В холодильнике "Саратов" ( отчим пообещал мне, при случае, рассказать о происхождении холодильника, и как у него в начале века был холодильник, — вот ведь выдумщик!) чего только не было: мы его открыли, — и ахнули! Банки икры черной и красной, ветчина в банках, сервилат, окорок рязанский, масло вологодское в пачке, печенье финское в длинной скругленной пачке, — оно оказалось с шоколадом... Пожить здесь неделю, — можно менять всю одежду, — на пару размеров... А бутылки вин: даже мама, всегда спокойная, ручками взмахнула, — "Киндзмараули", "Токайское", "Абрау-Дюрсо" и шампанское "Мадам Клико" (Veuve Clicquot Pousardin La Grande Damme), — настоящее французское, произведено из отборного винограда ( черные Пино Нуар и Пино Менье и белый Шардоне, — отчим объяснил). Вот когда я почувствовала благодарность бабушке за науку, — это она научила меня французскому языку, и пониманию, что такое "дама Клико"...

Главным украшением зала являлся телевизор "Янтарь", — с диагональю 53 см! Такого огромного экрана, в бытовых условиях, мне еще видывать не приходилось: ну, там маленькие компактные "Рекорд", "Старт" — видела, как и старенький "КВН", но диковинный "Янтарь" — нет! Отчим обрадовался, сказал, что у нас есть собственный "дальновидец" — televisorium. Будем теперь программы ТВ смотреть по вечерам, а днем — культурная программа...

Потом мамочка в ванную комнату побежала, — после дальней дороги. Отчим принялся по телефону названивать, — через коммутатор, — тут и такая услуга имелась. Я сделала себе бутерброд из "бородинского" хлеба с красной икрой и запрыгнула на свой огромный диван, бездумно болтая в воздухе ногами. Съела, — полегчало на душе. Пошла в свою ванную, в нее вела дверь из моей спальни, — рот открыла, и закрыть не могу: вода бежит из двух краников горячая и холодная, а на стене — "Инструкция по эксплуатации", — специально для таких, как я, невежд. На полочке над ванной стоят тубы с шампунями: русские, болгарские, польские, и на одном флаконе — надпись по-французски, — этот пузырёчек я и взяла. Голову вымыла, в ванне рыбкой поплескалась, — глубокая ванна, утонуть можно, — песню спела "По долинам и по взгорьям" под плеск воды. Зубы почистила, — и спать завалилась на диковинных подушках, — пёрышки в них не чувствовались. Что там мать с отчимом делали: может, в ресторан при гостинице ходили, или обошлись дарами холодильника в номере, — знать не знаю. Снился мне быстроходный парусник с алыми парусами, и я на нём — молодой капитан корабля...

На следующее утро завтрак принесли в номер: отчим заказал по телефону. Мне — горячий омлет с поджаренной ветчиной и кофе со сливками по-венски. Мама с дядей Семёном откушали варёные, "в мешочек" яйца с докторской колбасой наисвежайшей, выпили чаю цейлонского с печеньем финским, которое извлекли из холодильника. Мне тоже печенье понравилось: кругленькое, тоненькое, обильно шоколадом намазано, — пальчики оближешь.

После завтрака приступили к "культурной программе": магазины, Мавзолей, ёлка, кино, музеи... Начали, как правильные советские люди, с Мавзолея, спроектированного тем же самым архитектором А.В.Щусевым, приложившим руку и к строительству нашей "Москвы". В истории мира известно немало мавзолеев, например, в Галикарнасе... Вначале наш Мавзолей был деревянным и имел форму куба. Здание Мавзолея, в которое мы вошли, — явилось уже третьим: железобетонное, с кирпичными стенами и гранитной облицовкой; внутри — мрамор, лабрадор и порфир... Здание нашей Памяти... В войну тело Ленина эвакуировали в Тюмень, лишь в 1945 возвратили на положенное место.

Отстояв небольшую очередь на улице: пошел маленький снегопад, ноги начали мёрзнуть, — вошли в вестибюль с трепещущими сердцами. Во всяком случае, я чувствовала себя возбуждённой: здесь лежали наши Вожди: Ленин и Сталин. Много грязи последние годы льют на Сталина, но он пока лежит в Мавзолее, — он тоже частица памяти советских людей. Я так думаю, несмотря на то, что помню, как ночью бабулиного мужа в недалеком 1952 году приходили арестовывать, — в рамках "сталинской внутренней политики"... Память, добрые и страшные воспоминания, не вычеркнуть, пока жив человек. Пока он "при памяти".

