ей принять прошлое таким, как есть, и не пытаться изменить.

Но Мартина слишком устала, чтобы сейчас задумывалась над этим.

Поляк отправил складки плаща, укутав девушку поплотнее. Она с благодарностью подняла на него взгляд, и глаза рыцаря, удивительно светлые на загорелом лице, встретились с ее карими глазами. Мгновение, показавшее обоим бесконечным, они, не отрываясь, смотрели друг на друга, потом Спыховский коснулся губами век девушки, и она сразу уснула — быстро и легко, как в детстве.

— Никак панна сомлела? — спросил седоусый, подъезжая ближе. — Видно, натерпелась страху... знать бы, что ее так напугало? Слыхал я, в Ливонии волки режут людей, как овец. Упаси Бог, с таким встретиться на ночь глядя.

— Ты что же, боишься? — вполголоса заметил Спыховский, выгибая бровь.

— Да я один выйду хоть против целой стаи! За барышню беспокоюсь, как бы с ней горячка от страха не случилась.

— Да нет, — молодой поляк прислушался к ровному дыханию девушки, — спит она, утомилась сильно.

— Храни ее Господь! По утру, стало быть, в Зегельс коней направим? Не по пути нам.

— А хоть бы и так!

— Так я ж ничего и не говорю. А магистр ливонский вас с вестями от гетмана в Вендене ждет...

— В Венден успеем к сроку...

Всадники, не спеша, спустились с холма в серую мглу низины. Вскоре остались видны лишь яркие пятна огней, плывущие вереницей над темной лентой дороги.

Латгал подобрал оброненные вожжи и звучно хлопнул жену по ноге.

— Вставай, Илзе, убрались твои призраки!

Женщина завозилась в телеге, села, оправляя одежду.

— Бог с ними, Улдис, — пробормотала она с досадой. — Ты-то чего ждешь? Погоняй, не стой!

Крестьянин хлестнул лошадь, и телега, подпрыгивая, покатила в сторону, противоположную той, куда уехали поляки.

— Ох, натерпелась я страху, думала, конец нам пришел, — продолжала ворчать жена, вытаскивая соломинки из волос. — А барышня не иначе, как лауме. Только глазом моргнула, и рыцарь сам с коня упал...

— Конь у него неказистый, все мослы наружу, — заметил крестьянин.

— Зато наряд богатый, одни пуговицы чего стоят. На ножнах каменья так и сверкали... Ох-охох!

— Чего еще?

— Юбку о вилы порвала! Ох, юбка-то совсем новая!

— Хороша же ты будешь, когда вернемся на мызу... — пронзительный скрип колес заглушил их голоса.

Санкт-Петербург, наши дни

— Боже, какая жара! Я надеялась, станет хоть немного прохладней... А таксист — настоящий мародер! Анатоль, ты не должен был ему поддаваться, за такие деньги мы могли проехать город вдоль и поперек... — снимая с головы огромную белую панаму, Ядвига Станиславовна прошествовала из прихожей в коридор. Анатолий Васильевич приткнул ее чемодан у вешалки, виновато улыбнулся Вере и был таков.

Когда девушка заглянула в комнату, бабушка восседала в кресле, поглаживая вытянувшегося у нее на коленях Барса.

— Как съездили? — Вера прошлась до окна и выглянула на улицу. Вдоль набережной медленно тащились автомобили, серые волны лениво поплескивали о гранит, а раскаленный белый шар солнца, казалось, навеки прирос к пронзительно-голубому небу.

Ядвига Станиславовна снисходительно качнула высокой прической.

— Неплохо. Анатоль был очень мил. Он взял отдельные каюты... вполне удобные. Обслуживание у них неплохое, я ожидала худшего. Хотя времена уже не те. Вот в шестидесятых, когда мы с твоим дедом спускались на теплоходе по Волге...