Каждый час, по сигналу Кремлевских курантов, у Мавзолея сменяется почетный пост N 1. Впечатляющее гражданское зрелище. Сердце гордостью полнится...

На Мавзолее — надпись: "Мавзолей В.И. Ленина и В.И. Сталина". В траурном зале — гранитная плита с расположенными друг над другом надписями "Ленин" и "Сталин"... Впрочем, и здесь, в самом центре народной гордости, не обошлось без происшествий: отчим рассказывал, что в ноябре прошедшего 1957 года некий чудак

А.Н. Романов бросил бутыль с чернилами в Мавзолее. Но в Ленина не попал. Зачем он это сделал? Странная демонстрация убеждений, глупости или ненормальности. Или слава Герострата до сих пор тревожит многие умы? По-моему, раз Мавзолей создали, — так пусть он и стоит века нетленным, пусть люди смотрят на Вождей. Возможно, пройдут годы, — мы переосмыслим идеи и ценности, но каждое поколение вправе оставить по себе вечную память для потомков. Чтобы помнили.

Вышли из Мавзолея просветленными. Особенно мама: у неё были слезы на глазах. У Семена Васильевича лицо преисполнилось странным светом, он сказал:

— Все-таки не все заветы Ленина мы исполнили...Уверен: он искренне хотел лучшей жизни для людей, был исполнен веры в светлое будущее, как думаете, девочки? Но, с течением времени, все истолковывается столь превратно, что становится прямо противоположным первоначальному благому замыслу... Разве думал Христос, что, с его именем на устах, пресвятая инквизиция будет посылать на аутодафе, в ужасных желтых санбенито, несчастных еретиков, или тех, кого сочли таковыми?

Мама, похоже, на последнюю фразу отчима особого внимания не обратила. А мы с дядей Семёном переглянулись. Похоже, мы очень хорошо понимаем друг друга...

Перекусили на скорую руку в случайной кулинарии: по два беляша и кофе. Захотелось попробовать обычной еды московского "общепита". Беляши были вполне свежими, и начинка — хороша, но кофе — не очень, мягко говоря.

Прошлись по Красной площади. Повосторгались, по традиции, Кремлём, — и в ЦУМ. Назад, в "Москву" вернулись нагруженные ворохами покупок, — от бесконечных тканевых сумок и плетеных авосек руки отваливались. Много чего купили! Мне, например, несколько костюмов удалось приобрести, — большая удача, учитывая мой высокий, для женщины, рост и полудетскую худобу. Мама хотела, чтобы я взяла зеленый костюм, — под цвет глаз, но отчим настоял, и мы купили два одинаковых костюма: зеленый и кремово-белый, маркий, — но смотрелся дивно в примерочной, прекрасно сочетаясь с моей русо-рыжей косой. Теперь я чувствовала себя почти богатой... Отчим углядел в отделе бижутерии бусы, и купил маме нить модных бус из разных поделочных камней, чтобы под разные цвета одежды подходили, мне взял малахитовые, из граненых продолговатых бусин. Еще шапочку прикупили: "боярочку-менингитку", кремового цвета, из нежнейшей норки. И бежевые кожаные сапожки, которые мне показались лишними в гардеробе, но привыкла уже доверять вкусу отчима.

Вечером нарядились: мама в красное платье полудлинное, с расклешенной юбкой, приталенное, делавшее ее выше ростом; отчим — в серый приличный скромный костюм, я — в новенький зеленый костюм, с юбкой до середины икры. Представляю, какой длинной "шваброй" выглядела я со стороны в такой юбке...

Одевать теплую одежду не пришлось: всего лишь спустились вниз, в ресторан "Москва". Заказали шашлык из телятины, жареной на мангале, картофель печёный, салат из свежих овощей, маслины, красное полусладкое вино молдавское, отчим попросил маленький графинчик "Беловежской пущи", — излюбленного напитка Никиты Сергеевича. Я тоже попробовала, из храбрости, огненного напитка, закашлялась, рассмешив взрослых. Тогда отчим попросил принести мне ликер "Шартрёз". Заказал, почему-то, целую бутылку. Я спросила, зачем мне столько, но он не ответил, продолжая увлеченно беседовать с мамой. Разговаривая, он глазами блуждал по всему огромному залу ресторана. Его поведение показалось странным. Но объяснение вскоре нашлось: неожиданно дядя Семён выскочил из-за столика и подбежал к элегантной даме в черном платье, показавшейся в дверях ресторана. Почти расшаркался пред незнакомкой. Затем подвел её к нам с мамой, представил:

— Девочки! Позвольте рекомендовать вам давнюю знакомую, Симону Яковлевну Ройзман, преподавателя Московского университета с кафедры романно-германской филологии, специалиста по французскому и старофранцузскому языку. Она любезно согласилась принять приглашение и отужинать с нами.

Похоже, мама рассердилась, и ее возмущение мне было вполне понятно: как мог дядя Семен, ни о чем не предупредив, приглашать на наш первый ужин в столице неизвестную даму? Кто она такая? Мы просто терялись в догадках.

Дама вела себя раскованно, очевидно, привыкла по ресторанам ходить. Увидев бутылку "Шартрёза", радостно всплеснула сухонькими старыми ручками, увидев которые, я тут же поняла, что мама не должна ревновать к этой даме, — судя по коже рук, лет ей не менее семидесяти, хотя и держится молодцом. Слышала, тут в Москве многие женщины омолаживают лицо путем подтяжки кожи за ушами, — например, к такой процедуре всенародно любимая артистка Любовь Орлова не раз прибегала...

— Ой! Шартрёз! Какая прелесть! — казалось, радость престарелой красавицы не знает границ. — Семён Васильевич, вы — кудесник, как в воду смотрели: заказали мой любимый напиток. Любите вы этот ликёр? Как нет? И вы, Аграфена Васильевна, тоже от ликёра отказываетесь? Право же, зря, это — истинно дамский напиток, и он стоит внимания, как Париж — мессы... Помните такое выражение?

— И всё равно его убил Равальяк, — ляпнула я, не подумав. — И месса не спасла.

— Какая милая у Вас, Семен Васильевич, девочка...Образованная... До чего приятно иметь дело с детьми, которые знают чуть больше, чем даты проведения съездов партии и партконференций... Но таких — мало... У меня уже складывается хорошее впечатление о вашей дочери: никаких рекомендаций не надобно, порода видна сразу.

Рада, дорогая Зоечка, что вы наслышаны о славном весельчаке Генрихе, — с такими королями нескучно было жить... Очаровательное было времечко...

— Да уж! — говорю. — Куда как очаровательное: тьму народа перерезали в Варфоломеевскую ночь. Что же хорошего в таком изуверстве религиозном?

— Зоенька, вы полагаете, количество погибших в 1572 можно сравнить с жертвами нашей Гражданской войны? Ах, простите, вы не жили в начале века, девочка, зачем же я вас так сразу стращаю нашими временами... Вернёмся лучше к "Шартрёзу": описание сего благословенного ликёра, "эликсира долголетия", в далёком 1605 году, передал монахам-картезианцам монастыря Гранд-Шартрёз французский маршал Франсуа д,Эстре. Налейте-ка мне еще рюмочку, Семён Васильевич, пожалуйста... Но рецепт ликера был непомерно сложен, и лишь в восемнадцатом веке монах-аптекарь Жером Мобек стал производить ликёр в лечебных целях, в малых количествах, и наладил его продажу в Гренобле и Шамбери. Этот целебный эликсир назывался "Elixir Vegetal de la Grande Chartreuse". Какая прелесть...

— "Растительный эликсир Гранд-Шартрёз", — пробормотала я автоматически. Мне показалось невежливым, что дама бубнит по-французски себе под нос, тогда как мама языка галантности и моды совершенно не знает.

— Ребёнок знает Язык? — дама, словно не замечая меня, обратилась взоромк "старшим". — Она, полагаю, учила французский в школе?

— Вовсе нет, — гордо улыбнулась мама. — В тех школах, в которых довелось обучаться Зое, преподавали лишь один язык, — немецкий. Поэтому в аттестате у Зои стоит пятерка по немецкому. Французский же Зоя изучала вместе с моей матерью, женщиной широких познаний и большой судьбы...

— Очень хорошо! — Симона Яковлевна словно чему-то обрадовалась. — Задача моя упрощается, ежели девочка прилично двумя языками владеет. Ну, немецкий ее мне не интересен: не люблю этот варварский язык сыновей Рейна, а вот что-нибудь по-французски, деточка, не могли бы вы произнести? Буквально, несколько фраз, — и не тушуйтесь: знаю, что без подготовки — трудно. Понимаете, мне нужно определить, к чему направлены ваши способности: ведь именно в этом и состояла, думаю, просьба Семёна Васильевича? Не так ли? Вы же хотите учиться в ВУЗе, Зоенька?

У мамы лицо странно вытянулось, и тут же выражение его переменилось: если последний час она сидела, как на иголках, нервничала и без конца прическу поправляла, то сейчас вдруг заулыбалась, на дядю Семёна посмотрела с благодарностью. Мама поняла, зачем отчим эту странную тетку пригласил: чтобы меня ей показать. Оказывается, у него далеко идущие планы в отношении моей будущности. Удивляюсь я маме: сколько лет одна прожила, а теперь так красиво дядю Семёна ревнует, словно девушка молоденькая. Чувства у них...

Однако, что мне сказать бабушке с пергидрольными прядями и анчутками-бесенятами в карих глазах? Растерялась я: не ожидала экзамена в ресторане.

— Расскажу Вам, Симона Яковлевна, о Париже, можно? — она кивает согласно.—

LutХce (Lutetia), ou LutХce Паризиориум (Lutetia Parisiorum) — l'Иtablissement ancien sur la place du Paris moderne. On peut trouver la premiХre mention de LutХce comme sur l'Иtablissement sur l'Нle Ю "les Notes sur la guerre Gauloise" Julia CИsar, de 53 annИes avant notre Хre. AprХs CИsar Ljutetsija Иtait un principal Иtablissement de la tribu celtique паризиев. Les historiens supposent : LutХce s'installait un des Нles de la Seine, — le Tamis. Le nom "Paris" est mentionnИ pour la premiХre fois conformИment Ю 300 annИe de notre Хre. — Говорила я бегло, спокойно, точно так, как учила бабуля.Потом то же самое повторила по-русски, для родителей. — Лютеция (Lutetia), или Лютеция Паризиориум (Lutetia Parisiorum) — древнее поселение на месте современного Парижа. Первое упоминание о Лютеции как о поселении на острове можно найти в "Записках о Галльской войне" Юлия Цезаря, от 53 года до нашей эры. После Цезаря Лютеция являлась главным поселением кельтского племени паризиев. Историки предполагают: Лютеция располагалась на одном из островов Сены, — Сите. Название "Париж" впервые упоминается применительно к 300 году нашей эры. Дальше рассказывать? Мне бабушка всю историю Парижа поведала.

— Дальше?...нет, пожалуй, не нужно! — вскинулась, словно проснувшись, Симона Яковлевна. — Поражена! Просто поражена я вашей девочкой, господа Савчук! У нее же произношение автохтонно французское, лучше моего. Похоже, ваша бабушка, детка, немало лет провела во Франции...Сколько вам лет, дитя моё, Зоечка?

— Восемнадцать.— Сама еле удерживаюсь от смеха: странная манера выражаться у Симонии Яковлевны, — будто она из далеких веков возникла в этом ресторане.

— Вы раньше где-нибудь учились? Или не поступили и теперь готовитесь?

— Училась. В техникуме связи. Сейчас работаю... На почте — служащей.

— Бог мой! Какой ужас, — цветок в пыли... И подумать только: кого мы принимаем в наши стены: по звонку, по велению свыше, по разнарядке — отслуживших в армии, сирот, не умеющих толком писать, инвалидов детства... А такие как Зоечка, — умные, талантливые, артистичные, прозябают... На почте! Возмутительно! Я помогу вам, детка, поступить в МГУ, — даже не беспокойтесь, Семён Васильевич, ни о чем, — сами понимаете, что я имею в виду, — я хочу помочь Вашей девочке. Она достойна учиться, у нее прекрасные данные, — нужно дать ей шанс на лучшее будущее! Телефон мой у Вас есть, не так ли? Позвоните мне на днях, подумаем вместе, что предпринять... Тут вот еще вопрос: с общежитием для первокурсников — проблема извечная, живут скученно, по десять человек в комнате, — чистый кошмар...Вы какими-нибудь скромными средствами располагаете, Семён Васильевич?